— Господин Лукас... — произнесла жена Хемингуэя, протягивая мне руку почти мужским жестом и коротко стискивая мои пальцы. — Насколько я понимаю, вы поселитесь в поместье, чтобы вместе с Эрнестом играть в шпионов. Вас устраивает флигель?
— Как нельзя лучше, — ответил я. «Играть в шпионов?»
Я заметил, как при этом замечании покраснели щеки и шея Хемингуэя.
— Сегодня вечером у нас соберется компания, — продолжала Геллхорн. — Мужчин мы разместим в свободных комнатах главного дома, а женщине нужно вернуться в Гавану, поэтому спальня во флигеле нам не потребуется. Кстати, вы тоже приглашены на вечеринку. Эрнест уже сказал вам?
— Еще нет, — вмешался Хемингуэй.
— В таком случае я сама вас приглашаю, господин Лукас.
В дальнейшем вы будете питаться самостоятельно. Вы, вероятно, заметили, что во флигеле имеется отдельная кухня. Но мы решили, что сегодняшняя компания неплохо развлечет вас.
Я кивнул. Геллхорн любезно указала мне мое место — вас пригласили на ужин, но впредь на это не рассчитывайте.
Женщина отвернулась с таким видом, как будто поставила в списке галочку и тут же забыла обо мне.
— Хуан отвезет меня в город на «Линкольне», — сказала она Хемингуэю. — Я куплю мясо для обеда. Тебе что-нибудь нужно?
Хемингуэй попросил купить ленту для пишущей машинки, писчую бумагу, а также забрать его костюм из чистки.
Пока он говорил, я рассматривал профиль женщины.
Из досье Хемингуэя я знал, что Марта Геллхорн — его третья жена. Они оформили свои отношения менее двух лет назад, но начали жить вместе по крайней мере за три года до свадьбы. Геллхорн заняла место Полин Пфейфер Хемингуэй, которая в свое время сменила Хедли Ричардсон.
Геллхорн была высокой блондинкой с волосами до плеч, уложенными мелкими колечками при помощи химической завивки. У нее были сильные открытые черты лица средне-западного типа, хотя она говорила с явственным южным акцентом. В тот день она надела ситцевую юбку до середины икр и блузку бледно-голубого цвета с белым воротником. Она не казалась уж очень радостной и счастливой, но, похоже, это было ее обычное настроение.
Когда Хемингуэй закончил перечислять предметы, которые Марта должна купить для него — между прочим, сам он приехал из города лишь час назад, — Геллхорн вздохнула и посмотрела на меня:
— А вам что-нибудь нужно в городе, господин Лукас?
— Нет, мэм, — ответил я.
— Прекрасно, — быстро произнесла она. — В таком случае ждем вас к ужину в восемь. Наденьте костюм с галстуком. — Она вышла из кухни.
Несколько мгновений Хемингуэй молча смотрел ей вслед.
— Марти тоже писатель, — сказал он, как будто что-то объясняя мне.
Я промолчал.
— Она из Сент-Луиса, — добавил Хемингуэй, словно ставя точку в разговоре. — Идем, я покажу тебе остальные помещения дома.
* * *
Финка «Вихия» представляла собой классический одноэтажный дом в испанском стиле, обширный и нелепый. Такие дома заполонили Кубу в последние десятилетия девятнадцатого века. Стены и пол огромной гостиной — она была, вероятно, метров пятнадцати в длину — занимали книжные шкафы и разнообразные охотничьи трофеи. На одной из торцевых стен, рядом с написанным маслом портретом матадора, висела оленья голова. На противоположной стене были укреплены две головы каких-то африканских копытных, возможно, антилоп, которые выглядели так, словно в этой комнате им не по себе. Вдоль длинных рядов низких книжных стеллажей и по стене с окнами были развешены еще несколько голов животных. Мебель в гостиной была старинная и уютная на вид, но отнюдь не такая, какую ожидаешь встретить в писательском доме. В центре комнаты стояли два мягких кресла, одно из которых явно пользовалось особой любовью Хемингуэя — его сиденье было продавлено, на расстоянии вытянутых ног стояла скамеечка с потертой вышитой обивкой, а рядом — маленький столик, ломившийся от бутылок и миксеров. На большом столе за креслами стояли две одинаковые лампы и еще несколько винных бутылок. Я подумал, что здесь очень удобно читать. Либо напиваться вдрызг.
Хемингуэй заметил, что, выходя из гостиной, я бросил взгляд на трофеи.
— Впервые я отправился на сафари в тридцать четвертом, — сказал он. — И опять поеду, как только закончится эта проклятая война.
Библиотека примыкала к гостиной, и хотя стены почти целиком были заняты полками от пола до потолка, набитыми книгами и безделушками, на крохотных свободных участках стен опять-таки были развешаны головы травоядных. Пол был выстлан блестящими плитками, и только у широкой низкой тахты лежала львиная шкура, голова которой скалила на меня зубы. Справа от входной двери стояла деревянная стремянка, и, увидев ее, я понял, каким образом Хемингуэй добирается до верхних рядов книг.
— Здесь, в поместье, у меня более семи тысяч томов, — сообщил Хемингуэй, скрестив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок.
— Неужели? — отозвался я. До сих пор мне не приходилось слышать, чтобы люди хвалились книгами.
— Именно так, — подтвердил писатель. Подойдя к одной из нижних полок, он снял с нее несколько томов и протянул мне один из них. — Открой, — велел он.
Я заглянул в книгу. Она называлась «Великий Гэтсби», и на титульном листе было начертано пространное посвящение, подписанное: «С любовью, Скотт». Я чуть удивленно вскинул глаза. Согласно официально/конфиденциальному досье Гувера, эту книгу написал сам Хемингуэй.
— Это первое издание, — сказал Хемингуэй, держа остальные тома в огромной руке. Кончиками пальцев другой руки он провел по корешкам книг на трех длинных полках. — Все это — первые издания с автографами авторов. Джойс, Гертруда Стайн, Дос Пассос, Роберт Бенчли, Форд Мэдокс Форд, Шервуд Андерсон, Эзра Паунд. Естественно, все они мои знакомые.
Я безучастно кивнул. Мне доводилось слышать некоторые из этих имен. В ФБР имелись толстые досье на Дос Пассоса, Паунда и еще кое-кого из упомянутых Хемингуэем людей, но у меня никогда не возникало желания читать их книги.
Хемингуэй забрал у меня «Великого Гэтсби», небрежно сунул его на полку и отправился в свою спальню.
— Спальня, — объявил он. — Там, над кроватью, висит «Гитарист» Хуана Гриза. Ты, вероятно, заметил еще одного Гриза в гостиной, рядом с Кли, Браком, «Фермой» Миро и Мэссонсом.
Мне потребовалась секунда, чтобы понять, что он имеет в виду странную картину над кроватью, а имена, перечисленные Хемингуэем, — это фамилии других художников либо названия их произведений. Я кивнул.
В спальне Хемингуэя был большой стол, заваленный газетами, конвертами, журналами, незаведенными часами, деревянными фигурками африканских животных и прочей дребеденью. Кружки, набитые карандашами. Из чернильницы торчали перьевые ручки. На полу лежали пачки бумаги. Со стены напротив кровати презрительным вызывающим взглядом смотрела большая голова буйвола.
— Значит, вы пишете здесь свои книги, — сказал я, рассматривая захламленный стол и делая вид, будто бы он произвел на меня глубокое впечатление.
— Нет. — Хемингуэй кивком указал на низкий, высотой по пояс книжный шкафчик у кровати. Я увидел на нем портативную пишущую машинку и тонкую пачку бумаги. — Пишу стоя. По утрам. Но я не люблю говорить о своей работе. Не вижу смысла.
Это устраивало меня как нельзя лучше.
Когда мы выходили из спальни, я мельком заглянул в ванную Хемингуэя. На полочках было столько же пузырьков с таблетками, как в гостиной — бутылок с джином и виски. На вешалке для полотенец висел прибор для определения артериального давления. Белые стены были исчерканы цифрами, и я решил, что это ежедневные промеры давления крови, веса и других медицинских параметров. Подобная манера вести записи показалась мне уж очень эксцентричной, и я сделал мысленную пометку поразмыслить об этом на досуге.
Всего в финке было восемь больших комнат, не считая двух кухонь. Столовая была длинная и узкая; со стен на стол из красного дерева взирали еще несколько мертвых животных.
— Мы всегда ставим лишний прибор на тот случай, если появится нежданный гость, — объяснил писатель. — Сегодня вечером им будешь ты.
— Надеюсь, — сказал я. У меня возникло впечатление, будто бы Хемингуэй чувствует себя несколько смущенно, водя меня по дому. — Кажется, ваша жена упомянула о костюме с галстуком? — Требование Марты Геллхорн удивило меня, если учесть, как небрежно был одет Хемингуэй утром в посольстве и какой грязный наряд был на нем сейчас.
— Да, — подтвердил он, оглядывая комнату с таким видом, будто что-то позабыл. — Садясь за ужин, мы притворяемся цивилизованными людьми. — Его карие глаза вновь обратились ко мне. — Черт побери, уже поздно. Хочешь выпить, Лукас?
— Нет, спасибо. Пойду разберу вещи и приму ванну.
Хемингуэй рассеянно кивнул.
— А я выпью. Как правило, до ужина я выпиваю три порции скотча. Если не ошибаюсь, ты пьешь вино, Лукас?
