Яков Иванович вздохнул, но не тяжело, а как бы с легким разочарованием, словно предвосхищая своим вздохом мое разочарование.
— История-то пустяшная, — поведал он. — И Шубина я прекрасно знаю, никчемный человек. Собственно, он-то весь этот заговор и выдумал. Запутался в долгах и измыслил какого-то Иванова. А потом прострелил себе руку под окнами его величества, якобы пытался задержать этого Иванова, а тот якобы его ранил. Александр Павлович-то сгоряча изволили Кутузова в отставку отправить. Да потом-то уж разобрались, что никакого Иванова и в помине не было, а Шубин прострелил себе руку из своего же пистолета.
— А с Шубиным что же?
— Сперва в крепость посадили. А потом мы с графом Строгановым прощение ему выхлопотали. — Штабс-капитан застенчиво улыбнулся.
Мы разошлись по комнатам почивать. Но я для себя решил, что все-таки наведаюсь к Кутузову. Для начала принесу извинения за непочтительное поведение у Нарышкиных, а затем и о деле своем похлопочу. Михаил Илларионович в два счета наведет справки об офицере, находившемся при обер-полицеймейстере. И скрывать имя убийцы от меня не станет.
Ранним утром Яков Иванович уехал в Москву, предоставив, как обещал, и квартиру и слугу в полное мое распоряжение. Я выждал до середины дня, а после обеда приказал вызвать извозчика, загримировался и отправился в кадетский корпус в расчете застать генерала Кутузова. По пути поневоле я веселился, воображая, что в маскараде от мадам Шерамбо сразу Михаил Илларионович меня не узнает, — вот уж повод будет для изумления.
Эх, рано я радовался: был узнан, едва спрыгнул на землю из коляски, и не Кутузовым, а полицейскими.
— Вон он! Вон он! — услышал я возбужденный голос.
Поручик Сенцов галопом пустил свою лошадь. Глянул я вправо-влево — полицейские драгуны подступали со всех сторон. Сердце рванулось вон из груди. Я бросился в сад кадетского корпуса: отчаянное положение пробудило ярость, сдаваться я не собирался. Если не удастся скрыться — бить, бить и бить каждого, кто подступится ко мне, сражаться до смерти! В предстоящей бойне я жаждал мстить всему миру за несправедливость.
Временные постройки, вероятно сооруженные для проведения какого-то торжества, загромоздили сад. Я мчался через проход между деревянными стенами, и казалось мне, что бегу, как обложенный зверь по единственной свободной тропе, и знаю, что ведет она в загон, но бежать больше некуда.
Проход закончился, и я оказался на арене амфитеатра. Мелькнула мысль: как же это Господь Всемогущий оставил меня, бросил невиновного?! Я воздел очи горе — попенять ему!..И увидел огромный шар серо-голубого цвета. Золотой лев, украшавший полотнище, смотрел вдаль спокойным, величественным взором. По сторонам от царственного зверя располагались вензеля. Разобрать их я не успел.
— Heus-Deus! Да ты оригинал! — воскликнул я.
Махина около семи саженей[25] в диаметре возвышалась над деревянным помостом в центре арены. Шар висел в воздухе, опоясанный стропами, те, в свою очередь, крепились к железному обручу, а снизу к тому же обручу была привязана плетеная корзина. Еще четыре каната тянулись от корзины к швартовым тумбам, в роли которых выступали каменные львы. Тугие мешки висели по бокам, а подле крутились бездомные псы, словно несли караульную службу.
Монгольфьер! Монгольфьер посреди Санкт-Петербурга!
Особое изумление вызывали корабельные якоря, притороченные по бокам: я не предполагал, чтобы воздушные шары еще и плавали по морям!
Цокот копыт вывел меня из оцепенения. Обернувшись, я увидел поручика Сенцова верхом на лошади. Глаза его пылали яростью. Он взмахнул палашом, рассчитывая оглушить меня ударом плашмя.
Я поднырнул под летевший сверху клинок и ткнулся во влажный от пота лошадиный бок. Кобыла двинулась, я потерял равновесие, но успел ухватиться за ляжку Сенцова, и поручик повалился на мостовую вместе со мной. Я первым вскочил на ноги, выбил палаш из рук поручика, наградил вояку ударом по кожаной накладке на рейтузах, подобрал оружие и кинулся к монгольфьеру.
Беспризорные собаки залились хриплым лаем, но отступили на безопасное расстояние. А я, взлетев по ступеням на помост, с разбегу перевалился через плетеный бортик и плюхнулся на дно, щедро устланное соломой. В центре корзины обнаружилась жаровня, черная труба устремлялась вверх и исчезала в устье воздушного шара. В жаровне потрескивал огонь.
Поднявшись, я перегнулся через борт и рубанул по канату. Монгольфьер дернулся, словно пробуя: нельзя ль улететь?
— Сейчас-сейчас! — как живого ободрил я воздушный шар.
Оставалось перерезать еще три швартовых конца.
— Стой! Не уйдешь! — послышались окрики.
Серые овчинные полушубки приближались к монгольфьеру. Трое драгунов взбежали на помост и вскочили на борт. Они возвышались надо мною, ухватившись для равновесия за железный обруч. Я сделал ложный выпад, угрожая рубануть по ногам. Драгуны, расступаясь, засеменили по узкому бортику словно канатоходцы, а я вновь перегнулся и перерубил еще один конец. Монгольфьер рванул вверх, корзина накренилась, меня подбросило, и я свалился на дно.
Один солдат опрокинулся назад, только грязные сапоги мелькнули за кормой. Бедолага провалился между корзиной и помостом. Двое других, перекликаясь матерно, повисли на железном обруче и болтали ногами в поисках опоры.
Я вскочил и треснул ближайшему драгуну кулаком в причинное место. Он взвыл, разжал руки и рухнул вниз. Движением плеча я направил его полет, и тот приземлился за бортом.
Последний солдат, умудрившийся устоять, взмахнул палашом и перерубил веревку, тянувшуюся откуда-то сверху. Я испугался, что он перережет стропы и шар улетит, а корзина останется.
Я атаковал его снизу, но он парировал. Свое оружие противник держал в левой руке. Мы мерили друг друга жесткими взглядами, я смотрел снизу вверх, он сверху вниз. Правой рукой придерживаясь за обруч, он шагнул влево. Я переступил в ту же сторону, спиною касаясь жаровни. Он попытался выбить мой палаш, я же притворился, будто ослаб. Драгун с воодушевлением ударил еще раз, я уронил палаш, а сам быстро обогнул жаровню, подпрыгнул и, подтянувшись на железном обруче, обеими ногами врезал солдату в грудь.
Он потерял опору, однако удержался и повис на одной руке. Я ударил еще раз ногами, но теперь по его пальцам, сжимавшим обруч. Драгун с воплем разжал руку и скользнул вниз, но приземлился на ноги.
К противникам спешило подкрепление — отряд человек из шести, а драгоценные мгновения терялись из-за ретивого служаки.
Солдат пошел по кругу с палашом на изготовку, намереваясь тянуть время, пока не подойдут товарищи.
И тут подоспела подмога в виде поручика Сенцова, выросшего на помосте с пылавшими от злобы глазами. Увидев меня, он без промедления прыгнул в корзину, отчего та колыхнулась, и наступавший на меня драгун налетел на жаровню, припав лицом к раскаленной части. Солдат вскрикнул, я бросился вперед и столкнул его за борт. Повернулся к Сенцову, но тот жалостно всхлипнул и сам с завидной прытью вылетел вон.
Я поднял палаш, перерубил швартовы, и монгольфьер рванул вверх. В последний момент кто-то подпрыгнул с земли, и я увидел руки, вцепившиеся в бортик. Я ринулся к ним, намереваясь скинуть недруга, пока воздушный шар не поднялся слишком высоко.
Но противник оказался на удивление ловким. Черная тень взметнулась вверх и выросла передо мною. Я отметил партикулярное платье, весьма странное на вид, — хрупкую фигурку облегали короткая черная курточка и черные лосины, — но подробно изучать диковинную одежду было некогда. Я бросился на противника, но он изогнулся и перехватил меня поперек пояса. Я успел удивиться силе тонких рук и, подброшенный бедром, грохнулся на спину. Незнакомец прыгнул на меня сверху, сверкнул кинжал, острие уперлось в мое горло, и мелодичный, но жесткий голос по-французски скомандовал:
— Не двигайтесь!
Маленькая сильная рука высвободила палаш из моей кисти и оттолкнула клинок в сторону.
— Алессандра! — воскликнул я в изумлении.
Верхом на мне восседала графиня де ла Тровайола!
— Вы?! — пораженно воскликнула она, вглядевшись в мое лицо. — Но что это значит?! Зачем вы это сделали?!
— Это был единственный шанс уйти от преследователей.
— О господи! — выдохнула графиня. Привстав, она взглянула через борт на землю и сказала: — Стоят внизу и крестятся! Видели бы вы их изумленные физиономии!
Я лежал на дне и слышал только собачий лай, временами переходивший в тоскливые завывания. Попытался подняться, но графиня, почувствовав движение, вновь опустилась на меня и надавила на плечи, а когда я оказался распростерт на спине, прижалась ко мне, и ее губы прильнули к моим губам. Я обнял Алессандру за плечи, а в голове каруселью закружились мысли. Сначала — что с Нарышкиной как-то нехорошо получилось. Затем — что с Марией Антоновной не стоило вообще ничего затевать. А потом я прихватил графиню де ла Тровайолу за ягодицы.
