В Ракхоте мы окунулись в обычную шумную толпу. Уличные торговцы раскладывали и расхваливали свои товары, на рынок гнали стада животных, повсюду тянулись бесконечные религиозные процессии – неотъемлемая часть повседневной жизни египтян. Здесь я не просто любовался видами и достопримечательностями. У меня была конкретная цель, но мне не хотелось, чтобы это выглядело так, словно я что-то вынюхиваю.
Первую остановку мы сделали в Большом Серапеуме. Это был еще один экземпляр, представляющий ту циклопическую архитектуру, что так нравилась наследникам первого Птолемея. Почти такой же огромный, как храм Дианы в Эфесе, Серапеум был посвящен богу Серапису, который вообще-то являлся чисто александрийским изобретением. Птолемеи считали, что они способны делать все гораздо лучше, чем кто-нибудь другой, включая изобретение новых богов. Александрия была городом нового типа, и они желали изготовить бога для своего города, который мог бы слить воедино греческие и египетские религиозные практики. Вот они и придумали нового бога с величественным и суровым выражением лица, таким, как у Плутона, и сплавили его с египетскими богами Осирисом и Аписом, отсюда произошло и его имя – Серапис. И по каким-то непонятным причинам это новое, довольно грубо сколоченное божество стало популярно, и сегодня ему поклоняются чуть ли не во всем мире.
Серапеум, как и царский дворец, в сущности, являет собой настоящий город внутри города. Здесь имеются пастбища и стойла для жертвенных животных, несколько когорт жрецов и служителей, склады и кладовые, полные сокровищ и всякой прочей дребедени, а также знаменитых произведений искусства. А чтобы все это охранять, имеется даже свой арсенал и стража.
Сам храм был обычным, даже скучным – стандартная греческая постройка, только значительно бо́льших размеров, чем было принято в других странах. Он стоял на высоком искусственном холме, сложенном из камня, верхняя площадка, доступная взгляду, была всегда открыта для публики. Там и находилась статуя бога, имевшая на удивление скромные пропорции. Все здесь было рассчитано на зевак. Поскольку Серапис являл собой, так сказать, агломерацию хтонических богов[42], сами молебствия и прочие религиозные церемонии происходили в нескольких подземных криптах[43].
Я немного побродил среди всех этих чудес, пялясь на них подобно всем остальным зевакам и чужестранным посетителям, но на самом деле цели у меня были совсем другие. Все мое внимание было приковано к храму меньших размеров, расположенному через две улицы к югу от Серапеума. Над его крышей поднимался столб дыма, как из небольшого вулкана, и ветерок доносил оттуда завывающие звуки печального песнопения и бряцанье музыкальных инструментов. Я остановил одного из жрецов, мужчину, одетого в греческие священнические одежды, но с накинутой на плечи леопардовой шкурой – на египетский манер.
– Скажи мне, господин, – осведомился я, – какому богу поклоняются вон в том шумном храме?
Он повернулся туда и с надменной высоты Серапиона надменно уставил свой не менее надменный и огромный нос в сторону храма, о котором шла речь.
– Это храм Баала-Аримана, мой господин, однако в старое доброе время он был посвящен Гору. Рекомендую тебе избегать его, сенатор. Этот культ был принесен сюда грязными, вонючими чужестранцами, и посещают его только невежественные, бесстыжие и гнусные выродки. Они поклоняются этому варварскому богу, устраивая отвратительные оргии.
Гермес подергал меня за руку:
– Пошли! Пошли туда!
– Да, мы именно так и поступим, но только потому, что это входит в план моего расследования, – ответил я.
Мы спустились по великолепной лестнице с холма Серапеума и миновали два квартала, отделявшие его от храма Баала-Аримана, в который тянулась толпа молящихся, зевак и бездельников. Кажется, торжества и празднества по случаю его открытия все еще продолжались. Люди плясали под звон цимбал, бряканье колокольчиков, завывание флейт и грохот барабанов. Некоторые валялись неподвижно на земле, до предела вымотанные своими благочестивыми экзерсисами.
По всему храму и во дворах вокруг стояли огромные бронзовые курильницы, в которых дымились благовония. И, как я понял чуть позже, это было необходимо. После того, как в жертву принесли пятьдесят быков, земля и камни мостовой пропитались кровью настолько, что с ней уже не могли справиться канавы и дренажная система храма. Благовония хоть немного, но отгоняли мух и забивали жуткую вонь. Головы и шкуры быков были повешены на столбы, мордами в сторону храма.
Подобно большинству египетских храмов, он был довольно тесен: толстые стены и внутри, как принято у египтян – целый лес мощных колонн. В дальнем его конце возвышалась статуя сидящего бога. Баал-Ариман был настолько уродлив, что я до сих пор не знаю, почему те, кто видел эту статую, не превращались в камни от омерзения. У бога была голова льва, но, видимо, божество страдало какой-то разновидностью страшной проказы. Тело принадлежало истощенному мужчине, но было украшено иссохшими женскими грудями, а на чахлые плечи было накинуто что-то вроде плаща, сделанного из бычьих тестикулов. Мух в этом внутреннем святилище было просто бесчисленное количество.
– Ты пришел сюда, дабы выразить почтение великому Баалу-Ариману?
Я обернулся и увидел перед собой Атакса, по-прежнему украшенного неизменным змеем.
– Римский посланник всегда проявляет должное уважение к богам тех стран, которые посещает, – сообщил ему я.
После этих слов я взял щепотку благовоний из большой чаши и бросил ее в угли, что тлели в курильнице перед этой отвратительной статуей. Поднявшееся над нею облачко дыма лишь самую малость уменьшило ужасный запах.
– Превосходно! Мой господин будет доволен. Он испытывает неизбывную любовь к Риму и хотел бы попасть в число богов, которым поклоняются в этом величайшем городе мира.
– Я поговорю об этом в Сенате, – пообещал я, мысленно поклявшись затеять лучше большую войну, прежде чем позволить этому жуткому демону смерти ступить своей гнусной лапой в ворота Рима.
– Это будет просто отлично, – проговорил Атакс и расплылся в елейной улыбке.
– Следует ли полагать, – осведомился я, – что бог вскоре будет говорить с вашими последователями?
Жрец торжественно покивал.
– Именно так. В последние дни мой господин несколько раз являлся мне и сообщил, что посетит это скоромное место и будет говорить со своими почитателями, причем в этом ему не потребуются никакие посредники.
– Как я понимаю, он будет пророчествовать, подобно оракулу, а ты затем станешь интерпретировать его речи для ушей простого народа?
– О, нет, сенатор. Как я уже говорил, ему не понадобятся никакие посредники. То, что он скажет, будет понятно всем, кто захочет его слушать.
– Поскольку его исходным домом является Азия, – начал я, – можно предположить, что он будет говорить на одном из восточных наречий?
– Мой господин теперь сделал своим домом Александрию, и я уверен, что он будет говорить по-гречески.
– И какой теме будут посвящены его речи?
Атакс пожал плечами:
– Кто может знать волю бога, пока он не проявит ее сам? Я всего лишь его жрец и пророк. Несомненно, мой бог и господин сообщит нам то, что сам считает нужным и что стоит донести до ушей человеческих.
За красиво выспренними фразами спряталась типичная жреческая увертливость.
– Я с нетерпением буду ждать его появления среди людей, – уверил я этого паскудника.
– Я пошлю вестника в посольство, если мой господин уведомит меня, что готов говорить с народом.
– Я буду весьма тебе признателен.
– А сейчас, пожалуйста, будь так добр, пойдем со мной, сенатор. Я уверен, что ты еще не видел бо́льшую часть нашего нового храма.
Ухватив за руку, Атакс провел меня по всему зданию, объясняя, что капители колонн, выполненные в виде соцветия папируса, это символ Нижнего Египта, точно так же, как капители в виде цветка лотоса символизируют Верхний. Мне это было уже известно после путешествия по Нилу, но мне не хотелось сейчас его обижать или портить его благостное настроение.
Миновав заднюю часть храма, мы оказались на заднем дворике, где празднество было в полном разгаре. Огромные бычьи туши, насаженные на колья, вращались над пылающими углями. Подобно всем другим предусмотрительным богам, Баал-Ариман желал только крови жертвенных животных и оставлял их плоть на потребу своим почитателям и последователям.
– Прошу тебя, сенатор, принять участие в празднестве и отведать мяса, – гостеприимно пригласил меня Атакс. – Мое положение запрещает мне употреблять в пищу плоть, но мой господин желает, чтобы его гости насладились пиршеством.
Рядом с вертящимися над углями тушами стояли потные рабы, держа в руках кривые ножи, скорее похожие на сабли. По мере медленного вращения вертелов они отрезали тонкие, как папирус, ломти мяса и складывали их на плоские египетские лепешки. Гермес посмотрел на меня умоляющим взглядом, и я кивнул. Он тут же рванул вперед, чтобы ухватить одну из этих аппетитных лепешек, и, вернувшись через пару секунд, гордо вручил ее мне. Потом бросился туда еще раз, чтобы сцапать такую же для себя. Девушка-рабыня поднесла нам поднос, уставленный чашами с вином, и я взял одну. Очень юная, явно едва достигшая брачного возраста, она была одета в эти прелестные египетские одежки, состоящие всего лишь из узкой полоски ткани, низко опоясывающей бедра, и малюсенького фартучка из шнурков с бусинами. Все остальное – немыслимое количество украшений. Подобному фасону, к сожалению, никогда не удастся пробиться в Рим.
