Однако стоило Кадзэ вспомнить о том, за кем он сейчас следует, — и счастливые воспоминания ровно рукой снимало. Понравился ему чем-то молчаливый угольщик. А планы Манасэ его распять ну совершенно не понравились! Не то чтоб Кадзэ смущала самая мысль о смерти. Его, самурайского сына, с детства растили с мыслью, что смерть — лишь часть бесконечного круга перерождений, удела всякого мужа и всякой женщины. А смертная казнь… что ж такого? Смертью караются сотни преступлений. Не счесть казней, которые он повидал на своем веку, — а добрый десяток людей так и самолично к смерти приговорил. И все же, все же…
Более всего, похоже, возмущало его, что угольщика обрекают смерти столь медленной. Он знал — есть на свете люди, получающие удовольствие от чужих страданий. Поневоле задумаешься: уж не из таких ли и странноватый красавчик князь, что ведет его сейчас по переходам запущенного замка? Кадзэ верил: уж если казнишь человека, соизволь позаботиться, чтоб смерть его была, сколь возможно, быстрой и чистой. Умереть можно по-всякому — и достойно, и скверно. А распятие — совсем не лучший способ смерти!
Многим даймё, любившим распинать преступников, приглянулась чужестранная новинка — христианский крест, жестокая игрушка, завезенная в Японию дурно пахнущими европейскими священниками и белолицыми западными купцами, откровенно говоря, сильно смахивавшими на пиратов. Но, учитывая исступленную страсть Манасэ к старине, Кадзэ голову в заклад готов положить: он велит распять Дзиро на традиционном японском кресте. Воткнут в землю два шеста в форме буквы «X», привяжут руки жертвы к верхним концам, подвесят и оставят умирать. Земное притяжение потянет вниз и легкие, и прочие внутренние органы висящего, и умрет он от медленного, мучительного удушья. Для низкорослого, тощего и жилистого Дзиро муки смертные на много дней затянутся.
Кадзэ и так, и этак прикидывал, как бы половчее спасти старого крестьянина? Но ни до чего определенного пока еще не додумался. А Манасэ меж тем уже остановился у раздвижной двери седзи. Прижался лицом к самой двери. Позвал негромко:
— Сэнсей, вы здесь?
Из-за плотной бумаги седзи послышалось тихое бормотание — сутру священную, что ли, человек в комнате повторял? Потом бормотание прекратилось. Надтреснутый старческий голос прокаркал:
— Что, время трапезы?
Снова прозвенел кокетливый, высокий смешок Манасэ. Князь с улыбкой раздвинул створки седзи. Вошел. Кадзэ поплелся следом.
— Нет, сэнсей, — с этими словами Манасэ опустился на татами. — Трапеза будет позже. Вскорости слуги принесут вам ваше любимое пюре из бобов адзуки, сдобренное медом. Но сейчас я просто хочу представить вам своего гостя.
Тихонько пристроившись на циновке чуть позади Манасэ, Кадзэ с неподдельным интересом приглядывался к весьма занятному обитателю комнаты. То был невероятно древний старичок. Тонкие прядки белых волос безжизненно свисали по сторонам морщинистого лица, подбородок украшала столь же седенькая и куценькая бороденка. Глаза затянула белесая пленка старческой слепоты. Кимоно — чистенькое, но выцветшее и неоднократно зачиненное.
Проследив, как задумчиво смотрит Кадзэ на жалкую одежку старика, Манасэ наклонился к его уху. Обдал горячим шепотом:
— Хоть проси его, хоть умоляй, — отказывается сменить эти лохмотья на что-нибудь приличное! Говорит, все прочие кимоно для него слишком жестки и колючи. Забавно, не правда ли, друг мой?
— Я прекрасно вас слышу, князь, — ехидно проскрипел старичок. — Может, я и слеп, но слух у меня, как вам отлично известно, превосходный. Зачем вам понадобилось прерывать мои занятия?
— Соблаговолите простить мою дерзость, сэнсей, — нежнейшим голосом пропел Манасэ, — но у нас бывает столь мало людей, достойных удовольствия беседы с вами, что я решил — возможно, вы не откажете себе в развлечении познакомиться с моим гостем, благородным самураем Мацуямой Кадзэ?
— Мацуяма Кадзэ? Что за нелепое имя? По-моему, это и не имя вовсе!
— Вы правы. Имя странное. Но и носит его, поверьте, странный человек, — скрывая улыбку, почтительно заговорил Кадзэ. — Наше знакомство — честь для меня, сэнсей. Прошу, не будьте со мной слишком суровы.
Последние две фразы — обычную вежливую формулу знакомства — принимать всерьез не следовало. Но…
— Не слишком суров? Не слишком суров?! Ну уж нет. Покажите-ка для начала, как сделали домашнее задание!
Кадзэ выразительно покосился на князя — что дальше?
— Ему порой мнится, что он все еще преподает в школе, — зашептал Манасэ. — Сознание его то мутится, то просветляется, да так часто, что сразу и не уследишь. То ему кажется, что он — в далеком прошлом, то внезапно вспомнит, что находится здесь, в настоящем… Запаситесь терпением. Несколько мгновений разум его поблуждает где-то, но вскоре вернется сюда.
— Мой юный Гэндзи! Мой прекрасный принц! Как сможете вы принять на себя всю тяжесть придворных обязанностей, если не будете усердно учиться? Или вы хотите навлечь позор на дом свой и славные имена своих предков? Люди, люди станут над вами потешаться! — Дрожащий старческий палец уткнулся в грудь Кадзэ.
— Нет никаких сомнений, станут потешаться, да еще как, — кротко ответствовал Кадзэ. — Простите великодушно мою нерадивость, сэнсей, урока я не выучил.
Старик резко вскинул голову — точь-в-точь задремавший на посту часовой, внезапно услышавший прямо над ухом голос капитана.
— Урок?! Какой еще урок? Зачем вы пришли ко мне? Желаете заняться изучением классической литературы? Правда, я слеп, но помню все прочитанное наизусть! Снова и снова повторяю я себе слова великих книг, дабы они не упорхнули из моей памяти, как птицы — из незапертой клетки…
— Меня зовут Мацуяма Кадзэ. Я счастлив нашему знакомству, сэнсей.
— Я — Нагахара Мунехиса. — Упершись обеими руками в циновку, старичок коротко поклонился. — Некогда я преподавал классическую литературу наследникам светлейшего князя Ойши Такатомо. Однажды мне была доверена великая честь: читать и толковать одну из глав «Кодзики»[15] перед венценосной особой его императорского величества.
— Учитель Нагахара! Это и вправду великая честь! Вы, должно быть, ученый поистине огромного дарования, ибо лишь такому человеку могли поручить читать и толковать книгу нашей священной истории в присутствии его величества!
— Вы слишком добры. «Кодзики» мне поручили читать чиновники императора, но истинная моя любовь — все же «Повесть о Гэндзи».
— Слишком большая честь для меня — говорить со столь прославленным ученым.
С этими словами Кадзэ уперся обеими ладонями в циновку и отдал слепцу глубочайший, почтительнейший поклон, решительно не задумываясь о том, что видеть выражение его уважения престарелый ученый все равно не может.
— Ах, «Кодзики», «Кодзики». Эта книга была записана со слов святой жрицы Иэда-но Арэ, весьма, весьма престарелой дамы. Как и «Повесть о Гэндзи» — история, поведанная женщиной! Госпоже Иэда-но Арэ было целых шестьдесят пять лет, когда ее изустные рассказы были наконец изложены на бумаге… Даже мне лишь шестьдесят три. Вам это известно?
— Нет, сэнсей. Я и понятия не имел…
— Да, именно так. Я…
Старик запнулся. Словно тучка пробежала по морщинистому лицу. Потом оно неожиданно приняло суровое выражение.
— Так, значит, вместо того, чтоб заниматься классической литературой, вы снова отправились на скачки? Но, молодой господин мой, путь Бусидо — это много большее, чем кони, мечи да сверкающие доспехи. Бусидо — путь воина, и непременная часть его — изучение шедевров классической литературы, да притом не только японской, но и китайской. Чтобы стать человеком значительным, вы прежде всего должны быть человеком культурным. А будущий князь, молодой господин мой, просто обязан стать значительным человеком! Я — ваш учитель, ваш сэнсей. Я несу за вас ответственность. Неужто вы хотите сделаться мишенью для людских насмешек? Хотите опозорить не только самого себя, но и свой дом и семью? Вы — непослушный и ленивый мальчишка. Сбежать с уроков на скачки, каково?!
Кадзэ снова вопросительно взглянул на Манасэ. Князь вынул из кармашка в рукаве маленький веер и принялся изящно им обмахиваться. На точеном лице застыло выражение глубокого равнодушия. Снова обернувшись в сторону престарелого ученого, самурай негромко сказал:
— Вы совершенно правы, сэнсей. Покорно благодарю за то, что указали мне на мои ошибки.
Слепец, похоже, ответа Кадзэ не услышал. Он снова принялся торопливо и неразборчиво бормотать что-то себе под нос. Всего Кадзэ, конечно, расслышать не смог. Только отдельные слова: «Хэйке», «великая битва», «зеркало брошено в море»… Скорее всего старик пересказывал сам себе историю древней жестокой войны меж кланами Тайра и Минамото, схватившимися за право властвовать над Японией.
