Ознакомительная версия.
— Думаю, проблем не будет.
Я взял извозчика и поехал в аптеку Горна на Ильинку — хотя можно было дойти пешком, однако погода не благоприятствовала пешим прогулкам. Скоро пролетка остановилась у знакомой мне теперь двери с табличкой «закрыто». Я расплатился, подошел к двери и принялся звонить. Никакого ответа. Я перешел на другую сторону улицы и задрал голову, чтобы посмотреть на окна верхних этажей — очень часто аптекари жили над своими заведениями, покупая или снимая квартиру в том же здании. Но окна были плотно зашторены. Вдруг сзади я услышал приятный женский голосок:
— Господин, не угодно ли чего? Заходите!
Я оглянулся. В дверях небольшого нотного магазина стояла миловидная юная девушка в темно-синем платье и с русыми волосами. Ее серые глаза смотрели прямо на меня, а пухлые губки улыбались.
— Должно быть ты — Алевтина? — сказал я.
Глаза девушки тут же округлились от удивления.
— Откуда вы знаете?
— Мой секретарь, Коля, недавно тут был, и ты напоила его чаем. Он еще спрашивал про вот эту аптеку.
— А! — Девушка зарумянилась. — Был такой мальчишка.
— Не такой уж он и мальчишка. Ему уже пятнадцать. Не думаю, что ты намного его старше.
— Намного! — серьезно ответила девушка. — Мне восемнадцать. Будет через месяц.
— Тебе не холодно? — спросил я.
— Немного, — призналась Алевтина. Голос у нее был красивый — округлый и мелодичный.
— Может, ты и меня чаем угостишь? Я, кстати, тоже этой аптекой интересуюсь. Вернее, аптекарем.
Девушка кивнула и отошла в глубь магазина, приглашающе кивнув мне.
Внутри на стеллажах стояли плотными рядами нотные тетради и журналы. В дальнем углу чернело пианино с белой кружевной салфеткой на верхней крышке. В другом углу — стол с парой венских стульев и кассовой книгой. На подоконниках несколько раскрытых в сторону улицы нот перемежались с цветами в горшках. В общем, милая культурная обстановка, в которой чувствовалась уверенная женская рука.
— А хозяин твоего магазина…
— Владимир Петрович? Он, как правило, сидит наверху и спускается только к особым клиентам.
— Ага!
— Хотите чаю? — спросила Алевтина.
— На самом деле нет. Только что выпил прекрасный кофе по особому рецепту. Значит, хозяин наверху, а ты здесь — внизу распоряжаешься?
— Да, — скромно ответила Алевтина. — Снимайте ваше пальто, вешалка там, у двери.
Я снял бушлат и папаху и подсел к столу. Вероятно, именно здесь сидел и Коля — с этого места открывался хороший вид через витрину прямо на дверь магазина. Однако верхние этажи отсюда были не видны.
— А Павел Иванович Горн — он тоже живет над своей аптекой? — спросил я.
— Павел Иванович? Да. На втором этаже.
— А сейчас он здесь?
Девушка подошла к витрине и сквозь нее посмотрела вверх. Но, как и я чуть раньше, она не увидела ничего особенного.
— Не знаю, — сказала она, возвращаясь, — сегодня я его не видела.
— А ты знаешь, что тут произошло вчера?
— Так, в общих чертах… Говорят, что-то случилось. Наверное, кража. Приезжала полиция. Но я рано ушла — больная сестра вызвала меня запиской. А что?
— Ты ничего не знаешь про убийство? — удивился я.
Алевтина вдруг побледнела.
— Убийство? Кого убили? Кого-то из прохожих? Из покупателей? Неужели самого Павла Ивановича?
Я вдруг остановился ошарашенный. Она не назвала имени Мишеля! Я уже замечал, как, узнавая страшные известия, мы до последнего не хотим верить, что они касаются нас самих или наших близких. Наш разум предлагает самые различные, самые фантастические варианты, лишь бы не допустить мысль о том, что опасность коснулась дорогого нам человека.
— Убили молодого человека, — медленно сказал я, исподлобья наблюдая за Алевтиной, — Мишеля, продавца аптеки.
Девушка застыла, ее тело словно окаменело, дрожала только нижняя губа.
— Нет! — вдруг громко крикнула она. — Нет!
Вскочив, она бросилась к двери — я выставил руку, чтобы поймать ее, но она с силой отбросила мою руку, толкнула дверь, перебежала через улицу, толкнув спешащего куда-то молодого мужчину с портфелем, подбежала к двери аптеки, начала колотить в нее кулачком, крича:
— Миша! Миша! Открой!
Я выскочил за ней и успел поймать оседающее тело у самой земли. Кое-как поставив на ноги рыдающую девушку, я вернул ее в магазин и усадил на прежнее место, где она сжалась маленьким комочком. Мужчина с портфелем сунулся было в двери, чтобы устроить скандал, но я рявкнул на него, и он поспешил скрыться.
— Ну, прости меня, дочка, прости, — бормотал я. — Не знал, дурак…
В этот момент послышался скрип ступеней, и из-за угла вышел старик в сером халате и круглых очках на пористом красном носу. Под носом спускались к подбородку длинные желтые усы. Старик грозно хмурил брови. В руке у него была кочерга.
— Эй, вы! — грозно сказал он сиплым голосом. — Вы что творите! Зачем обидели мою Алю? Уходите, а то…
Я встал.
— Владимир Петрович? Моя фамилия Гиляровский. Я виноват, конечно. Вот, рассказал девушке про вчерашнее убийство и никак не предполагал, что она…
— Ох, молодой человек, — старик осуждающе покачал головой. — Что же вы наделали. Я молчал, все думал, как бы половчей сказать, а вы…
— Вы знали? — всхлипывая, спросила Алевтина.
Он поставил кочергу в угол, подошел и погладил ее по голове.
— Знал, девочка, знал. Но не стал тебе говорить, прости. Думал, как бы половчей…
— Простите меня, — снова сказал я девушке.
Она кивнула, не отнимая рук от лица.
— Иди наверх, полежи немного, — предложил старик. — А я тут поговорю с господином Гиляровским.
Алевтина медленно встала и ушла. Старик сел на ее место, вынул из кармана халата короткую трубку и, чиркнув спичкой, разжег ее.
— Так у них была любовь, — тихо сказал я.
— Ну… у него — не знаю, а у нее — да. Мы же тут живем маленьким мирком. Окна выходят на улицу. Так что все видно. Она к нему через черный ход бегала.
— А где этот черный ход?
— Там справа арка. В нее заходите, и налево. Почему интересуетесь?
Я вынул свою визитную карточку и передал старику. Тот сдвинул очки к кончику носа и прочитал.
— А, теперь понятно. Владимир Алексеевич, зря вы вот так-то, по-медвежьи…
— Зря. Только поймите и меня. Я веду расследование, пишу большой материал для газеты.
Старик помолчал.
— Это про его делишки, что ли?
Я насторожился:
— А какие именно делишки?
— Не про них? — спросил старик.
— Про отравление в Купеческом клубе коннозаводчика Столярова. А что за делишки?
Старик пожал плечами:
— Стоит ли теперь-то? Де мортус аут бене, аут нихиль.
— Латынь? Не силен.
— О мертвых либо хорошо, либо ничего, — ответил старик.
— Согласен. Но только не в этом случае. Убийца Столярова на свободе. И, кстати, возможно, что он же убил и Мишеля. Почерк убийства схож. Так что лучше узнать о мертвом пусть и плохое, но то, что поможет найти душегуба.
— «Почерк убийства»! — насмешливо сказал старик. — Ох уж мне эти новые словечки и выражения! Разве может быть у убийства почерк? Поверьте человеку, который всю жизнь переписывал ноты.
— Но разве их не печатают?
— Печатают модную дрянь. Романсы, песенки, куплеты. Вальсы и танго. А вот настоящие произведения старых мастеров… Увы… Настоящей музыки в этом мире почитай что и не осталось. Одни частушки и канкан.
— Так что за «темные делишки»?
Старик обернулся.
— Аля! — крикнул он. — Ты как там?
В ответ — ни звука.
— Пойдите посмотрите, не стоит ли она на лестнице, — прошептал мне старик. — Не хочу, чтобы она слышала.
Я осторожно встал, чтобы не скрипнуть паркетом, и на цыпочках подошел к углу, за которым начиналась лестница наверх. Потом вернулся:
— Нет ее.
— Хорошо, — сказал старик и поманил меня рукой, чтобы я пригнулся к нему поближе.
Положив трубку на стол, он заговорил вполголоса:
— Этот Мишаня, черт бы его побрал, пока Павел Иванович отлучался, как правило по вечерам, приторговывал какой-то дрянью.
— Почему вы так думаете? — тоже вполголоса спросил я.
— Я же наверху сижу, у окошка. Там светлее переписывать. И электричество тратить не нужно. Так вот, несколько раз по вечерам, когда Павла Ивановича не было, в аптеку заходили двое. Один по виду — «вечный студент». Хотя, может быть, и не студент он вовсе. Волосы длинные, фуражка и пальто длинное, похожее на шинель. А второй — как боров — здоровый, бритый, без шапки. Ну, то есть совершенно не похожие на обычную клиентуру. Зайдут, побудут немного, а потом уходят. И каждый раз перед их уходом Мишель выглядывает первым и осматривается — как будто смотрит, нет ли какой опасности на улице.
Ознакомительная версия.
