Магдалена улыбнулась. Эти люди явно выпили уже больше, чем следовало. Зимой почти вся работа встала, работяги перебивались поденщиной, пропивали скудный заработок и ждали весны. Завидев, что в трактир вошла девушка, радостные мужчины подняли кружки за ее здоровье и отпустили несколько похабных шуточек.
– Девка, давай к нам! С меня пиво, если покажешь мягкие сиськи!
К ней вприпляску подошел низкий горбатый подмастерье плотника, шаркнул ногами и попытался взять ее под руку.
– Идем, потанцуем! А ты наколдуешь мне прямую спину и дружка побольше!
Магдалена с улыбкой вывернулась от него.
– Да там и колдовать-то у тебя не над чем! Пошел вон!
Она уселась за стол, стоявший в нише подальше от остальных. Некоторое время мужчины еще бросали на нее игривые взгляды, но вскоре снова принялись покачиваться в такт музыке и пить на спор. Редко случалось, чтобы женщина появлялась в трактире одна. Но Магдалена была дочерью палача и не считалась горожанкой в привычном смысле слова, а была бесчестной и неприкосновенной. Скорее, помесью женщины и непонятно чего, гневно подумала она, и мысли ее снова возвратились к Симону и Бенедикте. Да и что лекарю делать с такой, как она? Бенедикта в отличие от нее элегантная дама…
Магдалена едва не забыла, зачем сюда явилась, как вдруг перед ней возник трактирщик с пенистой кружкой в руке.
– За счет неизвестного почитателя, – сказал он, ухмыляясь. – И если глаза меня не обманывают, то одной кружкой дело не обойдется.
Девушка ненадолго задумалась, не отказаться ли ей от пива. Из нее еще не выветрилось выпитое прежде, к тому же обыкновенная гордость не позволяла ей принимать пиво от незнакомого мужчины. Но жажда все-таки пересилила, девушка взяла кружку и глотнула. Пиво было свежим и превосходным на вкус. Она вытерла пену с губ и повернулась к трактирщику.
– Гемерле тут обмолвился, что в прошлое воскресенье сюда приходили трое незнакомцев, в черных рясах. Это правда?
Трактирщик кивнул:
– Должно быть, монахи откуда-нибудь. Но не совсем обычные. Перед дверьми оставили великолепных коней. Черные жеребцы, каких у нас не каждый день встретишь. Денежные, образованные люди, уж таких я мигом примечаю.
– И что же ты еще приметил? – спросила Магдалена.
Франц Штрассер наморщил лоб.
– Было кое-что странное. Когда я принес им пиво, они вдруг сразу же все умолкли. Но я успел немножко услышать. По-моему, они все время говорили на латыни.
В глазах Магдалены застыло изумление.
– На латыни?
– Да, как наш пастор в церкви, сохрани Господи его душу. – Штрассер быстро перекрестился. – Не то чтобы я чего-нибудь понял, но слышалось как на латыни, могу поклясться.
– И ты вообще ничего не смог разобрать?
Трактирщик задумался.
– Разобрал пару слов. Они его постоянно повторяли. Crux Chisti… – у него просияло лицо. – Да, Crux Chisti! Точно говорю!
– Crux Chisti означает Крест Господень, – пробормотала Магдалена больше для себя самой. – Не так уж необычно, если это были монахи. Но все-таки?
Штрассер собрался уходить.
– Мне откуда знать. Лучше сама у них спроси. Один вон до сих пор у стойки стоит. Он как раз и про твоего отца расспрашивал.
Магдалена вскочила из-за стола.
– И ты говоришь мне это только сейчас?
Франц Штрассер поднял руки, извиняясь.
– Просто хотел знать, кто тот огромный человек, что ошивался здесь и курил вонючую траву. – Он ухмыльнулся. – Наверняка хотел закупить ее у Куизля. Я и про тебя ему рассказал.
– Про меня? – Дочь палача чуть не подавилась пивом.
– Ну, потому что ты тоже травами торгуешь, разве не так? Может, у тебя тоже есть этот табак, или как он там называется. – Штрассер зашагал прочь. – Идем, у него денег куры не клюют. По нему видно, он большой человек.
Магдалена вышла из-за стола и последовала за трактирщиком через зал. Народу становилось все больше. Девушка лихорадочно озиралась по сторонам в надежде увидеть незнакомца среди местных жителей. Однако возле стойки были одни только знакомые лица. Какой-то каменщик попытался ее облапать, но заработал пощечину и с ворчанием скрылся в зале.
– Забавно, – пробормотал Штрассер. – Только что этот человек стоял здесь. – Он встал за стойку. – Наверняка пошел по делам, какими и сам папа не гнушается. Просто подожди немного.
Магдалена вернулась к своему столу, глотнула пива и погрузилась в раздумья. Трое мужчин в черных одеждах, беседующих на латыни… Эти неизвестные, вне всякого сомнения, странствующие монахи. Но откуда тогда дорогие черные лошади? И с какой стати один из них расспрашивал про ее отца?
Она сделала еще один большой глоток. На вкус пиво было превосходным, может, слегка горьковатым, но оно оживляло чувства. К тому же в голове появилась необычайная легкость. Мысли улетучивались, прежде чем Магдалена успевала уловить их смысл. Музыка и смех мужчин у стойки слились в единый неумолчный гул. Неужели так действовал алкоголь? Но она не могла выпить так много… Плевать, она чувствовала необыкновенную свободу, и на лице ее играла улыбка. Она все пила из кружки и отбивала ногой в такт музыке.
Человек в черном одеянии стоял снаружи и наблюдал за девушкой сквозь щель между ставнями. Придется подождать, пока белена начнет действовать. Но должна же эта девка когда-нибудь выйти, и тогда ей, несомненно, потребуется помощь. Услужливый мужчина, который поможет пьяной девушке дойти до дома – в чем его можно заподозрить?.. Как там ее зовут?
Магдалена.
По телу его пробежал дрожь, и даже он не смог бы ее объяснить.
Якоб Куизль любил тишину, а так тихо, как зимним вечером после того, как весь день сыпал снег, не было никогда. Возникало чувство, что малейший шум тонул в сугробах, в мире царила пустота, и палач отдавался ей целиком. Никаких мыслей, раздумий, догадок – одно простое бытие. Иногда Куизлю хотелось, чтобы мир погрузился в вечную зиму, и тогда пришел бы конец всей этой болтовне.
Он шагал по заснеженной аллее Альтенштадта, вдали слышался звон колоколов на башнях базилики. Палач разыскивал свою дочь. Магдалена ушла с самого утра, а теперь уже близился вечер. При этом она обещала матери помочь заштопать старые одежды и покрывала. Анна Мария весь день то и дело выглядывала за дверь, посмотреть, не возвращается ли дочка. Сначала она ругалась на чем свет стоит, но постепенно ругань перешла в молчаливое беспокойство. Когда палач признался наконец, что отправил Магдалену в Альтенштадт, чтобы та кое-что выяснила для него, жена с треском выгнала мужа из дома. Она успела бросить ему несколько слов вдогонку, и смысл их был вполне понятен: либо он вернется домой с дочерью, либо пусть не возвращается вовсе.
Якоб любил свою жену, уважал ее, некоторые даже поговаривали, что боялся. Что, разумеется, было чепухой. Палач не боялся ничего и никого, и уж меньше всего жену. Однако он уже усвоил, что возражать не имело никакого смысла – это приводило лишь к тому, что столь желанная тишина надолго покидала его дом. И вот Куизль отправился на поиски Магдалены.
Он зашагал по улицам Альтенштадта. Из единственного на всю деревню трактира звучала музыка. В окнах приветливо горел свет, слышались смех, топот ног, и пела расстроенная скрипка. Куизль подошел к окну и сквозь щель в ставнях заглянул внутрь.
И от увиденного остолбенел.
На столе посередине зала плясали несколько парней и горланили непристойную песню. Вокруг них собрались зрители и со смехом поднимали кружки. Среди парней на столе плясала девушка и призывно вскидывала руки. Она запрокинула голову, и один из танцоров стал вливать в нее пиво из невероятных размеров кружки.
Девушку звали Магдаленой.
Она странным образом закатила глаза. Какой-то подмастерье жадно ухватился за ее юбку, второй принялся расшнуровывать ей корсаж.
Куизль ударил ногой в дверь, так что та с грохотом распахнулась внутрь. В следующую секунду палач, словно таран, врезался в толпу. Одного из смущенных парней он стащил со стола и швырнул в сторону зрителей, где бедолага треснулся головой о табурет, который разлетелся на части. Второй подмастерье в попытке защититься замахнулся на палача кружкой. И тут же поплатился за свою ошибку. Куизль схватил его за руку, подтянул к себе, влепил затрещину и толкнул на двух оставшихся на столе. Все трое покатились на пол клубком из рук и ног. Кружка разбилась об пол, и под ногами изумленных зрителей растеклась лужа пива.
