— Боюсь, у меня мало что есть, кроме вопросов, — ответил я, — хотя могу сообщить вам, что «Кроникл» будет находиться в руках душеприказчика, пока завещание не вступит в силу, а это может потребовать некоторого времени.
— Я так и полагал. А затем, думается, она перейдет леди Рейвенсклифф?
— Возможно. Сейчас все выглядит очень сложным.
Макюэн не привык, чтобы подчиненные — даже бывшие подчиненные — что-то от него утаивали. Он недовольно нахмурился, а потому я не стал тянуть.
— Я подумал, что вы за несколько секунд можете рассказать мне то, на что самому мне пришлось бы потратить несколько дней. Я практически не продвинулся с тех пор, когда видел вас в последний раз. Наоборот, только еще больше запутался.
— В каких областях?
— Да, по сути, в каждой. Я кое-что узнал о его смерти, как вы рекомендовали. Я установил, что с компаниями все было благополучно. К несчастью, не вижу, чем это может мне помочь.
— Да я этого и не предполагал, — сказал он. — И просто хотел удовлетворить собственное любопытство в этом деле.
— Почему?
— Ну, назовите это инстинктом старого газетчика, если хотите. Так что вы обнаружили?
— Только что не так уж мало людей сильно разволновалось, едва он упал. Например, человек по фамилии Корт…
Глаза Макюэна сощурились, и он начал слушать внимательнее.
— Корт?
— А! — сказал я. — Возможно, вы его помните. Леди Рейвенсклифф сказала, что одно время он работал журналистом в «Таймс». Вы его знали?
Он встал и отошел к окну, постукивая ногой, как всегда, когда задумывался. Затем повернулся ко мне.
— Крайне сожалею, Брэддок, — сказал он. — Я был чрезвычайно глуп и неосторожен в отношении вас.
— Но почему? В чем дело? Кто он такой?
— Действительно, какое отношение он имеет к рутинной биографии, заказанной горюющей вдовой?
Он сверлил меня взглядом, и я понял, что не получу от него ничего, не дав что-нибудь в обмен авансом. Он был искренне обеспокоен, и меня тронуло его участие. Но он был насквозь газетчик. Информация была для него едой и питьем.
— Это не биография, — сказал я после паузы. — Она хочет от меня не этого. Она хочет, чтобы я установил личность ребенка Рейвенсклиффа.
Он поднял бровь.
— Так-так. А Корт?
— Был одним из первых на месте его смерти и, думаю, сумел на три дня воспрепятствовать сообщению о ней.
— А! — сказал он негромко.
— Что «а»? — Я испугался. Собственно, из-за того лишь, как он это сказал: настороженно, почти встревоженно и, вне сомнения, удивленно, даже потрясенно. — В чем дело? Что все это значит?
— Правительство дало указание, чтобы мы не сообщали эту новость незамедлительно, как и все другие газеты. Мы согласились, поскольку надежность предприятий Рейвенсклиффа составляет национальный интерес. К тому же нас заверили, что это всего лишь ради предотвращения ненужной биржевой паники. Я подумал, что тут может крыться нечто большее, а потому и рекомендовал вас, чтобы у меня, так сказать, был человек внутри, но я представления не имел, что это может быть так серьезно. — Он сунул руки в карманы и уставился на ковер, как всегда, если что-то быстро взвешивал. — Напишите ей, что вы сожалеете, но эта работа вам не подходит.
— Что-о? Но ведь идея же ваша!
— Знаю. Однако это не оппортунистические репортажи, не околачивание возле судов и полицейских участков. И вам не следует впутываться в подобное.
— Вы мелодраматичны. Что вас так встревожило, скажите на милость?
— Что вы знаете о Генри Корте?
— Очень мало, — сказал я твердо. — И словно бы знать особенно нечего. Он был журналистом, теперь как будто ведет жизнь досужего джентльмена со скромным состоянием. Он был знаком с леди Рейвенсклифф много лет назад и появился на сцене в неясной роли вскоре после смерти Рейвенсклиффа. Какое-то упоминание ФО, но я не знаю, что это такое. Но только не Форин оффис, то есть министерство иностранных дел, поскольку он там не числится. Я справлялся, — докончил я неуклюже.
— Ну, как вы и сказали, знаете вы очень немного.
— Ну, так скажите мне побольше. Ясно, что вам что-то известно.
— Только если вы обещаете отнестись серьезно к моим рекомендациям.
— Непременно, — сказал я непоколебимо. Но не помню, собирался ли я сдержать обещание.
— Отлично. Генри Корт, возможно, самый влиятельный человек в Империи… — Он поднял ладонь, заметив на моем лице недоверие. — Пожалуйста, если вы хотите, чтобы я вам рассказал, не перебивайте меня. Я кратко соприкоснулся с ним, как вы верно догадались, в «Таймс» лет двадцать назад. Предположительно он был журналистом, но писал он мало. Тем не менее его отправили корреспондентом в Париж, хотя у «Таймс» там уже кто-то был. Никто не знал, откуда он взялся, почему его назначили, хотя поговаривали, что одно время он работал в «Барингсе» и что его парижское назначение было устроено сэром Генри Уилкинсоном, чье имя, я уверен, вам ничего не говорит.
— Вы правы. Но «Барингс» уже не раз всплывал за прошлую неделю.
Он нетерпеливо отмахнулся от моей доскональности.
— До своей смерти сэр Генри Уилкинсон был — во всяком случае, так говорили — главой Имперской секретной службы. Говорили — хотя опять-таки никто не знал ничего наверное, — что Генри Корт его куда более компетентный преемник. Говорили — так же без намека на факты или детали, — что однажды он в одиночку предотвратил катастрофу, которая повлекла бы гибель Империи. Что он убивал людей, а других распоряжался убить.
Я было открыл рот, чтобы как-то отозваться, затем передумал и снова его закрыл.
— Предприятие в масштабе Британской империи окружено врагами и опасностями. Несколько десятилетий мы противостояли войне и неплохо в этом преуспели. Но исчерпание нашей удачи — только вопрос времени. С кем мы будем сражаться? Как мы обеспечим себе преимущества? Кто наши друзья? Как мы оберегаем наши дипломатические, индустриальные, военные секреты? Этим, как говорят, занимается Генри Корт.
— Вы говорите несерьезно?
— Совершенно серьезно.
— Вы не начитались бульварных романов?
— Нет.
— Но раз вам известно все это, оно предположительно известно и нашим врагам.
— Предположительно. Но я не знаю этого наверняка, как и они. Что именно делает Корт и как он это делает, я не знаю. Историй хватает, но мне ни разу не удалось установить что-либо настолько достоверно, чтобы напечатать в газете, например. Не то чтобы мне это разрешили, даже если бы я и задумал столь непатриотичный поступок. Но не важно. Я пытаюсь объяснить вам, что если тут каким-либо образом замешан Корт, значит, в той же мере и интересы Империи в целом. И младшему репортеру без большого опыта никак не следует совать сюда нос.
— Может быть, он просто друг семьи.
— У Рейвенсклиффа друзей семьи не было. Как нет их и у Корта.
— Так что же происходит?
— Понятия не имею. И рекомендую вам не пытаться это узнать. Ничего хорошего вам это не принесет. Корт про вас знает?
— Сильно сомневаюсь. То есть не представляю, каким образом?
— Ах так! Вы не замечали, чтобы кто-нибудь следил за вами?
Теперь я и вправду встревожился.
— Вы же не серьезно?
Я знал, что повторяюсь, но это казалось оправданным.
— Два года назад, — сказал он, — в Англии жил немецкий репортер, корреспондент одной берлинской газеты. Он задавал вопросы о мистере Корте. Он умер пару месяцев спустя. На железнодорожных путях, сразу за Суиндоном. Вердикт был «самоубийство».
— Правда?
— Мораль: не интересуйтесь мистером Генри Кортом. Так как вы англичанин, он, без сомнения, будет к вам более снисходительным, поскольку безопасно предположить, что вы не — или пока еще не — на службе у наших врагов.
— Разумеется, нет…
— Но разумеется, вы на платной службе у женщины, которая является — или являлась — подданной Австро-Венгерской империи, союзницы Германской империи.
Я разинул рот. Мне следовало бы лучше справиться с собой, но я разинул рот.
— Вы это сочинили, — сказал я с упреком.
— Я лишь указываю, что чрезвычайно щедрая оплата за выполнение крайне сомнительного поручения может быть истолкована очень по-разному, в том числе и не в вашу пользу.
— Я, конечно, не собираюсь отказываться от трехсот пятидесяти фунтов в год из-за фантастических выдумок какого-то чиновника, — сказал я стойко. — Если кто-нибудь захочет спросить меня, чем я занимаюсь, я объясню откровенно и полностью. Естественно. Но я не делаю ничего хоть в малейшей степени предосудительного. И я в своем праве.
— Конечно. Но ваше право как англичанина может быть понято неправильно, как противоречащее вашему долгу. Так что будьте осторожны. Вы все еще склонны продолжать?
