Старик с укоризной поднял на него сонный взгляд.
— С левой, сэр.
— Превосходно! — одобрил Джозеф. — А вы, молодой человек, — повернулся он к кудрявому юноше с огромными печальными глазами, — какое вино вы предложите к рыбе — шабли или «Шатонеф-дю-Пап»?
— Шабли, сэр, — на мгновение оживился тот и тут же снова погрустнел.
— Совершенно верно! — благосклонно кивнул Джозеф. — Надеюсь, сегодня мы выступим достойно. Если вдруг при обслуживании гостей у вас возникнет хоть малейшее затруднение, немедленно обращайтесь ко мне. А теперь позвольте изложить план наших дальнейших действий. Вы видите перед собой футляры со столовыми приборами, два куска ткани и бутылку специальной жидкости. Ваша задача — отполировать ложки, вилки и ножи до зеркального блеска. Затем вы столь же тщательно протрете бокалы и фужеры для вин и портвейна. Потом под моим наблюдением накроете стол. После ужина, перед тем как я дам вам последние инструкции, мы сможем немного отдохнуть. Джентльмены, в память о Теофилусе Уайтлоке мы должны быть на высоте. Он не упомянул официантов в своем завещании, но если бы не мы, его воля была бы неосуществима!
Девять избранных выстроились вокруг купели. Холодная вода недвижно стояла в глубокой чаше. У мальчика было два крестных отца — Джонни Фицджеральд, старинный друг и соратник Пауэрскорта, и его шурин Уильям Берк, финансист, который недавно поразил всю семью, разобрав крышу своей огромной виллы в Антибе и достроив еще два этажа. Пауэрскорт тогда даже поинтересовался у шурина, не намеревается ли тот приютить там всех своих родственников. Крестной матерью девочки должна была стать старшая сестра Пауэрскорта — она уже не раз брала на себя эту почетную обязанность при крещении младенцев клана леди Люси. Священник читал проповедь, держа молитвенник в вытянутой руке, — видимо, страдал дальнозоркостью.
— Оставь сомнение, верь всем сердцем, что Христос во спасение душ человеческих примет и этих чад в объятия милосердные, благословит их вечной жизнью в царствии духа Своего…
Пауэрскорт смотрел на маленький сверток в своих руках. Крохотный мальчуган с белокурым завитком на лбу крепко спал. Его старшие брат и сестра очень хотели принять участие в главной части церемонии и страшно расстроились, получив отказ. Все их попытки отстоять свои права были тщетны, хотя Оливия возмущенно заявила, что, во-первых, намного чаще папы держала на руках младших брата и сестру, а во-вторых, ей, с высоты ее роста, гораздо легче поймать малюток у земли, если отец или священник уронят их. А Томас мрачно пророчил, что отстранение его и сестры от крещения близнецов грозит всему семейству большими бедами. Только очень щедрым подкупом леди Люси удалось смягчить сердца детей.
Священник перешел к ритуалу допроса крестных родителей:
— Свидетельствуя за этих чад новорожденных, отрекаетесь ли вы от дьявола и дел его, от суетной славы и тщетной роскоши мирской, от алчности и вожделений плоти, от потворства любым соблазнам сатанинским?
Крестные хором пробормотали: «Отрекаюсь от всего этого». Пауэрскорту показалось, что голоса Джонни Фицджеральда и Уильяма Берка прозвучали не слишком решительно. Хотя, подумал он, самого Берка трудно упрекнуть в жадности, он богатеет на алчности других.
Леди Люси тихонько толкнула мужа, глазами указав на соседнюю, дотоле пустовавшую, скамью. Сейчас тут, блаженно улыбаясь, стояли на коленях Оливия и Томас — сумели все-таки пробраться к месту главного действия. Усмехнувшись, Пауэрскорт снова опустил глаза на младенца.
Вступительная часть завершилась. Священник, наклонившись, принял сверток из рук отца, и того вдруг обдало волной безумной тревоги. Старик явно подслеповат. А вдруг сбудутся худшие опасения Оливии, и он уронит малыша прямо на каменные плиты? Обведя взглядом крестных родителей, священник произнес: «Нарекается чадо сие именем…»
— Кристофер Джон Уингфилд Пауэрскорт, — ответствовал хор.
Медленно и осторожно священник окунул темечко младенца в купель. Тот протестующе завопил. Вот это голосище, подумал Пауэрскорт, похоже, он способен перекрыть даже перепалку извозчиков.
— Кристофер Джон Уингфилд Пауэрскорт, крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Рыдающего младенца бережно передали на руки земному отцу. Наступила очередь его сестры. Элизабет Джульетта Маклеод присоединилась к семейству Пауэрскортов абсолютно безмолвно, и Оливия тут же шепнула Томасу, что это доказывает, насколько девочки храбрее мальчиков.
Год назад, месяца через полтора после завершения весьма драматичного и опасного расследования в соборе на западе Англии, Пауэрскорт возил жену в Санкт-Петербург. Леди Люси была уверена, что именно там, в роскошной спальне отеля на Невском проспекте, и были зачаты близнецы. Джонни Фицджеральд в связи с этим предложил назвать новорожденных Николаем и Александрой — в честь русского царя и его супруги. Однако Пауэрскорт отклонил эту идею, сославшись на то, что, если вдруг когда-нибудь в будущем Россия и Англия будут воевать друг с другом, такие имена могут создать его детям большие неудобства.
После первой смены блюд на банкете в честь Уайтлока Джозеф немного успокоился — пока, кажется, дела идут неплохо. Зал выглядел великолепно. На стенах и на столах сверкали свечи. Со строгих портретов свысока взирали на своих преемников великие юристы прошлого. По всему огромному помещению тянулись ряды старинных дубовых столов, столь же солидных и почтенных, как сам Куинз. В глубине зала перпендикулярно всем остальным стоял стол для верховных членов корпорации. Со стены позади него угрюмо и осуждающе глядели два парадных портрета лордов-канцлеров кисти Гейнсборо. А над ними висело сокровище Куинз-Инн — полотно Рубенса «Суд Париса», на котором красавец Парис, сын троянского царя, показывал румяное яблоко раздора трем весьма скудно одетым красавицам богиням. Вероятно, именно благодаря им это произведение искусства пользовалось такой популярностью, что парадный зал Куинза раз в неделю на определенное время открывали для публики. Американских туристов, правда, иногда удивляло, что картина называется «Суд Париса», а на ней нет ни зала суда, ни защитников, ни обвинителей, но это не умаляло их восхищения. Прикрепленная внизу, под рамой табличка гласила, что шедевр приобретен на щедрые пожертвования бенчеров и благодетелей Куинза.
Ужин начинался лососиной, запеченной с сыром бофор и политой соусом. С этим блюдом разношерстный отряд помощников Джозефа справился легко. Заранее разложив на порции в кухне, лососину оперативно доставили к столу. В этом участвовали как регулярные, так и вспомогательные силы, причем старшее поколение произвело на Джозефа лучшее впечатление, чем молодежь. Пожилые официанты были, конечно, не так шустры, зато обращались к обедающим негромко, как того требовал протокол, да и тарелки не съезжали у них с подносов.
Больше всего Джозефа волновал суп. Шеф-повар приготовил суп по оригинальному рецепту, который, по его утверждению, он создал для членов императорской семьи в Санкт-Петербурге. Борщ «Романов» представлял собой суп из свеклы, приправленный травами. К нему подавали крепчайшую русскую водку, название которой не мог выговорить даже сам повар, и густую сметану. Джозеф со страхом наблюдал, как из кухни вереницей, держа по глубокой тарелке в каждой руке, потянулись официанты. Им предстояло преодолеть полторы сотни ярдов по натертым полам коридора до парадного зала и донести драгоценную ношу до самого отдаленного стола. Сто шестьдесят два гостя, восемьдесят один опасный рейс борща «Романов». Одного из лакеев, который еще в кухне расплескал суп и посадил на белоснежную рубашку ярко-розовое пятно, пришлось отстранить от дел. Двое юношей, подражая старшим товарищам, настолько сосредоточились на плавно скользящем шаге, что перестали прижимать локти плотно к телу. Еще двое несли суп, вытянув руки слишком далеко вперед, и рисковали его пролить.
Катастрофа разразилась в половине девятого, но вовсе не по вине официантов. Поздравив себя с благополучным прибытием борща к цели, Джозеф перевел взгляд на главный стол. Бенчеры Куинза расположились там согласно рангу, по обе стороны от восседавшего в центре казначея — высшего лица корпорации. Наиболее скромную позицию с краю, под портретом одного из суровых лордов-канцлеров, занимал Александр Маккендрик Донтси, королевский адвокат[7]. Наметанный глаз Джозефа сразу заметил: лицо у мистера Донтси не просто бледное, а скорее, серое и влажное от пота — адвокат, по-видимому, едва вышел из запоя. Донтси вяло проглотил три ложки супа и вдруг ничком рухнул на стол. Содержимое опрокинутой тарелки прочертило пунцовую полосу по белой скатерти, струйка крови от разбитого подбородка Донтси влилась в свекольный бульон, превратив «борщ Романов» в «борщ Кровавый», и ярко-багровая смесь начала медленно капать на пол. Зал на минуту застыл, все разговоры смолкли. Потом раздался громкий голос казначея, который в мертвой тишине показался громовым:
