«Ах! Выступления в знаменитейшей труппе, вечера под огнями рампы, влюбленные взгляды и записочки от поклонниц!»
Внезапно он подумал о своем сводном брате, который раз в год присылал ему поздравления — пустые отписки — и ни разу не удосужился навестить с тех самых пор, как Робер в поисках актерской славы приехал в Париж. Можно себе представить, какую рожу он скроит, когда узнает об успехе младшенького! Хотя он, наверное, лопнет от злости. Комедиант в таком семействе, позор, позор!
«А между тем парижане, скорее, узнают в лицо актера, чем какого-нибудь политика. Ходят же слухи, что министерство финансов, прежде чем назначить новый налог, как раз по галерке в «Комеди-Франсез» определяют показания барометра общественного мнения.
Если третий ярус в театре полон, если публика весела и беспечна, можно попробовать увеличить налогообложение. Но нужно быть внимательным. Если, например, раек заполнен лишь наполовину или зрители недовольно ворчат, жалуясь на дороговизну, — лучше отложить принятие закона на лучшие времена.
Именно здесь государственные люди набирают своих тайных советников… Мой братишка, образцовый чиновник, должен бы это знать! Заместители министра отслеживают настроения в Одеоне[7]. А генеральная репетиция! Тревога! Какие запутанные отношения, интриги: как виртуозно актеры подсиживают соперников, как раболепствуют перед газетными писаками… Собирается весь Париж в вечерних платьях и жемчужных колье, во фраках.
С каким энтузиазмом зрители судачат о знаменитостях, обсуждают дорогущие туалеты… Такая жизнь по мне: возможно, меня ждет мой пир Трималхиона[8], а что — из грязи да в князи! Стану своим в доску для всей шикарной публики, может, меня даже наградят, то-то братец будет локти себе кусать!»
Уложив на правую сторону напомаженные волосы, Робер Доманси напоследок окинул взглядом индийское покрывало на кровати, букет лилий в хрустальной вазе, овальное зеркало и скромный турецкий коврик. Пришлось потратиться, а что, дело того стоило. Немного расточительства под занавес!
«В один прекрасный день, дружок, ты будешь жить в шикарном особняке и ступать по леопардовым шкурам, а вокруг будут танцевать прекрасные гурии с газельими глазами. Так что, привыкай к роскоши. И к таинственным поклонницам…»
Таша Легри с Алисой отправились погостить в загородный дом Таде Натансона — одного из основателей Лиги за права человека. Он вместе со своими двумя братьями издавал в Париже журнал «Ла Ревю Бланш», в котором Таша публиковала свои карикатуры. Таде был также известен как один из самых отчаянных защитников капитана Дрейфуса[9]. Вместе с Анатолем Франсом, Эдуардом Вюйаром и Пьером Боннаром[10] он приобрел здание бывшего почтового стана[11] в Вильнев-сюр-Йонн. В доме жила и жена Таде Мизия, Таша не то чтобы была одна среди множества мужчин, что слегка умеряло ярость Виктора. Но и это не утешало окончательно, хоть он и пытался справиться со своей подозрительностью, за которую его вечно упрекала Таша. Компанию ему составляла только кошка по имени Кошка (с возрастом она утратила былую резвость и все больше спала), и Виктор решил воспользоваться неожиданной свободой и предаться любимому делу: фотографии.
Кэндзи расщедрился и выделил ему свободный день, так что Виктору сам бог велел заняться опытами в своей лаборатории в глубине двора. Он старался меньше прибегать к ретуши, экспериментировал с выдержкой и диафрагмой, работал со светом и тоном. Пробовал использовать карбонат калия, чтобы ускорить процесс проявки, и бромистый калий — чтобы его замедлить. Недавно изобретенный способ проявки с помощью бихромата аммония позволял сделать картинку более выразительной.
Он рассматривал фотографии старой дамы, торгующей книгами на набережной Вольтера. Виктор познакомился с Севериной Бомон в прошлом году и решил сделать ее поясной портрет. Первый снимок показался ему слишком темным и каким-то неживым — дама словно аршин проглотила. Второй был бы вполне приличным, если бы не яркое пятно света на лбу. Зато третий наполнил гордостью его сердце. Загадочный взгляд, устремленный в объектив, склоненная чуть набок голова, морщинки на лице — вообще-то нехарактерное для Северины Бомон настроение. То ли она беспокоилась в преддверии Международной выставки, то ли грустила по срубленным деревьям и переживала о судьбе букинистов, вынужденных переехать на правый берег Сены? О прогресс, о этот безжалостный прогресс…
И тут же в очередной раз подумал о предназначении своего искусства. Прав ли был художник Морис Ломье, который говорил, что фотография никогда не вытеснит живопись?
— Между самым небрежным эскизом Энгра[12] и самым прекрасным в мире снимком пролегает пропасть. Ты творишь с помощью машины, дружище, скажи спасибо «Кодаку»! Нет, конечно, иногда очень даже миленько получается, но даже не мечтай, до Микеланджело все равно не добраться.
Неужели его надежды неоправданны и фотография никогда на равных не войдет в ряд изобразительных искусств?
«Люди пытаются понять, на что должны быть похожи предметы окружающего мира, сравнивают их с той реальностью, которую способны уловить их органы чувств, но что такое эта реальность? Кинематограф доказал, что гениальный механик способен открыть людям новую вселенную».
После того как Виктор провел пол-лета на съемках фильма «Дело Дрейфуса» в студии Жоржа Мельеса в Монтрёе, он грезил только этим.
«Если мне и правда захочется уесть бедолагу Ломье, достаточно будет сравнить его мазню с кинематографическими лентами! Эх, ведь только выражение чувств является мерилом таланта. А чувств у меня хватает».
Проявив пленку, Виктор почувствовал себя человеком, способным изменять реальность. Он открыл в Северине Бомон, известной веселым и беспечным нравом, трагическую натуру — ведь это многообещающее начало? Разве он теперь не творец, не художник, раз способен был углядеть глубокую меланхолию, таящуюся под вечной улыбкой этой женщины?
«В комнатах ее памяти отнюдь не все разложено по полочкам, не преминул бы сейчас отметить Кэндзи. А? Что ты об этом скажешь, Кошка?» — спросил он, помотав снимком у самого ее носа.
В ответ Кошка слабо мяукнула и свернулась в клубок.
Перевод: оставь меня в покое. Ладно, больше не пристаю.
Он вернулся в квартиру, привыкшую к жизни большого семейства. Мадам Бодуэн, которая делала уборку в доме, должна была появиться только на следующий день. На неубранной кровати валялись газеты и журналы. Он перегрузил их на кресло. Апрельский номер «Чтения для всех»[13] упал на пол, раскрывшись на порванной странице. Виктор заглянул в статью:
32 000 км из Лондона и обратно через Тегеран, Калькутту, Токио, Сан-Франциско и Нью-Йорк
«А я вот со своим верным Алкионом не готов на такие подвиги!»
Он поднял листочки с пола и, пока складывал их по порядку, решил, что нужно поинтересоваться у Кэндзи, правдива ли информация в статье. В самом деле японские дороги так хороши, как это утверждает редактор? Он представил себе, что катит на велосипеде где-то у подножия Фудзиямы, среди вишен в цвету, бесконечно далеко от будничной работы в магазине и вообще от Франции, взбудораженной новым витком процесса над Дрейфусом: военный совет, признав ряд смягчающих обстоятельств, тем не менее объявил его виновным и приговорил к десяти годам тюрьмы. Президент республики, Эмиль Лубе, который стремился к мирному урегулированию конфликта, даровал ему помилование, но этот поступок вызвал брожение умов и волны ненависти, поскольку помилование невозможно без очевидного признания вины.
Виктор постарался успокоиться и умерить свое возмущение. Что толку себя накручивать, он все равно никогда не покинет двух самых любимых в жизни женщин. Он разглядывал нагруднички, крошечные платьица с рюшечками, кружевные чепчики, исчерканный закорючками букварь. Сердце болезненно сжалось: он вдруг осознал, как быстро растет Алиса. Она развилась очень рано, уже бойко разговаривала, тем более что родители постоянно читали ей вслух, и от них не отставал дядюшка Жозеф, пересказывающий ей свои романы, и тетушка Айрис — та подарила ей два сборника своих сказок с иллюстрациями Таша. Единственное, что ей не давалось, так это произношение звука «ж», который она произносила как «з»: обозаю, зуззит, позалуста. Кроме ярко выраженного дара слова, она проявляла еще явную склонность к рисованию. Ее любимыми темами были: Кошка в засаде (длинная воронка, круглая мордочка, ушки-галочки, а рядом огромная бабочка) и Виктор (огородное пугало: ручки-палочки, ножки-прутики, на голове воронье гнездо, украшенное невероятной формы шляпой).
«Два года уже прошло, — философски отметил Виктор. — Вскоре она оставит отчий дом, выйдет замуж, у самой дети пойдут…»
