— В Бомбее за несколько месяцев, с сентября тысяча восемьсот девяносто шестого по февраль девяносто седьмого, от чумы умерло более двенадцати тысяч человек! — сообщила графиня де Лабинь. — Какой ужас!
— Нет никаких причин для беспокойства, — обернулся к ней полковник де Реовиль. — Мы готовы встретить эпидемию во всеоружии, если она доберется до старушки Европы. Правительство уже принимает решительные меры. На улице Дюто склады забиты вакциной — ее хватит, чтобы пресечь на корню эту индийскую заразу.
— Верно, — поддержал Гастон Мери, — таково мнение светил медицины и ведущих специалистов Института Пастера. Что до войны, рано или поздно придется ее начать, если мы хотим получить обратно Эльзас и Лотарингию.
Мельхиор не помнил, как скатился по лестнице и выскочил на улицу Ла-Боэти. Он побрел по городу, не разбирая дороги, не обращая внимания на развороченные мостовые у строящихся зданий, на горы мусора и земли. Гортань перехватил спазм — так, что стало больно дышать. Человечек упал на скамейку и осторожно втянул носом воздух. Его словно накрыло багровым облаком — окружающий мир исчез.
Огонь мчался за беглецами по пятам, набирал скорость, и казалось — им не спастись, уже вспыхнули деревянные двери… Потом одна женщина, жившая по соседству, рассказывала, как из горящего здания, из дыма и пламени, вывалилось чудовище о двух головах, отковыляло подальше и рухнуло на мостовую кучей тряпья. Оно, видимо, попыталось подняться — куча заворочалась, и вдруг над ней во весь рост выпрямилась девочка, ошалело заозиралась. Женщина, конечно, решила, что это ей примерещилось от ужаса и волнения — ведь ни девочку, ни чудовище потом так и не нашли…
Автомобильный клаксон вернул Мельхиора к действительности. В том, что на дворе сейчас апрельский день 1897 года, человечка окончательно убедила острая боль в желудке. Еще выяснилось, что он вымок до нитки — по городу успел пройти ливень, сделав мостовые нарядными, фиолетово-синими. Бледное солнце освещало строительный забор, за которым смутно вырисовывалась громадина Дворца промышленности, предназначенного к слому. На его месте скоро вырастут два монументальных сооружения — Париж уже начал прихорашиваться, готовясь к Всемирной выставке 1900 года. И о вступающей в свои права весне город тоже не забывал — на империалах кативших мимо омнибусов пассажиры щеголяли в соломенных шляпах, а по Елисейским полям разъезжали экипажи с опущенным верхом.
«О Всемогущий, я так одинок! Отвержен всеми и проклят! Но я готов бросить вызов самому Вельзевулу, лишь бы перевернуть свою жалкую жизнь!»
Путешествие на фиакре всегда было для Мельхиора приключением, и настроение его снова изменилось: он весело окликнул кучера. Тот покривился при виде коротышки, но все же взял его на борт.
Прижимаясь лбом к окну фиакра, маленький человек вскоре забыл о тревогах, которые пророчества ясновидящей всколыхнули в нем. Фиакр покачивался на рессорах, приятно убаюкивая, — ни печалей, ни угрызений совести не осталось, лишь удовольствие от поездки по городу.
— Ты мое спасение, мое искупленье, — прошептал Мельхиор. — И пусть ты не догадываешься о моем существовании, но то, что я видел и слышал сегодня, — знамение свыше, и я буду по-прежнему хранить тебя, заботиться о тебе тайком. Ты не узнаешь об этом, но в моей душе снова воцарится покой…
На пересечении набережной Малакэ с улицей Сен-Пер драл глотку бродячий торговец:
— Покупайте план Парижа и Версаля! Всего за один франк! Месье, карту Парижа не желаете?
Жозеф перешел на противоположный тротуар, чтобы не попасться на глаза матушке и мадам Баллю, которые сплетничали у дома 18-бис. Эфросинья двумя руками держала корзинку с овощами. Бывшая зеленщица так и не избавилась от нежной привязанности к луку-порею, артишокам и морковке, а ее сын с утра до вечера готов был питаться только жареной картошкой. «Опять шпинат! — с ужасом подумал он. — У меня так когда-нибудь заворот кишок случится!» Но как можно злиться на родную мать, которая изо всех сил старается обеспечить семье здоровое питание? А ей трудно приходится: Айрис — вегетарианка, мясо на дух не переносит, а он, Жозеф, терпеть не может рыбу…
Эфросинья попрощалась с консьержкой и направилась в сторону улицы Иакова. Мишлин Баллю, опорожнив помойное ведро в канаву, скрылась в подъезде дома 18-бис. Путь был свободен. Жозеф без опаски пересек улицу, но тут-то его и ждала коварная западня: перед ним как из-под земли вырос пышноусый гражданин с гладко выбритым подбородком, одетый в брючную пару из полосатой саржи.
— Месье Пиньо! Рад вас видеть. Зная вашу страсть к загадкам, я хотел бы с вами посоветоваться. Почему, скажите на милость, чем меньше предметов выставлено в витрине, тем дороже они стоят? Вот, к примеру, парфюмер на бульваре Сен-Жермен предлагает четыре флакона духов — не пять, не шесть, а четыре, заметьте! — по весьма экстравагантной цене, тогда как…
— С чего это тебе духи понадобились, Альфонс? Новой потаскушкой обзавелся, что ли? — Мишлин Баллю, подбоченившись, смерила кузена недобрым взглядом с порога дома.
Альфонс Баллю заговорщицки подмигнул Жозефу и возвел очи горé.
— Я к тебе обращаюсь, Альфонс! Что ты там гримасничаешь? Позволю себе напомнить: я тебя приютила, для того чтоб ты здоровье поправил после армии и стал мне всяческой поддержкой и опорой, а не для того чтоб ты за юбками бегал по всему городу спозаранку!
— Да я в Военное ведомство ходил старых соратников навестить, — пожал плечами Альфонс.
— И как, не упарился, навещаючи-то? — прищурилась Мишлин.
— Ничего, сейчас отдохну и буду в порядке, — невозмутимо отозвался ее кузен. — Ах, армия! Лучшее время моей жизни! — С этими словами он уселся на свое привычное место возле арки, ведущей во двор, сунул в зубы сигару и развернул свежую газету.
— Нет, вы видали? — разбушевалась мадам Баллю. — Черная неблагодарность! Взгляните на этого лоботряса! И компашка у него такая же — одни бездельники и голодранцы! Ему еще повезло, что он мой единственный родственник и я его из дома не выгнала! А вы, месье Пиньо, не обижайте свою мамочку — хоть у нее и премерзкий характер, она ради вас в лепешку готова расшибиться…
Жозеф с трудом подавил зевок.
— Это что же?! — возопила консьержка. — Вам скучно слушать, что я говорю? В сон клонит? Люди добрые, еще один неблагодарный! — Она развернулась и удалилась в дом, оскорбленно хлопнув за собой дверью.
— О как! — хмыкнул Альфонс. — До чего ж бабы любят читать нотации!
— Однако же кузина о вас заботится, — заметил Жозеф.
— Это да, и стряпуха она отменная. Кстати, ваш новый роман-фельетон великолепен! Я не пропустил ни одной публикации. И у меня есть предложение: возьмите за основу очередного сюжета дело в Бют-о-Кай — это будет грандиозно! — Альфонс протянул Жозефу газету. — Вот, почитайте про него. Только с возвратом! Иначе кузина Мимина меня со свету сживет.
Кэндзи сидел в книжной лавке за столом и просматривал каталог издательских новинок.
— У вас глаза, как у белого кролика, — констатировал он, взглянув на зятя поверх очков. — Плохо спали?
— И чего всем не дает покоя мой сон? — проворчал себе под нос Жозеф, направляясь к подсобке. Пока он пристраивал на вешалке редингот и котелок, зазвенел колокольчик на двери, и молодой человек узнал визгливый голос Матильды де Флавиньоль:
— Месье Мори, в каком страшном мире мы живем! Бедняжка Рафаэлла де Гувелин упала в обморок из-за этого северного Христофора Колубма — норвежского путешественника Нансена, которого с такой помпой принимали в Географическом обществе.
— Что же, ее так впечатлили заполярные подвиги месье Нансена? — прозвучал серьезный мужской голос.
— Ах, месье Легри, как я рада вас видеть! — Матильда де Флавиньоль вцепилась в только что вошедшего Виктора, лишив его возможности откатить велосипед в подсобку. — Представьте себе, месье Нансен застрял на своей шхуне «Фрам» во льдах, припасы быстро закончились — и что же сделал этот ужасный норвежец? Он разрешил команде съесть всех собак, которых взяли с собой в экспедицию!
— Мадам, как сказал Гёте, «человеку свойственны любые мерзости», — бесстрастно отозвался Кэндзи. — Вы пришли к нам за книгой?
— У вас есть «Неотразимое очарование» Даниэля Лесюэра в издании Лемера?
— Жозеф справится по нашему каталогу. Жозеф!
— Ну уж нет! Это выше моих сил! — пробормотал молодой человек, притаившись за кучей картонных коробок. Он уселся поудобнее, потер о рукав яблоко, откусил добрую половину и принялся просматривать любимую рубрику всякой всячины в газете.
С помощью рентгеновских лучей и индукционной катушки Румкорфа мошенники на спиритических сеансах морочат голову доверчивой публике, пугая ее внезапным появлением скелетов.
