— А далеко ль еще до хижины горной, знает кто? — пропыхтел толстяк Ешие. Тоже мне — сын самурая! Разбаловали его родители до невозможности, раскормили, тренироваться не дозволяли, оттого и трудно ему теперь по тропинке узкой карабкаться.
— Понятия не имею, — отвечал честный Кадзэ. — Полагаю, в конце пути, где ж еще-то?
— Ой, скорей бы добраться, сил нет, — вздохнул Ешие. — Жрать хочется до невозможности. А еще — у очага отогреться… Здорово, да?
— Ты что, вчера из-под камня выполз? — хмыкнул Окубо. — Когда мы доберемся до хижины, придется склониться в земном поклоне и на коленях ждать у двери сэнсея, пока он не позовет. Так будущие ученики дают учителю понять, что более всего на свете жаждут чести признать его своим наставником. Может, нам вообще там до утра на коленях простоять придется — в знак серьезности своих намерений!
— Как — до утра?! — охнул Ешие.
Ответом Окубо не озаботился, лишь сморщил нос в знак презрения и ускорил шаг. Прочие мальчишки (и задыхающийся Ешие — тоже) заторопились следом. Быстрее? Отлично! Кадзэ это даже нравилось, только портила все удовольствие железная уверенность: Окубо не столько торопится, сколько помучить бедного Ешие хочет.
Наконец юная компания вышла на более широкий участок дороги — ровный, покрытый свежим снегом, точно только что вычищенным, мягчайшим футоном. Но идти по этому снегу приходилось трудно, увязая по щиколотку. Бранились. Шипели. А потом Кадзэ вдруг сказал:
— Слушайте, постойте, пожалуйста…
— Ну, что еще?! — резко обернулся Окубо. — Когда этот свин Ешие ноет, я еще понимаю, но ты? Если на каждом шагу останавливаться станем, вообще никогда никуда не дойдем. Чего тебе?
— Гляди!
Кадзэ указал куда-то вперед, на дорогу.
Там, далеко от места, где стояли мальчишки, девственная, мягкая белизна теряла свою нетронутость. На снежном покрове явственно чернела цепочка следов.
— Ничего не вижу, — хмыкнул Ешие.
— На дорогу гляди, — негромко посоветовал Кадзэ.
Ешие посмотрел. Потом посмотрел еще, попристальнее. И наконец уныло признался:
— Да откуда мне знать, на что мне на дороге этой проклятой смотреть надо?!
— А вон — следы там. Прошел кто-то. Видишь?
— Ах, это? Ясное дело, вижу!
— А я никак понять не могу, кто ж это прошел?
Мальчишки, собравшись в кучку, с неподдельным интересом уставились на один из следов. И верно, странный какой-то! Длинный, узкий. Спереди — три когтя, а сзади, близ пятки, еще один, точь-в-точь — шпора у бойцовского петуха. Все будущие воины в сельских усадьбах выросли на природе, преотлично и в приметах погодных разбирались, и в следах птичьих да звериных. Едва не с пеленок выезжали на охоту с отцами, родичами и прочими достойными мужами своих кланов… Но ничего подобного тому, что красовалось ныне пред ними на снегу, сроду не видывали.
— Слышь, а может, все же птица?
— Ты когда-нибудь про таких птиц огроменных слышал?
И верно — в длину таинственные следы, пожалуй, превосходили лезвие средней катаны!
— Слушайте, парни, а может, ящерица это?
— Да уж. Удумал так удумал! Почище пташки будет. Что за ящерица такая? Судя по следам, размером с дракона!
Страшное слово «дракон» зависло в холодном воздухе. Воцарилось каменное, исполненное ужаса молчание…
Кадзэ нервно осмотрелся:
— Глядите, парни… Следы — они во-он с той стороны идут. Потом по дороге тянутся, притом довольно долго. И после вот к той роще уходят, впереди. Точно, ага! Может, сходим, проверим?
— Ты что, последнего ума лишился?! — взвыл Ешие.
— Чего ты? Я сроду не видал ничего подобного. Охота ж поглядеть, чьи это следы!
— Совсем одурел! Не пойду я неведомо куда за этой тварью!
— И я не пойду, жизни лишаться неохота!
— Куда мы вообще путь держим, друзья мои? — совсем по-взрослому принялся урезонивать товарищей Окубо. — К хижине сэнсея! Откуда мы знаем, далеко ли еще до нее? А хотелось бы, право, добраться до темноты.
— А ты думаешь, и до темноты не доберемся? — ужаснулся Ешие.
— Полагаю, возможно и такое. Откуда ж нам знать, как до нее еще далеко?
— Все. — Ешие решительно развернулся. — Хватит с меня. Я в город возвращаюсь. Батюшка с матушкой, хвала богам, в средствах не стеснены, станет их и в городскую школу кэндо меня отправить! Не собираюсь я подыхать в этих страшных горах, чтоб отыскать какого-то безумного отшельника, что, по нелепым слухам, владеет потаенными секретами искусства меча!
Как ни странно, возмущенное заявление Ешие особых возражений не встретило. Окубо — и тот почему-то не стал покрывать позором «толстого маменькиного сынка», при первых же трудностях нацелившегося воротиться в город. Ешие, здорово приободренный отсутствием ожидаемого вала всеобщего презрения, принялся гнуть свое:
— Я возвращаюсь. Кто-нибудь со мной идет?
Несколько мальчиков переглянулись. Помолчали. Помялись. Наконец раздался неуверенный первый голос:
— А чего? По мне, так Ешие дело говорит!
— И правильно! Я так же считаю!
— И я согласен!
— Вот и славно, — выдохнул Ешие, все еще не совсем вошедший в новообретенную роль выразителя общего мнения. — Правда, пошли назад, что ль? Была радость — шляться в темноте по холоду! Одни боги знают, что за твари в здешних горах прячутся, только ночи, между прочим, и ждут!
Засим толстяк, не озаботясь формальными словами прощания, резко развернулся и споро почесал вниз по горной тропинке — надобно заметить, со скоростью куда большей, нежели та, с которой он недавно карабкался вверх.
Мальчишки, порешившие вернуться вместе с ним в город, обменялись насмешливыми взглядами, но через несколько мгновений припустили следом.
— Трусы несчастные! — заорал вослед беглецам Окубо. — Удрали, увидев жалкие следы на снегу! Вы — позор своих предков!
Он покосился на Кадзэ и ехидно полюбопытствовал:
— А почему бы тебе, сопляк, не поторопиться? Еще успеешь составить им компанию!
— С чего вдруг? — очень ласково ответствовал Кадзэ. — Именно я следы эти на снегу и увидел. И не припомню, чтоб я сказал хоть слово о возвращении домой.
— Славно. Значит, хоть ты не намерен бежать вместе с этими никчемными трусами?
Кадзэ молча пожал плечами. Взглянул Окубо в глаза — спокойно и холодно.
— Чего молчишь, недоросток?
— А что говорить-то? Жду, пока ты заткнешься и мы наконец дальше пойдем.
— Может, полагаешь, и я струшу?! — зашипел Окубо.
Кадзэ склонил голову к плечу. Обдал его откровенно ироничным взором. Снова пожал плечами, а после неторопливо пошел вперед, не удостоив недруга даже словом. Окубо покосился на остальных ребят (с Ешие не ушли всего-то трое) и торопливо последовал за Кадзэ. Шли они в тяжелом, взрослом молчании. И следа не было недавних мальчишеских шуточек и смешков. Черные ветви, только что казавшиеся просто по-зимнему оголенными, ныне словно предвещали беду. От кустов и деревьев тянулись по белому снегу мрачные тени. Юные путешественники все теснее сбивались в стайку, все более испуганно перешептывались. Где-то в темнеющем небе хрипло каркнул ворон. Мальчишки — все до единого — подскочили от неожиданности. Потом в унисон захихикали, с истерическим восторгом тыча пальцами в летящую птицу.
Примерно за полчаса до того, как на горы обрушилась полная тьма, они доплелись все ж таки до конца дороги. Там, и верно, стоял исхлестанный непогодой маленький домик. Лохматая крыша из почерневшей соломы. Грубые бревенчатые стены. Спереди красовалась большая, кое-как сбитая из неровных досок дверь. Окон, похоже, в домике не было вовсе. Кошмар и ужас. Под столь непритязательной кровлей, возможно, и стал бы обитать юный лесоруб или бедный углежог, — но и помыслить было невозможно, чтоб сия жалкая хижина стала приютом для великого мастера благородного искусства меча!
— Это… оно? — тихонько, ровно в никуда, спросил Окубо.
— Кто ж его знает? Вроде мы до конца дороги дошли.
— Нам чего — прямо тут кланяться? — полюбопытствовал один из мальчиков.
Окубо не ответил. Просто пал у дверей домика на колени и склонился в нижайшем земном поклоне. За ним последовали остальные. Кадзэ, поудобнее устраиваясь на коленях, тоскливо смотрел Окубо в спину. А на что там особо смотреть? Разве — на фамильный герб, белеющий у него на затылке, почти под самым воротником черного верхнего кимоно[9]? На паука похоже. В центре — бриллиант, а вокруг — склоненные стебли бамбуковые. Прочие мальчишки тоже скучали, коленопреклоненные. С тоски Кадзэ подумал — может, медитацией заняться? Она вроде и душу, и разум очищает. Конечно, медитируй хоть как, теплее на холоде зимнем не станет, зато, уйдя в себя, можно этот холод уже не ощущать!
Ночь пала, как то и бывает в горах, — внезапно и жестоко. Морозец пощипывал коленки и локти мальчишек, забирался под кимоно и хакама. Дрожали. Стучали зубами. Однако терпели. Вовсе новичками они не были, — не раз случалось участвовать в военных учениях. Хоть и не всерьез — а все жизнь воинская, какова есть. Ночевали и в шатрах, и просто под открытым небом, — и зимой тоже. Да ведь и рождены все в деревне! С малолетства в горах охотились! В общем, попривыкли к холоду да ветру. Непривычно другое — на коленях в снегу стоять. Тем более так долго. Противно, утомительно и на душе тяжко. Одно слово — достойный конец утомительного похода!
