Бестужеву, разумеется, при таком обороте дел не грозят ни тюрьма, ни суд, но он будет безнадежно засвечен, и о поручении, с которым его послали, придется забыть, убраться потихонечку из Вены, а это категорически невозможно.
Все это пронеслось у него в голове в считанные секунды, и он не без сожаления отказался от бравой внезапной атаки. Пусть уж погуляет на свободе, каналья этакая, аппарат Штепанека гораздо важнее сейчас…
— Господа! — воскликнул он с видом крайнего изумления. — Вы меня совершенно запутали, я ничего не понимаю… Зачем вам аппарат Штепанека?
Гравашоль усмехнулся:
— А мы вот, кстати, тоже представления не имеем, зачем он вашей милости понадобился… Извольте-ка объяснить немедленно. И не вилять!
— Извольте, — сказал Бестужев, нервно пожимая плечами, переступая на месте, вообще старательно разыгрывая испуганного и подавленного человека небольшой храбрости. — Мое имя Персиваль Глайд, я британский подданный… Видите ли, у меня есть дядюшка, весьма богатый…
Он изложил ту же выдумку, с которой столь самонадеянно заявился к профессору Клейнбергу, не без оснований полагая, что она окажется подходящей и для этих типов. В конце концов, чересчур опасно выдумывать с ходу что-то совершенно новое, можно запутаться. В конце концов, эксцентричные британские джентльмены, откалывавшие и более удивительные коленца, обитают не так уж далеко отсюда в немалом количестве, о чем в Европе прекрасно известно…
Правда, на сей раз он нисколечко не пытался бить на жалость, упирать на полнейший жизненный крах, который неизбежно последует, если он не выполнит дядюшкино поручение. Чутье подсказывало, что подобной романтикой этих господ ни за что не разжалобить…
— А вы не врете, франтик? — осклабился Гравашоль.
— Ну, если вы настолько недоверчивы… — сказал Бестужев с видом человека, малость уже успокоившегося. — Поедемте в мой отель, там лежат все бумаги, мне очень просто доказать, что я говорил чистейшую правду…
Какое-то время Гравашоль всерьез раздумывал, хмуря покатый лоб. Бестужев особенно не боялся, что анархист может согласиться. Отель он намеревался назвать какой-нибудь из тех, что расположены достаточно далеко отсюда, и по пути через весь город можно продумать не один способ избавиться от этой компании…
— Только у меня и дел, что болтаться с вами по отелям… — наконец проворчал анархист.
— А если он все же свистит, Луи? — встрял тот, что стоял справа.
— Ему же хуже, — бросил Гравашоль. — Мы не полиция и не ученые, нам не абсолютная истина нужна, а совсем другое… Он уставился на Бестужева со спокойной, холодной яростью. — А нужно мне вот что, господин щеголь… Чтобы вы, не теряя времени, испарились из Вены, как призрак после петушиного крика, и навсегда забыли о телеспектроскопе. Телеспектроскоп мне нужен самому, ясно? Чихать мне на причуды вашего дядюшки, очередного набитого украденным у пролетариата золотом клопа-аристократа…
— Но…
— Я что, непонятно объясняю? — процедил Гравашоль с такой улыбочкой, от которой у более впечатлительного человека могли бы и ледяные мурашки пробежать по спине. — Или вы плохо представляете, с чем связались? Объяснить вам, сколько буржуазных свиней я уже отправил этими руками на тот свет? А если еще учесть, что вы принадлежите к классу, который, я полагаю, следует полностью истребить с лица земли… Короче, аристократ! Ты отсюда унесешь ноги целым и невредимым исключительно потому, что мне лень лишний раз пачкать руки о такое ничтожество, как ты. Но если не уберешься из Вены немедленно… Клянусь теми благородными идеалами, за которые я сражаюсь: твой труп с перерезанной глоткой выловят сетями рыбаки где-нибудь пониже по течению Дуная. Еще один безымянный покойничек с вывернутыми карманами, несомненная жертва грабителей… Уяснил? Что тебе дороже, прихоти твоего свихнувшегося дядюшки или твоя собственная жизнь?
— Ну, если вы так ставите вопрос… — кротко произнес Бестужев. — Пожалуй что, жизнь.
— А он не дурак! — захохотал тот, что стоял справа.
— Похоже, — величественно кивнул Гравашоль. — Будем надеяться, что и со здравым смыслом у него обстоит неплохо. Ну, ты понял, аристократический отпрыск? Либо ты немедленно смоешься из Вены, либо плыть тебе по Дунаю, куда волны понесут… В компании рыб и раков, решивших малость подкрепиться… Ну? Язык проглотил?
— Я, конечно, уеду… — промямлил Бестужев с надлежащим испугом на лице. — Как только будет подходящий поезд… Поверьте, господа, я и не собираюсь… Коли уж так стоит вопрос… Я не намерен рисковать жизнью ради дядюшкиных причуд, ради этого дурацкого аппарата…
— Я наводил справки, — сказал Гравашоль. — Завтра в половине одиннадцатого утра уходит подходящий поезд на Мюнхен, до Парижа ваша милость на нем доберется почти без пересадок, а дальше будет совсем просто. Билетов, я уточнял, достаточно. За этим поездом мы проследим. Если тебя не будет на перроне, если ты в него не сядешь… Дальше объяснять?
— Не нужно, — угрюмо сказал Бестужев.
— Вот и прекрасно. — Он многозначительно, с расстановкой потряс указательным пальцем под носом Бестужева. — Начнешь вилять, я тебя самолично прикончу без малейших угрызений совести… Смотри у меня, франтик, я и так-то терпеть не могу англичан, а уж если британская титулованная скотина вроде тебя посмеет встать у меня на пути… Пошли, ребята!
На тихий свист Гравашоля из задней комнатки показался четвертый, и вся компания двинулась к выходу — не спеша, вразвалочку, подмигивая и ухмыляясь Бестужеву. Шагавший последним Гравашоль остановился в дверях, погрозил пальцем. Звякнул колокольчик — и они исчезли. Слышно было, как на улице заработал мотор автомобиля, тут же отъехавшего. Гравашоль, похоже, и в Вене оставался верен своим привычкам пользоваться самыми быстроходными средствами передвижения, какие только может предоставить нынешний век прогресса. «Не хватает только, чтобы эта публика стала пользоваться аэропланами, — подумал Бестужев зло. — А ведь когда-нибудь и до этого, чего доброго, дойдет…»
Из комнатки показалась хозяйка, перепуганная несказанно. Завидев Бестужева, всплеснула руками:
— Вы живы, майн герр! Эти злодеи вам ничего не сделали?
— Да нет, — сказал Бестужев. — Вы, насколько я понимаю, тоже невредимы?
— Ужасные субъекты… Это были преступники? Вас ограбили?
— Нет, — сказал Бестужев. — Это анархисты. У меня с ними… старые счеты. Долго объяснять.
— И вы не нашли другого места выяснять отношения с подобными типами, кроме моего пансионата?!
— Я и не предполагал, фрау Бирке, столкнуться с ними здесь, — сказал Бестужев.
— Анархисты? Пресвятая Дева! Да это похуже любого грабителя!
— Совершенно с вами согласен, гнедиге фрау, — сказал Бестужев серьезно.
— Но они ушли совсем, надеюсь?
— Да, полагаю…
— И вы, значит, не понесли никакого ущерба?
— Одни только моральные терзания, — усмехнулся Бестужев. — Но такими пустяками можно и пренебречь…
На лице пожилой фрау появилось странное выражение. Она подошла вплотную и едва ли не шепотом спросила:
— В таком случае, майн герр, быть может, вы не станете сообщать в полицию? Ведь никакого ущерба вы не понесли, по вашим же словам… Поймите меня правильно, я в жизни не совершала ничего противозаконного, я добропорядочная гражданка, с уважением отношусь к законам и предписаниям… Но это страшные люди, вы же сами видели… Они угрожали, если я сообщу властям об их визите, поджечь пансионат… У меня больше ничего нет на этом свете, и накоплений нет, я ни за что не смогу восстановить здание, мне придется остаток дней провести в ночлежке и в очередях за благотворительной похлебкой… Майн герр, прошу вас не уведомлять полицию…
Она выглядела донельзя жалко — и Бестужев не мог не сочувствовать безвинной старушке, нежданно-негаданно угодившей прямехонько в средоточие опаснейших игр…
— Я вас понимаю, фрау Бирке, — сказал Бестужев сочувственно. — Вам и в самом деле не стоит впутываться в подобные интриги… Можете быть спокойны, полиции я не скажу ни слова…
