Николасу предстояла долгая прогулка в одиночестве обратно в Бишопсгейт, однако суфлер не замечал ни длинной дороги, ни сильного ветра, свистящего в ночи, настолько был занят своими мыслями. Он никак не мог забыть покойного Уилла Фаулера и его молодую вдову. Две проститутки, пострадавшие от рук злодея, тоже заслуживали сочувствия. Николас опасался и за Сэмюеля Раффа, чье положение в труппе оказалось под угрозой, и за Ричарда Ханидью. В глубине души он переживал и за Роджера Бартоломью, которого так жестоко отверг мир театра. Еще Николас ломал голову, кто же испортил афиши, — об этом ему с волнением поведал Джордж Дарт.
Но чаще других перед мысленным взором Николаса всплывало угрюмое лицо Бенджамина Крича. Почему он отрицал, что был в «Куртине», почему скрыл ото всех, что раньше выступал с труппой Банбери? Из-за чего на самом деле произошла его драка с Уиллом Фаулером? Действительно ли травма Ричарда Ханидью — несчастный случай? Показалось Николасу, или он на самом деле видел, как злорадно заблестели глаза Крича?
До самого Бэнксайда Николаса провожали тревожные мысли. Он почти добрался до дома, но тут его подстерегала беда. Повернув в переулок, Николас вдруг явственно ощутил чье-то присутствие. За годы, проведенные в морских странствиях, у него обострилось шестое чувство, инстинкт самосохранения, и рука сама скользнула к кинжалу. Николас прислушался, но шаги за спиной стихли. Он обернулся, но никого не увидел и продолжил свой путь, решив, что ему показалось. Внезапно впереди выросла массивная фигура и загородила проход. Незнакомец был ярдах в пятнадцати, поэтому Николас различал лишь неясные очертания в сумраке, но он тотчас узнал, кто перед ним. Они встречались в «Надежде и якоре» в день убийства Уилла Фаулера. Еще одна жертва пала от рук того же злодея в «Шляпе кардинала».
Выхватив кинжал, Николас кинулся за Рыжебородым, но убежал недалеко: что-то тяжелое ударило его по затылку, и он провалился в темноту. Последнее, что он успел запомнить, — звук шагов, удаляющихся по каменной мостовой.
Лоуренс Фаэторн в трудную минуту умел проявить себя с наилучшей стороны. Угрозы Барнаби Джилла и травма Дика Ханидью поставили «Уэстфилдских комедиантов» в тяжелое положение, но Фаэторн мужественно преодолел все невзгоды. Чтобы сплотить труппу в час испытаний, Лоуренс с жаром рассказывал о перспективах завтрашнего дня, заражая актеров неколебимой верой в свои силы. Пьеса станет для него очередным днем славы, за которым, пускай и не сразу, последует ночь волшебства. «Победоносная Глориана» и четырнадцать прекрасных стихотворных строк завоюют расположение леди Розамунды Варли.
После тяжелого дня Фаэторн легкой походкой возвращался домой, ожидая горячего поцелуя от доверчивой жены. Увы, поцелуя не последовало, да и доверие куда-то, по всей видимости, улетучилось. На полноватом лице Марджери застыло холодное выражение.
— Что тебя беспокоит, душенька? — беспечно поинтересовался Фаэторн.
— Я говорила с Дики.
— Бедный мальчик! Как он?
— Лег, чтобы поберечь опухшую лодыжку.
— Ужасное происшествие, — посетовал Фаэторн. — Слава Богу, обошлось без серьезных ранений.
— Нет, кое-кто все же серьезно ранен, — мрачно заметила Марджери.
— О чем ты, милая?
— Сядь, Лоуренс.
Он послушно опустился в кресло. Марджери Фаэторн нависла над ним, готовая вспыхнуть в любую секунду.
— Мальчик убит горем, — начала она.
— Еще бы! Первая главная роль, и какая! Теперь все труды пропали даром!
— Он говорил о тебе, Лоуренс. Рассказывал, как замечательно работать с такой звездой, как ты. — Марджери замолчала, а Лоуренс улыбнулся. — Дик боготворит тебя.
— Любому ученику требуется достойный образец для подражания.
— Да, я уверена, что ты у нас образцовый… — холодно кивнула она, — но только актер. А вот семьянин — не слишком прилежный…
— Марджери… — ласково начал Лоуренс.
— Избавь меня от своих уловок! Я очень долго говорила с Диком Ханидью. Мальчик потерял роль, но я-то потеряла намного больше.
— Я не понимаю тебя, душа моя.
— Тогда давайте начистоту, сударь. — В голосе Марджери зазвучала угроза. — Дики все рассказал мне. О монологах и танцах, о прекрасных костюмах. И об украшениях, которые должна была носить Глориана, включая подвеску, у которой, надо сказать, все в порядке с застежкой…
Мачта, свалившаяся на сцене «Куртины», приземлилась прямо на голову Лоуренса Фаэторна. Примирение осталось далеко в прошлом. Он думал, что возвращается домой к любящей жене, а вместо этого смотрел в глаза разъяренной Горгоны.
Марджери сразу же догадалась, что стоит за хитростями мужа. Обуздав клокочущую внутри ярость, она спросила елейным голосом:
— И как же ее зовут, Лоуренс?
— Сиди спокойно, — велела Анна Хендрик. — Дай мне промыть рану как следует.
— Все в порядке. Просто забинтуй.
— С такой раной нужно к доктору. Давай я пошлю за ним, Ник.
— Мне уже не так больно, — соврал он.
Николас сидел на стуле в доме Анны в Бэнксайде, пока хозяйка обрабатывала рану на затылке. Он очнулся посреди улицы, с трудом поднялся и, шатаясь, доплелся до входной двери. Шляпа пропиталась кровью, в голове стоял туман, все тело ужасно болело.
— Ты думаешь, это был он? — спросила Анна.
— Уверен.
— Но как ты смог рассмотреть его в полной темноте, Ник?
— Я бы узнал его где угодно. Это был Рыжебородый.
— Кровожадный злодей поджидал тебя в засаде! — Ее голос дрожал от волнения. — Даже думать про это не могу.
— Меня не собирались убивать, — успокоил ее Николас. — Им нужно было кое-что другое. У меня украли сумку.
— С твоим экземпляром пьесы? — ахнула Анна.
— Да! Им нужна была «Победоносная Глориана»!
Анна сразу же поняла, что это значит. Единственный полный экземпляр пьесы исчез, а без него Николас не мог руководить спектаклем.
— Ужас! — воскликнула она. — Вам придется отменить завтрашний спектакль!
— Злоумышленники этого и добивались.
— Но зачем?
— Могу лишь догадываться, — ответил Николас. — Злоба, неприязнь, зависть, месть… Причины могут быть разные. Наша профессия сопряжена с ревностью.
— Но кто бы пошел на такое?
— Я не успокоюсь, пока не выясню, — пообещал он. — Ясно одно: у Рыжебородого есть сообщник. А я-то недоумевал, как он проник неузнанным в «Шляпу кардинала». Ответ прост: это не Рыжебородый приходил к бедняжке Эллис. Ей перерезал горло другой человек.
— Чтобы заставить замолчать?
— Думаю, да. Рыжебородый знает, что я за ним охочусь.
Анна Хендрик вздрогнула и закончила перевязывать ему голову. Кровь запеклась на светлых волосах, а на виске расползался уродливый синяк. По щекам Анны текли слезы любви и сочувствия. Когда Николас поднялся, она схватила его за руку.
— Ты не в том состоянии, чтобы куда-то идти, Ник.
— У меня нет выбора.
— Позволь мне проводить тебя, — предложила она.
— Нет, Анна. Я справлюсь. Кроме того, ночь предстоит длинная. Не жди меня раньше утра.
— А что ты собираешься делать?
— Заново переписывать пьесу.
Эдмунд Худ обладал даром писателя приукрашивать действительность. Отчаянно желая влюбиться, он остановил свой выбор на Розе Марвуд и убедил себя, что она самая достойная из всех представительниц прекрасного пола. Богатое воображение быстро заретушировало недостатки юной прелестницы, и она превратилась в девушку его мечты — волшебное сочетание красоты, ума, очарования и отзывчивости. Сама того не зная, Роза Марвуд, пробежав через двор, стала новым человеком. Худа не смущало то, что он даже ни разу не разговаривал с девушкой. Он влюбился, а любовь слепа.
Он битый час размышлял о добродетелях своей избранницы и решил, что нужно послать ей сонет. Он переписал стихотворение разборчивым почерком, а потом добавил фразу «Моих эмоций глубина», вычурно выделив «Э» и «Г», чтобы возлюбленная смогла узнать инициалы поклонника.
Вдохновенные мечты грубо прервал стук в дверь. Войдя, Николас объяснил, откуда у него рана на голове, и поведал свою невеселую историю. Худ задохнулся от ужаса, услышав, что пьесу украли.
— Что мы можем сделать, Ник? — простонал Эдмунд.
— Начать все с начала.
— Но у тебя был единственный полный экземпляр!
— Как-нибудь сложим из кусочков, — пообещал Николас. — Я поднял Джорджа Дарта и отправил его забрать у актеров все части. Сходил в «Куртину» и забрал сценарий. Нам помогут твой талант и моя память.
— Но на это уйдет вся ночь!
— А что ты предлагаешь? Отменить спектакль?
При одной мысли о подобном исходе Худ вздрогнул. Решение родилось за считанные секунды. Худ отложил четырнадцать строк для Розы Марвуд в сторону ради нескольких тысяч строк для зрителей, которые придут завтра в «Куртину».
