Старичок снисходительно улыбнулся.
— Э-э, милая моя, небольшая, я вижу, в вас вера-то. — И перешел на таинственный шепот. — В восемьдесят лет на пятьдесят выглядеть — это еще не штука. А я вам вот что скажу: старец Сысой и есть Даниил-праведник. В войну партизаном представился, чтоб святая поляна смертоубийством не осквернилась. А ныне вернулся сюда в облике отшельника, потому времена теперь такие, что без праведников пропадем все. Спроста, что ли, по-вашему, именно здесь скит построился?
— И ты хочешь, чтобы я верил в эти сказки Шехерезады? — тихо спросил жену седовласый.
— Во что? — удивилась та. — Какие сказки?
Мужчина растерянно заморгал глазами.
— Зиночка, ну что ты. Сказки Шехерезады, «Тысяча и одна ночь». Али-баба, Аладдин. У нас на полке стоит, красивая — такая книга с золотым обрезом. Помнишь?
— Да, — неуверенно ответила женщина. — Кажется, помню…
Очередь двигалась довольно быстро. В ворота вошла и постная девушка, и старичок мистического уморасположения. Подошел черед состоятельной пары.
Выслушав, что нашептывает женщина, инок перелистнул амбарную книгу, сказал:
— Сегодня, в два. Проходите в скит, вас разместят.
Выразительно постучав костяшками по крепкому косяку, владелец лимузина спросил:
— Послушайте, человек божий, а что это вы от нас, недостойных, стенами да запорами отгородились?
Женщина испуганно схватила своего неуемного супруга за рукав, однако привратник на дерзкий вопрос не рассердился. Ответил, впрочем, непонятно:
— Это не мы от вас отгородились, а вы от нас. Следующий!
У Фандорина спросил:
— Вам что от старца нужно? Помощь или моление?
— Помощь, мне очень нужна помощь.
— Тогда… — Послушник снова перевернул страницу. — Послезавтра, в четверть седьмого утра.
— Но почему так нескоро? — возмутился Николас. — Этих вон на сегодня назначили! Или у вас в скиту по одежке встречают, как в миру?
— У нас две очереди, на помощь и на моление. За молением мало кто приходит, всё больше за воспомоществованием, потому туда и очередь длиннее. — Посмотрев на обтрепанные брюки паломника, все в катышках от ваты, инок строго сказал. — Только учтите, зряшно старец никому не помогает. И мне наказал: «Халявщиков в шею». Старец деньгам счет знает, он а мирской жизни банкиром был.
Фандорин удивился: выходит, патрон своих прежних занятий не скрывает и не стыдится?
— Мне не денег надо. Мне бы просто с ним поговорить. Мы старые знакомые, даже друзья. Скажите ему — Николай Фандорин пришел.
Привратник зевнул, перекрестил рот.
— Старцу теперь все друзья, что знакомые, что незнакомые… Если вы не за денежным воспомоществованием, тогда запишу в очередь на моление. Нынче в два тридцать приходите. Следующий!
Устройство скита было такое: «пещера», где проживал сам старец, братская изба, гостевой дом для паломников, поделенный на две половины, мужскую и женскую, и хозяйственный блок с собственной мини-электростанцией. Все постройки из гладко оструганных бревен, с крышами из жизнерадостной зеленой черепицы. Ни церковки, ни часовни внутри ограды не было — только икона Спасителя, да и та в необычном месте: прямо на сосне. Над иконой остроугольный навес от дождя, по бокам защитные дощечки, отчего вся конструкция смахивала на скворечник.
Загадка разъяснилась за трапезой, когда Фандорин с другими паломниками ел постные щи с кашей (оба немудрящих блюда показались изголодавшемуся магистру необыкновенно вкусными). Соседи по длинному дощатому столу сообщили, что старец, оказывается, в монахи не постригался, да и в священники не рукоположен. Приходящих не благословляет, потому что не имеет такой власти, а просто молится вместе с ними, и это многим помогает. Один желчный дядька, приехавший за молением из Петербурга, сказал, что церковное начальство поначалу даже запрещало верующим ходить в лес к старцу и сменило гнев на милость, лишь когда Сысой пожертвовал миллион на иконную фабрику. Правда, несколько других паломников объявили эту информацию злостным измышлением и клеветой, в результате чего в трапезной разразился небольшой скандал, но скоро утих — настроение у присутствующих все же было торжественное, благостное.
Слушать, как о компаньоне, которого Ника знал совсем с иной стороны, говорят с замиранием голоса и благоговением, было удивительно. Неужто бывает, чтобы человек до такой степени изменился? Это правда, что он уже довольно давно стал увлекаться божественным и терять вкус к предпринимательству. В последний год мирской жизни партнер вел полузатворническое существование, они с Николасом совсем перестали встречаться. Но дистанция между набожным бизнесменом и лесным отшельником слишком уж велика. Он был такой жовиальный, любитель выпить и закусить, и вдруг — святой старец, к которому едут издалека за молением и помощью.
Моление Николасу, конечно, не повредило бы, но лучше все же было бы получить помощь. В прежние времена, когда Сысой еще не был Сысоем, вряд ли бы он стал молиться, но уж помог бы наверняка…
* * *
Ровно в половине третьего, ужасно волнуясь, Фандорин поднялся на крылечко «пещеры» — славного, аккуратного домика с белыми занавесками на окнах.
Оказалось, рано. Давешняя пара, которой было назначено придти в два, еще дожидалась своей очереди — сидела в прихожей, а из открытой двери кельи доносился негромкий, хорошо знакомый Николасу голос с легким кавказским акцентом.
— …Как «зачем»? — удивленно спросил голос. — Так-таки не знаешь, зачем на свете живешь? Смешная какая!
Дама держала свою норковую шубку на коленях, нервно мяла кружевной платочек с монограммой. Фандорину кивнула, как знакомому, и шепнула:
— Задерживаемся. Женщина, которая перед нами, никак не уйдет.
— Тсс, — шикнул на нее муж, прислушиваясь к разговору в келье.
Выражение лица у него было насмешливо-удивленное, но скорее все-таки удивленное, чем насмешливое.
— Не знаю, отче, — подтвердил унылый голос, женский. — Зачем родилась, зачем столько лет ела, спала, работала? Зачем замуж вышла, зачем четверых детей нарожала? Кому они нужны, кому я нужна? Я что к вам пришла-то. Мысль одна покоя не дает. Я в семь лет туберкулезом заболела. Все думали — помру. Но врачи попались хорошие, выжила. А теперь думаю: зачем выжила-то? Если б тогда умерла, всем лучше бы было, и мне первой. Никакой во мне искры нету, никакого таланта. Никогда не было ни мне от жизни радости, ни ей от меня…
— Это правильно, — охотно согласился старец. — Битый час с тобой толкую и вижу, что женщина ты нудная и глупая. Всё ноешь, ноешь — у меня аж зуб под коронкой из-за тебя заболел. А все же жизнь свою ты не напрасно прожила.
Паломница вяло протянула:
— Это вы из доброты говорите, в утешение.
— Нет, раба Божья, я попусту воздух сотрясать не привык, не такой у меня бэкграунд.
— Что не такой?
— Биография не такая, чтоб языком болтать, поняла? Как же ты зря жизнь прожила, если четырех детей в мир привела? Знаешь, что такое ребенок, глупая? Это тебе лишний шанс свою жизнь оправдать. Выигрышный лотерейный билет. Пускай у тебя жизнь не задалась, пускай ты самое что ни на есть пустое существо, но если ты родила ребенка, все меняется. Поняла?
— Нет, отче, не поняла.
— Фу, дура какая! — загорячился Сысой. — Я тебе русским языком толкую: лотерейный билет, поняла? Может, для того тебя Господь от туберкулеза и спасал, чтобы ты ребенка родила — такого необыкновенного, какого прежде еще не бывало. Может, от твоего ребенка весь Божий мир лучше станет! А у тебя лотерейных билетов целых четыре, и на каждый ты можешь Грин-карту выиграть — да не в какую-то там Америку, а в рай!
— За детей-то? — усомнилась паломница. — Да мой старший в тюрьме сидит, по третьему разу. Сашка, второй, учиться не захотел, в армии сейчас. Дурень дурнем. А дочки-близняшки, Олька и Ирка? Тринадцать лет, а уж размалеванные ходят, по подвалам шляются. Глаза б мои на них на всех не смотрели.
Старец засмеялся:
— Что размалеванные — ничего. Это им любви хочется. Что тут плохого? И что Сашка твой дурень, тоже ничего. Может, поумнеет еще, да и не в уме главное. И на старшем крест не ставь. У Господа Бога чудес много, иному человеку и в тюрьме свет засияет. Ты вот что, Наталья Волосюк, ты ко мне приходи через десять лет. Расскажешь, как у твоих детей всё сложится. Тогда и о смысле жизни поговорим. Запиши ее, Кеша, на 15 ноября 2011 года.
Раздалось быстрое щелканье клавиш, и Фандорин, не поверив ушам, заглянул в открытую дверь. Неужто компьютер?
Так и есть: в углу кельи стрекотал на клавиатуре молодой парень в черной рясе. Старец и ею собеседница сидели у стола, между ними мигал красным огонечком диктофон. На женщину Ника толком и не взглянул — его интересовал старец. Компаньон отпустил пышную получерную-полуседую бороду, вместо итальянского костюма на нем была черная хламида, но этим метаморфоза, пожалуй, и исчерпывалась. Обильная плоть былого чревоугодника нисколько не иссохла — поди все те же 125 килограммов, да и живые черные глаза блестели точно так же.
