Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2

Ознакомительная версия.

– Да-да, – подхватил Фандорин. – Я никогда не видел ничего п-подобного, даже в итальянском цирке, где маэстро пулей сбивал орех с головы собственной дочери!

Асагава скромно потупился.

– Можете называть это «японским цирком», – сказал он. – Я всего лишь соединил два наших древних искусства: баттодзюцу и ину-омоно. Первое – это…

– Знаю, знаю! – взволнованно перебил Эраст Петрович. – Это искусство м-молниеносного выхватывания меча из ножен. Ему можно научиться! А что такое ину-омоно?

– Искусство стрельбы из лука по бегущим собакам, – ответил чудо-стрелок, и титулярный советник сразу сник, подумав, что такой ценой не нужно ему никакой чудо-стрельбы.

– Скажите, Асагава-сан, – спросил Фандорин. – Вы уверены, что остальные двое ваших людей стреляют так же хорошо?

– Гораздо лучше. Поэтому моя задача – сухорукий, с него хватит одной меткой пули. Но господин вице-консул, должно быть, тоже хочет продемонстрировать своё искусство? Я только прикажу обратно приделать мишеням руки.

Эраст Петрович лишь вздохнул.

– Б-благодарю. Я вижу, что японская полиция отлично проведёт операцию и без нашего участия.

Но никакой операции не вышло. Заброшенная сеть вновь осталась без улова. Сацумцы в годаун не вернулись – ни днём, ни в вечерних сумерках, ни в ночной тьме.

Когда окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, Фандорин сказал хмурому инспектору Асагаве:

– Они не придут.

– Этого не может быть! Самурай никогда не бросит свою катану!

К исходу ночи от насмешливой уверенности японца мало что осталось. Он делался все бледнее, углы рта нервно подрагивали – было видно, что он с трудом сохраняет остатки самообладания.

После вчерашнего издевательства Фандорин не испытывал к инспектору ни малейшего сочувствия.

– Не надо было до такой степени полагаться на собственные силы, – мстительно заметил он. – Сацумцы заметили вашу слежку. Мечи самураям, возможно, и дороги, но собственная шкура все-таки дороже. Я отправляюсь спать.

Лицо Асагавы мучительно дрогнуло.

– А я останусь и буду ждать, – процедил он сквозь стиснутые зубы, уже безо всяких «с вашего позволения» и «если господин вице-консул соизволит разрешить».

– Ну-ну.

Попрощавшись с Локстоном и доктором Твигсом, Эраст Петрович отправился домой.

Пустая набережная была окутана прозрачным, нежным туманом, но титулярный советник не смотрел ни на нарядные фасады, ни на влажно посверкивающую мостовую – его взгляд был прикован к нерукотворному чуду, именуемому «восход над морем». Молодой человек шёл и думал, что если б каждый человек начинал свой день, наблюдая, как Божий мир наполняется жизнью, светом и красотой, то в мире исчезли бы мерзость и злодейство – в омытой восходом душе просто не нашлось бы для них места.

Впрочем, жизнь Эраста Петровича сложилась таким образом, что прекрасным мечтаниям он мог предаваться лишь наедине с собой, да и то самое недолгое время – безжалостный рассудок немедленно расставлял всё на свои места. «Очень возможно, что созерцание восхода над морем и понизило бы уровень преступности в первой половине суток, но лишь затем, чтобы ещё более повысить его во второй, – сказал себе титулярный советник. – Человеку свойственно стыдиться моментов умильности и прекраснодушия. Можно было бы, конечно, для равновесия принудить всё население земли любоваться и закатом, зрелище тоже хоть куда. Однако страшно представить, во что тогда превратятся пасмурные дни…»

Фандорин со вздохом отвернулся от картины, сотворённой Богом, к пейзажу, созданному людьми. В этот чистый, умытый росой час сей последний тоже был очень недурён, хоть и куда менее совершенен: под фонарём, подложив под щеку кулак, дрых обессилевший матрос, на углу противно шаркал метлой не в меру усердный дворник.

Вдруг он уронил своё орудие, оглянулся, и в ту же секунду Фандорин услышал стремительно нарастающий грохот, женские крики. Из-за угла на набережную бешено вынеслась лёгкая одноколка. Чуть не перевернулась, оторвавшись от мостовой одним колесом, но кое-как выровнялась – лошадь успела свернуть перед самым парапетом, однако замедлила бег не более чем на долю секунды. С истошным ржанием мотнула башкой, роняя клочья пены, и припустила сумасшедшим галопом вдоль моря, быстро приближаясь к Фандорину.

В коляске была женщина, она держалась обеими руками за сиденье и пронзительно кричала, растрепавшиеся чёрные волосы развевались по ветру – шляпка, должно быть, давно слетела. Всё было ясно: лошадь чего-то испугалась, понесла, а хозяйка не смогла удержать поводья.

Эраст Петрович не анализировал ситуацию, не пытался предугадать возможные последствия, он просто соскочил с тротуара и побежал в том же направлении, в каком неслась коляска, – настолько быстро, насколько можно бежать, если все время глядишь назад.

Лошадь была красивой белой масти, но грубовата и невысока в холке. Титулярный советник уже видел таких здесь, в Йокогаме. Всеволод Витальевич сказал, что это исконно японская порода, отличающаяся капризностью и малой пригодностью для езды в упряжке.

Фандорину никогда в жизни не доводилось останавливать взбесившуюся лошадь, но однажды, во время недавней войны, он видел, сколь ловко это получилось у казака и, с всегдашней своей любознательностью, выспросил, как это делается. «Ты, барин, главно дело, за уздейку её не лапь, – поделился наукой донец, – они, когда сдуремши, энтого не любят. Ты ей на шею прыгай, голову к земле гни. Да ори на неё не матерно, а ласково: „донюшка, голубушка, невестушка моя“. Она в разум и войдёт. А ежели жеребец, то его надо „братишкой“, ещё „земелей“ можно».

Когда обезумевшее животное поровнялось с бегущим, Эраст Петрович поступил в полном соответствии с теорией. Прыгнул, повис на потной, скользкой шее и только тут сообразил, что не знает, жеребец это или кобыла – не было времени рассматривать. Поэтому на всякий случай запустил и «донюшку», и «земелю», и «братишку» с «голубушкой».

Сначала не помогло. То ли надо было уговаривать по-японски, то ли лошади не понравился груз на шее, но представительница (а может, представитель) капризной породы страшно фыркнула, замотала башкой, попробовала цапнуть титулярного советника зубами за плечо. Не преуспела и лишь тогда начала понемногу замедлять бег.

Шагов через двести скачка, наконец, прекратилась. Лошадь стояла, вся дрожа, по спине и крупу сползали мыльные клочья. Фандорин расцепил объятия. Пошатываясь, встал на ноги. Первым делом выяснил вопрос, занимавший его всё недолгое, но показавшееся ему бесконечным время, пока он исполнял роль оглобли.

– Ага, все-таки д-донюшка, – пробормотал Эраст Петрович и лишь после этого взглянул на спасённую даму.

Это была содержанка достопочтенного Алджернона Булкокса, она же излучательница волшебного сияния госпожа О-Юми. Её причёска рассыпалась, со лба свешивалась длинная прядь, платье было разорвано, так что виднелось белое плечо с алой царапиной. Но и в этом виде владелица незабываемой серебряной туфельки была до того прекрасна, что титулярный советник замер и потерянно захлопал своими длинными ресницами. Никакое это не сияние, пронеслось у него в голове. Это ослепительная красота. Потому так и называется, что от неё будто слепнешь…

А ещё он подумал, что вряд ли растерзанность ему так же к лицу, как ей. Один рукав сюртука у титулярного советника был оторван полностью и болтался на локте, второй рукав успела погрызть кобыла, панталоны и штиблеты почернели от грязи, а ужаснее всего, конечно, был едкий запах конского пота, которым Эраст Петрович пропитался с головы до ног.

– Вы целы, сударыня? – спросил он по-английски и слегка попятился, чтоб не терзать её обоняния. – У вас на плече к-кровь…

Она взглянула на ссадину, опустила край платья ниже – показалась впадинка под ключицей, и Фандорин проглотил конец фразы.

– А, это я сама. Рукояткой кнута зацепила, – ответила японка и беспечно смахнула пальцем коралловую капельку.

Голос у куртизанки оказался неожиданно низкий, хрипловатый – по европейским меркам некрасивый, но было в его звуке нечто, заставившее Фандорина на миг опустить глаза.

Взяв себя в руки, он снова посмотрел ей в лицо и увидел, что она улыбается – его смущение, похоже, её забавляло.

– Я вижу, вы не очень испугались, – медленно произнёс Эраст Петрович.

– Очень. Но у меня было время успокоиться. Вы так пылко обнимались с моей Наоми. – В удлинённых глазах сверкнули лукавые искорки. – Ах, вы настоящий герой! И если бы я, в свою очередь, была настоящей японкой, то мне следовало бы выплачивать вам долг благодарности до конца моих дней. Но я научилась у вас, иностранцев, многим полезным вещам. Например, что можно просто сказать «спасибо, сэр», и быть в расчёте. Спасибо, сэр. Я вам очень признательна.

Она приподнялась с сиденья и изобразила грациозный книксен.

Ознакомительная версия.