Хоть давеча и назвал город обрыдшим, вообще-то я люблю портовые шумы и ароматы. Во время плаваний, когда подолгу, иной раз по много недель, не видишь ничего кроме воды и неба, я очень скучаю по этой смрадной, скученной, порочной, но такой настоящей жизни! Однако на сей раз мое пребывание на суше чересчур затянулось. Как говорят моряки, я крепко забичевал. Земля мне надоела, моя душа жаждала океанского простора. Оттого-то, верно, и одолевали меня тяжкие, беспросветные мысли.
Жизнь не любит нытья и безжалостно карает малодушных. Из-за уныния и сплина я утратил всегдашнюю бдительность – и понес за то заслуженную кару.
Что-то прошелестело, воздух будто колыхнулся, и мир вокруг меня вдруг сделался мелкоклетчатым, словно кто-то взял и разграфил его на квадраты. Я встрепенулся, хотел расправить крылья – не получилось. Со всех сторон меня опутала тонкая нитяная сеть.
Кто-то схватил меня и крепко стиснул. Я ощутил сладко-соленый запах мальчишеского пота, а еще дегтя, вареной капусты и азарта.
В ужасе я закричал: Кр-р-р-р! Это выражение я позволяю себе лишь в минуту крайнего возбуждения.
Хоть на голову мне, прямо поверх сетки, сразу натянули полотняный мешок, я сразу понял, что произошло.
Как глупо!
Уже несколько дней меня выслеживал настырный остролицый мальчишка с жадными, как у хорька, глазами. Он подманивал меня, рассыпая на земле крошки, а сам что-то прятал за спиной. Он делал умильную физиономию и говорил мне «цып-цып-цып», словно я какая-нибудь курица. Из всех многочисленных опасностей, окружавших меня в городе (тут и кошки, и чайки, и подлые вороны, всегда нападающие скопом), эта казалась смехотворной. Я не удостаивал ее внимания.
И вот мудрейший из земных попугаев, обладатель Дара Полной Жизни, покоритель ста морей (да простится мне нескромность) попался самым жалким манером, будто никчемный воробьишка.
Нет более сильного средства против суицидальных мыслей, чем неотвратимая угроза жизни. То, чем ты не дорожил, чем готовился пренебречь, сразу обретает и ценность, и смысл. Животный ужас вытеснил все мысли и чувства.
Я забился, но тщетно.
Радостно вопя, насильник тащил меня куда-то.
Неимоверным усилием я сумел скинуть с головы покров. Это не дало мне свободы, но по крайней мере теперь я мог видеть происходящее.
Оказалось, что паршивец уже сбежал с крепостной стены и несется по Испанской набережной, лавируя меж людьми, повозками и лошадьми.
Куда он меня тащит?
Может быть, это судьба, вдруг подумалось мне. Напряжением воли я подавил панику. Мне помогло изречение Учителя: «Худшие миги жизни дают кратчайший путь к сатори».
Сатори я не испытал, но все же несколько воспрял духом.
Я сказал себе: мальчик увидел необычную и, скажу без ложной скромности, красивую птицу. Захотел ее поймать – как ловят мечту. Проявил похвальное упорство, изобретательность и достиг цели. Так, может быть, все к лучшему? Доселе мои питомцы были взрослыми, укоренившимися в своих грехах и заблуждениях людьми. Я мог о них заботиться, но исправить их карму был не в силах. Иное дело – душа юная, неоперившаяся. Как много пользы способен я ей принести! Сколь многому деликатно и тактично, исподволь, научить! Пусть мальчик сажает меня в клетку, я найду способ завоевать его доверие и дружбу.
И я перестал попусту барахтаться, а вместо этого осуществил ритуал сопереливания, благо постреленок плотно прижимал меня к груди. Я царапнул его когтем через холщовую рубашку, изогнувшись, клюнул в висок.
Я заглянул в жизнь моего маленького похитителя, проникся его внутренним взором, услышал голос его сердца.
Перед внутренним взором мальчишки длинной чередой выстроились чучела птиц: чаек, крачек, дятлов. Еще там был ястреб и два филина. Поодаль, окруженное мечтательным сиянием, мерцало стеклянными глазами еще одно чучело, черно-пурпурное, в котором я с содроганием узнал себя.
Голос сердца у маленького негодяя шептал: «Три, нет, четыре, нет, ПЯТЬ ливров!»
Он не собирался сажать меня в клетку. Паршивец зарабатывал на жизнь тем, что убивал птиц и продавал их чучельщику.
Озарение длилось долю секунды.
Клюнутый заорал от боли, взмахнул сетью и со всего маху жахнул моим бедным телом о стену. Он решил прикончить меня прямо сейчас.
Я был полуоглушен, но не лишился сознания. У моего убийцы сила в руках была еще детская.
Сообразив это, он взялся за дело основательней. Стал раскручивать сетку над головой, чтоб увеличить мощь следующего удара.
Прощаясь с жизнью в этом головокружительном верчении, я кинул последний взгляд на облака, мачты, дома, лужи – на суетный мир, показавшийся мне в тот миг недостойным усилий, потраченных мною на его постижение.
«К черту такую карму», помнится, подумал я.
И невдомек было мне, глупому попугаю, что таким диковинным образом начинается самая лучшая глава моей бесконечно долгой жизни; что я делаю первый шаг к дороге, которая позволит мне вернуться в утраченный рай. Пусть не навсегда, на время, но глубоко заблуждаются те, кто верит, что рай – это навечно. Одна из максим Учителя, которую я долго не понимал, гласит: «По-настоящему ценно лишь преходящее».
Глава вторая
Медноволосая незнакомка
В миг, когда я посчитал свой Путь оконченным, откуда-то – как показалось мне в потрясении, издалека – раздался юношеский голос, крикнувший по-французски с легким акцентом:
– Что ты делаешь, мерзкий мальчишка!
Меня больше не вертело, не крутило. Смертоносного удара о каменную стену не последовало.
Головокружение прошло не сразу, перед глазами все плыло, и я разглядел лишь, что кто-то схватил моего погубителя за плечо – и, видно, крепко, ибо тот взвыл.
Я тряхнул головой, чтоб туман рассеялся. И увидел перед собой не юношу, а молодую женщину или, быть может, девушку. Она была высока ростом, одета в платье китайского перламутрового шелка, из-под фетровой шляпы с фазаньими перьями выбивались волосы тускло-медного оттенка, длинноносое лицо пылало гневом.
– Зачем ты хочешь убить бедную птичку? – воскликнула она, взяв негодяя за ухо длинными пальцами.
По европейским меркам чудесную мою спасительницу никак нельзя было назвать красавицей. Современные мужчины почитают привлекательными женщин круглолицых, мясистых, с толстым дерьером и огромным бюстом. Эта же, как я уже сказал, была долговяза, тоща, движения не по-дамски резки, черты лица остры, не то что у щекастых рубенсовских наяд. Лиф на платье нисколько не выпячивался, а бедра хоть и казались широкими, но исключительно за счет фижм. Прибавьте к этому низкий, немного хрипловатый голос, нисколько не приторный и не писклявый, каким обычно стараются говорить барышни. Мне, впрочем, он прозвучал райской музыкой, а еще сладостней был визг, исторгнутый моим мучителем.
– Мой попугай! – захныкал мальчишка. – Что хочу с ним, то и делаю! Пустите ухо, тетенька!
С юридической точки зрения он был прав, ведь человеческие законы не признают за нами, так называемыми «меньшими братьями», никаких прав личности. Я отношусь к категории «дичи», и, если не имею хозяина, могу стать собственностью первого встречного. Так уж устроен наш несправедливый мир, мне его не переделать. Учитель говорил: «если не можешь изменять обстоятельства, нет смысле на них сетовать». Я и не сетую.
– Я дам тебе за него три ливра.
Эти слова заставили меня насторожиться. Видите ли, я не избалован человеческим великодушием и привык в каждом поступке подозревать корысть – слишком много била меня жизнь. А тут еще этот плюмаж на ее шляпе. Уж не решила ли дамочка украсить свой головной убор моими маховыми или рулевыми перьями, подумалось мне. Это хорошо говорит о ее вкусе, но означает, что я угодил из огня да в полымя.
– Ага, три ливра! Такого попугая поискать! Мне в чучельной лавке за него все десять дадут! – заорал маленький мерзавец, хотя, помнится, мечтал самое большее о пяти.
С минуту они торговались, а я пытался настроиться на философский лад. Возможно, на моем месте у вас и были бы предпочтения, чем вы хотите стать – чучелом или украшением на шляпе, но я меж двумя этими перспективами большой разницы не видел, да и кто спрашивал моего мнения?
Рыжая дева приобрела меня за семь серебряных монет.
Что ж, всякому существу полезно узнать свою истинную цену. Отличное средство от самомнения! Когда тебя оценивают по стоимости перьев, это здорово отрезвляет.
Мальчишка снял с меня сеть, сказав, что она ему еще пригодится, и убежал, а барышня поставила на мостовую сундучок (я забыл сказать, что она несла прямоугольный и, судя по всему, довольно тяжелый ларец с ручкой), взяла меня двумя руками и с любопытством оглядела.
Я тоже получил возможность рассмотреть ее вблизи.
Да уж, не красавица. Разве что большие круглые глаза пепельно-серого оттенка хороши – разумеется, по европейским меркам. В Японии, например, их бы обозвали кошачьими. Кроме любопытства я прочел в них застарелое, ставшее привычным страдание и тревогу. Такое не часто обнаружишь во взгляде молодой девицы. Хотя, конечно, я не могу считаться авторитетом в этом вопросе, поскольку прекрасный, он же слабый пол мне мало знаком. На море женщин не бывает, а тех, кого встретишь в порту, прекрасными и тем более слабыми назвать трудно.
