Я крепко задумался. Он был человеком, которому я доверял, — до этой минуты я не понимал, как сильно ему доверяю. Но я был не в силах полностью сбросить со счетов деньги. И главное, передо мной возник образ леди Рейвенсклифф, сидящей на кушетке в ее гостиной, выглядящей столь уязвимой и слабенькой, столь бесконечно горюющей о муже и отдающей себя в мои руки. Просящей меня о помощи — меня, из всех людей в Лондоне!
— Возможно, — сказал я. — Но не прежде, чем удостоверюсь, что ваше предупреждение обоснованно. Понятно, что подвергать себя опасности я не хочу. Не желаю я и вмешиваться в то, что меня не касается. Однако я взялся выполнить поручение и пока еще не вижу весомой причины не выполнить его.
Он вздохнул. Обескураженно и разочарованно.
— Я не говорю, что решил продолжать. А просто, что хотел бы.
— Я предполагал, что вы отнесетесь к этому именно так. И мне очень жаль. По-моему, вы совершаете ошибку.
Я призадумался. Последние слова Макюэна произвели на меня сильное впечатление. И тем не менее старое упрямство начало пробуждаться. С какой стати пугаться всего лишь слов, нашептанных мне на ухо? С какой стати отказываться сделать то, чего я хочу? Я не нарушал никакого закона, а напротив, пытался установить, не были ли нарушены какие-либо. А мне говорят, что я должен бояться и остерегаться. Англичане ни в коем случае не должны бояться и остерегаться своего правительства. Я вызывающе поднял взгляд.
— На кого работает Корт?
— На правительство.
— Какую его часть, имею я в виду.
— Понятия не имею. Министерство иностранных дел, Военное министерство, Министерство внутренних дел. На все, или ни на какую. Самая суть таких обязанностей в том, что определению они не поддаются. Не найдется ни единой бумажки, конкретизирующей их. Сомневаюсь даже, что он значится в списках сотрудников Государственной службы. У нас наконец появилась официальная разведывательная служба, но он и к ней не относится.
— А!
— Он оплачивается, и его расходы возмещаются из разнообразных фондов, не прослеживаемых до каких-либо государственных департаментов.
— Один человек не способен…
— О Боже мой! Корт не единственный! По всей Британии, по всей Империи, по всей Европе его люди, включая женщин, я полагаю, следят за нашими врагами и тем, чем они занимаются. Они следят за армией, они следят за политиками, они следят, какого рода оружие производится на заводах. Они следят за судами в портах, они следят за людьми, следящими за ними. Я сказал, что со временем мы можем быть втянутыми в войну, на самом же деле она уже ведется. Вы читаете в газетах истории о немецких шпионах в нашей стране, о вышколенных убийцах, выжидающих минуты начала войны, чтобы нанести удар и породить хаос здесь, на улицах Лондона.
— Истерический вздор.
— Вы уверены? Наши враги быстро учатся. Они воочию видели, какой хаос способна породить горстка анархистов с самодельными бомбами. Как легко убить короля в Португалии, президента во Франции. Посеять панику, удачно заложив бомбу в ресторане. Вы думаете, они не понимают, насколько мощное оружие страх и смятение?
Сам я всегда считал эти газетные блеяния не более чем способом обработки населения так, чтобы можно было принимать репрессивные меры против профсоюзов и бедняков, готовящих забастовку в надежде добиться заработной платы в соответствии с прожиточным минимумом. Мне никогда не приходило в голову, что кто-нибудь вроде Макюэна может принимать их всерьез. Или что они истинны.
Отель «Рассел» в Блумсбери выглядел практически новым и построен был всего несколько лет назад. Терракота, кирпич и мрамор являли внешнему миру столь внушительный облик, что мне, как ни часто я проходил мимо по разным поводам, ни разу не взбрело на ум войти внутрь. Он был не для людей вроде меня — не больше чем «Ритц» или гостиные на Сент-Джеймс-сквер. Однако не предназначался он и для слишком богатых. Собственно говоря, было трудно определить, для кого его строили: слишком далеко от Вест-Энда для тех, кто проживает там, и неудобно расположен для тех, кто ведет дела в Сити. А большинству посетителей Британского музея его высокие цены были не по карману.
Но это была проблема его владельцев, а не моя. Оказавшись там, я просто коротал время, разглядывая многоцветные мраморные колонны, лепные потолки, сверкающие люстры. К такого рода постоянному антуражу, думал я, привыкли аристократы. Признаюсь, я ощущал в себе некоторое величие. Всего лишь за неделю или около того я начинал входить во вкус такого образа жизни. Это порождало некоторое беспокойство.
— Ужасное место, — заметила леди Рейвенсклифф, садясь напротив меня после того, как вошла, и я встал, чтобы поздороваться с ней. Она улыбалась, прогулка словно подбодрила ее. Глаза блестели и казались больше, чем я замечал прежде; она выглядела бесподобно красивой, будто приложила особые усилия, чтобы внушить страх противнику. Сделать ей комплимент мне в голову не пришло.
— Вам тут не нравится?
— Слишком вычурно. Предназначено впечатлять впечатлительных. И полагаю, свое дело делает.
Она заметила, как я покраснел.
— Извините, — сказала она. — Вы убедитесь, что иногда я бываю непростительно самоуверенной и нетактичной. Прошу, не придавайте никакого значения тому, что я говорю в подобных случаях. Я росла среди более старых, невзрачных домов, не вынуждавших вас все время восхищаться ими.
— Полагаю, то же можно сказать и обо мне, — отозвался я. — Чуточка вычурности упоительна.
Она улыбнулась.
— Так и есть. Беру свои слова обратно. Давайте купаться в этом избытке вульгарности, пока мы ждем. Вы не сообщите синьоре Винкотти, что мы тут?
Я так и сделал, а она сидела неподвижно; мечтательная улыбка разлилась по ее лицу. Я знал ее недостаточно хорошо, но догадывался, что она успокаивает себя перед, возможно, неприятным разговором.
Эстер Винкотти спустилась через десять минут. Позвольте мне прямо и без обиняков сказать, что ни о каком соперничестве между этими двумя женщинами речи не шло. Одна — чуткая, умная, красивая, элегантная; другая — толстая, почти кубическая, с красноватым, хотя скорее приятным цветом лица, которое явно ее совсем не заботило. Никогда еще я не видел женщины, столь мало подходящей для какой-либо связи с очень богатым мужчиной. На вид ей было лет пятьдесят и, хотя одежда на ней была недешевой, она, очевидно, не имела представления, как одеваться со вкусом. Седые волосы без намека на модную прическу. Лицо выглядело добродушным, но его выражение не оставляло сомнений, что, если леди Рейвенсклифф ожидаемый разговор тревожил, то Эстер Винкотти была напугана до мозга костей.
Когда я в роли посредника представил их друг другу, она нервно села, но ни та ни другая, казалось, не хотела начать, а леди Рейвенсклифф (сообщила она мне) категорически запретила мистеру Гендерсону, солиситеру, и близко подходить к отелю, пока она не закончит. Однако ни в той ни в другой враждебности не чувствовалось. Леди Рейвенсклифф сохраняла полную невозмутимость, но я догадывался, в какое недоумение ввергла ее самая идея, будто ее муж мог завести интрижку с такой абсолютно заурядной, вульгарной матроной. А потому она укрылась за маской аристократизма, которая и ставила на место, и казалась (мне) на редкость обворожительной.
— Вы так добры, что приехали сюда, миледи. Для меня большая честь познакомиться с вами, — сказала синьора Винкотти минуту спустя. — И я должна поблагодарить вас за то, что вы устроили меня в этом великолепном отеле. Ни к чему подобному я не привыкла.
— Не думаю, что я так уж добра, — ответила она. — И боюсь, я должна подождать, прежде чем удостоверюсь, что для меня такая же честь познакомиться с вами. Как близко вы знали моего мужа?
И сразу же быка за рога, подумал я, так как ожидал длительный обмен вежливостями перед переходом к существу вопроса.
— Но я его совсем не знала, — ответила синьора Винкотти. Говорила она с легким итальянским акцентом, но ее английский был настолько добротен, что по происхождению она могла быть только англичанкой. — Я в полном недоумении, почему я тут. Знаю только, что получила телеграмму от какого-то солиситера, что мне надо ехать в Лондон, что это дело не терпит отлагательств. Затем мне прислали железнодорожный билет. Первого класса. Я ничего не понимаю и очень тревожусь. Ведь я же ничего плохого не сделала.
Такого ответа мы никак не ожидали. Леди Рейвенсклифф не сумела скрыть недоверчивости, хотя и умудрилась сохранить контроль над собой.
— Вы не были знакомы с моим мужем?
— Кажется, я видела его, когда была совсем маленькой, хотя ничего об этом не помню.
— Где именно?
— В Венеции. Там жил мой отец, и там он умер.
— Синьор Винкотти?
