Он откланялся и вышел, сопровождаемый благодарным бормотаньем хозяйки, призывавшей на его голову всю небесную благодать. Улица была по-прежнему пуста, даже полицейского не видно, Густав скрючился на облучке — ну да, все эти события прошли мимо него, как и прочих обитателей Вены…
— Поехали, Густав! — воскликнул Бестужев, запрыгивая в фиакр. — Отель «Сашер»!
Уезжать из Вены он, конечно же, не собирался, — но и опасность игнорировать не следовало. Нужно нынче же вечером встретиться с человеком, официально представляющим здесь кое-какие учреждения Российской империи (из числа тех, кто никогда не стремился к огласке), а уж тот незамедлительно свяжется с австрийскими коллегами по профессии. Вряд ли австрийская тайная полиция придет в восторг, узнав, что по столице разгуливает не кто иной, как Луи Гравашоль — и действовать будет без промедления…
Но зачем ему аппарат Штепанека?
Бестужев, кажется, догадался!
У хваленого технического прогресса есть и оборотная сторона. Практически каждое его достижение могут приспособить для своих нужд всевозможные уголовные и антиобщественные элементы, причем порой так быстро, что оторопь берет. Такая вот грустная изнанка прогресса. Изобретатель телефона вряд ли предполагал, что его детищем воспользуются шантажисты и просто любители говорить гадость, конструктор автомобиля наверняка и подумать не мог, что появится Гравашоль и станет совершать налеты на банки, скрываясь от погони на автомобиле.
Бестужеву пришло в голову, что аппарат Штепанека может быть идеальным приспособлением для наблюдения и слежки… и не только в руках полиции, но и, как выяснилось, на потребу радикалов вроде Гравашоля. Предположим, он хочет ограбить очередной банк, чему, как правило, предшествует долгое наблюдение за зданием… Те, кто по старинке ведет наблюдение с улицы, могут привлечь внимание полиции, как бы искусно ни изображали праздных прохожих. Ну а снять квартиру в доме напротив не всегда и удается — все могут оказаться заняты. Аппарат Штепанека устанавливается где-нибудь на чердаке стоявшего напротив банка дома, никто ничего не заподозрит… а принимающее устройство может располагаться в другом месте, соединенное электрическими проводами… банковские грабители, расположившись с комфортом в безопасном месте, могут дни напролет наблюдать за входом… без сомнения, нечто в этом роде Гравашоль и замышляет, иначе зачем ему аппарат… так можно наблюдать не только за банком, но и за полицейской префектурой, за особняком сановника, на которого намерены совершить покушение… даже за резиденцией… господи боже, какие возможности открываются у террористов, а то и простых бандитов! Оторопь берет… Пора создавать в полициях всех стран отделения по наблюдению за техническим прогрессом, пытаться заранее угадать, для каких целей то или иное изобретение может быть использовано разнообразными нелегальными элементами… Пытаться противостоять заранее… или это невозможно? Нельзя же, в самом деле, брать с покупателя каждого автомобиля расписку в том, что он обязуется не использовать оный для преступных, противозаконных целей, а покупателя телефона заставлять приносить присягу, что он будет говорить в трубку только то, что не нарушает законов…
Технический прогресс оборачивался какой-то неприглядной, пугающей даже стороной. Раньше Бестужев об этом никогда не задумывался, но теперь поневоле пришлось…
Часть вторая
ИЩИ ВЕТРА
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРЕДПРИИМЧИВЫЙ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК
В жизни случается всякое. Бывает, направляясь к хорошо знакомому в прежние времена человеку, можно обнаружить с превеликим удивлением, что имя и биография те же самые, а вот человек совершенно другой, незнакомый — обычные люди с такими сюрпризами не сталкивались, а вот Бестужев, обитавший в другом мире, с подобным уже встречался…
Однако на сей раз ничего подобного не случилось. Едва распахнулась дверь «Пресс-бюро Вадецкого» (располагавшаяся и в самом деле так близко от входа в кабачок, что перепутать было немудрено, особенно подвыпившим) и на пороге встал хозяин, Бестужев убедился, что это тот самый репортер из Лёвенбурга. Разве что несколько более респектабельный, чем в прежние времена: и костюм шит неплохим портным, и брильянт на пальце хоть и невелик, но настоящий, и солидная часовая цепочка уже не похожа на то убожество «самоварного золота», что Вадецкий носил в Лёвенбурге. Положительно, старый знакомый процветал.
Поначалу на лице Вадецкого были лишь недоброжелательность и злость, но оно тут же смягчилось.
— Вы меня не помните, Карльхен? — с обаятельной улыбкой спросил Бестужев. — Лёвенбург, «У принцессы Елизаветы»…
Он надеялся на цепкую память репортера, и интуиция не подвела: Вадецкий на миг нахмурился, припоминая, потом форменным образом просиял:
— Ну как же, как же! Мы пили великолепное мозельское в кабачке Дренвета… Вот только я начисто запамятовал ваше имя.
— Краузе, — сказал Бестужев. — Готлиб Краузе.
— Ах да, верно, а я и забыл… — судя по насмешливым искоркам в глазах репортера, он то ли помнил тогдашнюю фамилию Бестужева, выступавшего в обличье подданного болгарского князя, то ли и впрямь запамятовал, но отложилось в памяти, что она была вовсе не Краузе…
— Разрешите войти?
— Да, конечно, — сказал Вадецкий, отступая на шаг. — Простите, что я выскочил со столь зверской физиономией, но порой пьянчуги путают мою дверь со входом в кабак…
Пресс-бюро, оказалось, и в самом деле состояло из одной-единственной комнаты, не особенно и большой, где из мебели имелись лишь стол, пара стульев и узкий, высокий шкаф для бумаг. Стул, предназначавшийся для посетителей, уже был занят, на нем в раскованной позе восседал крепкий молодчик парой лет младше Бестужева, с тяжелым квадратным лицом, бульдожьей челюстью и глазами чуточку навыкат. Он ничуть не походил на скромного посетителя, явившегося выклянчить пару монет за дешевую сенсацию, — было в нем что-то неуловимо роднившее этого типа с Гравашолем и его людьми: то ли чуточку нарочитая небрежность в одежде, то ли тяжелый взгляд наглеца с наполеоновскими замашками.
Тем не менее незнакомец довольно вежливо встал с кресла и поклонился Бестужеву. При этом Бестужев наметанным глазом моментально определил, что слева под пиджаком у молодого человека заткнут за брючный ремень револьвер приличных размеров, наподобие «смит-вессона».
— Мой старый знакомый по Лёвенбургу, Готлиб Краузе, — сказал Вадецкий. — Синьор Бенито Муссолини, социалист из Италии.
Услышав это, Бестужев внутренне подобрался. Впервые он это имя услышал в Лёвенбурге от бомбиста Джузеппе (не без помощи Бестужева, который год обживавшего австрийские тюремные замки) — и, как в их профессии полагается, навел более точные справки, вернувшись в Россию. Бенито Муссолини, двадцати шести лет, высшего образования не имеет, активно сотрудничает в социалистической прессе разных направлений, именует себя «авторитарным коммунистом», парламентские методы борьбы отрицает, ярый сторонник революции и экспроприации имущих классов. Состоял в связи с анархисткой Анжеликой Балабановой, встречался в Швейцарии с Ульяновым (Лениным) — благодаря чему и был взят на заметку в Охранном отделении…
— К какой партии принадлежите? — спросил Муссолини, крепко тряхнув руку Бестужева.
— Я, некоторым образом… вне партий, — сказал Бестужев чистую правду.
И видел, что собеседник мгновенно потерял к нему интерес — о чем и не сокрушался. Отвернувшись от него, как от пустого места, итальянец направился к двери, небрежно бросив:
— Все будет отлично, Карл, не переживай…
И энергично захлопнул за собой дверь.
— Кажется, вы ему не понравились, — сказал Вадецкий. — Не любит людей аполитичных…
— Постараюсь как-нибудь пережить его ко мне холодность, — усмехнулся Бестужев. — Прыткий молодой человек, а?
— Очень непоседливый, — согласился Вадецкий. — Побывал в тюрьмах Италии, Франции и Швейцарии, да и за семь месяцев жизни в Австрии за решетку попадал пять раз. Но всегда — за сущие мелочи: бродяжничество, агитация, организация мелких забастовок, неуплата штрафов… Сомневаюсь, что он когда-нибудь поднимется выше редактора какой-нибудь радикальной газетки или мелкого политикана в итальянской сельской глуши… Садитесь, господин Краузе, рад вас видеть… Судя по-вашему респектабельному облику, дела у вас идут успешно?
