Примерно такой Катарина и представляла себе музыку ангелов.
Она уже усвоила, что глаз заглядывал к ней через равные промежутки времени. Иногда его появлению предшествовала шумная возня под дверью, изредка слышались шаркающие шаги или мелодичный свист. Но чаще всего появление его не предваряло ничего. Тогда Катарина чувствовала, как между лопатками начинало вдруг покалывать и чесаться. И когда оборачивалась, глаз уже смотрел на нее, холодно и с интересом.
Женщина давно уже отчаялась дозваться помощи. В первые дни она плакала, бранилась и кричала, пока голос ее не сделался сиплым и тонким. Но осознав, наконец, что все это тщетно и она зря только охрипнет, Катарина, словно больная кошка, сворачивалась клубочком и замыкалась в себе, погружалась в собственные мысли, в которых с недавнего времени сменяли друг друга образы. То были ужасные видения, образы замученных и посаженных на кол, разбитых черепов и мертвых младенцев с выкрученными конечностями, зеленых длинношеих чудовищ, что варили в кипящем масле людские души. Но были среди них и видения сладострастные: обнаженные юноши и прекрасные девы ласкали ее во сне. Чудесные создания брали ее на руки и возносили на Блоксберг [2], где она сливалась в исступлении с мужчинами и женщинами.
Временами Катарина смеялась и плакала одновременно.
Каждый раз, когда сознание ее хоть немного прояснялось, она пыталась вспомнить, что же все-таки произошло. Она встала за старым Хлебным рынком. С крашеными волосами и в вызывающем макияже, как это нравилось мужчинам, в складчатой юбке, которую достаточно было только задрать, чтобы обслужить очередного клиента. Катарина понимала, что работа ее не лишена опасностей. В отличие от большинства девушек она работала без сводницы. Ее подруги шли под покровительство Толстухи Теи или к кому-нибудь другому, и за это отдавали часть заработка, – но Катарина была сама по себе. Если ее ловили стражники, то сажали в колодки на ратушной площади, а на следующий день розгами гнали из города. Такое случалось с ней уже дважды: первый раз ей только-только исполнилось пятнадцать. Теперь ей шел четвертый десяток, она стала опытной шлюхой и знала, как не попадаться стражникам. А если все-таки попадалась, то и собственное тело служило неплохой взяткой.
Но теперь ее постигло несчастье. Ужасное несчастье, какого она даже в самых страшных снах не могла себе представить.
Человек этот был одет в черный сюртук и прятал лицо под полями шляпы. Голос его звучал чисто и казался приятным на слух. Провонявшие перегаром плотогоны обычно вколачивали ее, словно доску, в ближайшую стену. Но этот был другим. Катарина понимала, что с ним может что-нибудь да выйти. Он завел ее в укромную нишу, достал серебряную бутылочку и дал ей отпить чего-то теплого. На вкус напоминало сладкое вино и, словно мед, медленно втекло в горло. Следующее, что Катарина еще помнила: как упала на кровать в комнате. Мужчина осыпал ее сотнями поцелуев, и нельзя сказать, что ей было неприятно. Напротив, она впервые за долгие годы испытала влечение. Но позже, проснувшись, Катарина лежала в этой камере. Голова раскалывалась от боли, и горло жгло огнем.
Вне всякого сомнения, незнакомец о ней позаботился. В одном углу стояла кровать с белым покрывалом, в другом – ведро, чтобы справлять нужду. На столе Катарину ждали вино, сыр и белый хлеб; серебряные миски и красивые стеклянные кубки. Она еще ни разу не пробовала белого хлеба: вкус был восхитителен, без мякины, песка и жестких зерен. И в последующие дни ей давали белый хлеб и другие вкусности. Колбаса, ветчина, сливочное масло… Одно время у Катарины возникло ощущение, что ее откармливают здесь, как гуся. И все же она продолжала усердно есть – это был единственный способ скрасить однообразие бесконечных часов. Единственная возможность хоть на какое-то время отвлечься от мучивших ее вопросов.
«Где я? Что он хочет сделать со мной?»
По спине Катарины снова пробежали мурашки. Она обернулась и уставилась прямо в глаз.
Он смотрел на нее, и что-то скребло по двери.
Настало время для новой порции.
Симон с Магдаленой избегали широких улиц и пробирались по лабиринту тесных переулков и тенистых задних дворов, заваленных кучами отбросов и фекалий. Перемазанные в грязи дети и покалеченные войной мужчины провожали их взглядами. Старые ветераны, на костылях или со шрамами и ужасными ожогами на лицах протягивали руки, когда мимо них молча проходили двое незнакомых. Отовсюду на них рычали тощие, паршивые дворняги, десятками населявшие переулки. То была обратная сторона Регенсбурга, грязная, не имевшая ничего общего с чистыми мощеными улицами, красивым Рейхстагом, собором и высокими домами. Здесь господствовали нищета, болезни и каждодневная борьба за выживание.
То и дело Симону мерещилась за углом чья-то тень, словно кто-то преследовал их, чтобы вонзить кинжал под ребра и забрать мешки. Однако нищие и инвалиды странным образом их не тревожили. Симон не сомневался, что дело здесь вовсе не в нем, а в Магдалене. По ее твердой поступи и злобному взгляду возможные воры и грабители понимали, что она – добыча не из легких. Они чувствовали, что Магдалена – одна из них.
– Если этот трактир сейчас не отыщется, я прямо на улице от жажды помру, – ругнулся Фронвизер и вытер пот со лба. Он в который раз уже проклял себя за то, что съел на пристани столько соленых и жирных колбасок.
Тесные переулки изнывали от жары. Уже несколько раз Симон спрашивал у кого-нибудь, более или менее внушавшего доверие, дорогу до «Кита», и каждый раз их направляли в другую сторону. Теперь они находились где-то за собором, и до загадочного трактира отсюда было якобы рукой подать.
– Наверняка осталось совсем недолго, – проговорила Магдалена и показала на широкую улицу впереди, над которой нависли каменные арки. – Должно быть, это и есть те самые своды, про которые нам говорили. Значит, повернем направо – и мы на месте.
По пути Магдалена вкратце рассказала, какая участь постигла ее отца. И двух слов хватило, чтобы лекарь погрузился в раздумья. Неужели кто-то и вправду устроил Куизлю ловушку? И если да, то почему? Предложение палача обшарить дом Гофмана в поисках улик Симона не особенно воодушевило. При мысли, что сегодняшней ночью им предстоит влезть в дом цирюльника, у него сосало под ложечкой. Что, если их застукают? Тогда их запрут, скорее всего, в камеры по соседству с палачом и, как соучастников, вместе с ним отправят на эшафот. Но молодой лекарь знал, что Магдалену от этой идеи уже не отговорить. Если уж она вбивала себе что-то в голову, то назад пути не было.
Наконец они выбрались из лабиринта тесных переулков и свернули направо, на широкую мощеную улицу, над которой нависли каменные арки. Вскоре перед ними выросло перекошенное двухэтажное строение, примостившееся между двумя сараями. Судя по его виду, стояло оно здесь с самого начала времен. Над входом болталась ржавая жестяная табличка с китом, из пасти которого выпрыгивал мужчина.
– Иона и кит, – проговорил Симон и кивнул. – Видимо, пришли.
Магдалена попыталась заглянуть в закоптелое окошко, но внутри было темно, как в могиле.
– Особым гостеприимством не отличается, – пробормотала она.
– Да хоть бы и так. – Симон взялся за бронзовую рыбку, служившую дверным молоточком. – Этот управляющий из порта, похоже, знает свой город. Слова его, видимо, имеют здесь вес, так воспользуемся этим. Нам и вправду нужно жилье подешевле. Моих сбережений хватит максимум на несколько дней.
Он решительно постучал в дверь. Довольно долго им никто не открывал. Симон собрался уже предложить Магдалене поискать другое прибежище, как дверь вдруг приоткрылась, и за ней показалось курносое лицо. Принадлежало оно худой женщине преклонных лет, с длинными локонами и впечатляющим запахом изо рта.
– Что хотели?
– Мы… нам бы остановиться на неделю, – ответил нерешительно Симон. – Нас отправил сюда Карл Гесснер, здешний начальник порта.
