оглядел площадь, запруженную народом, представляя, что она могла и вправду стать красной от крови. — К дьяволу исполнительный комитет. Ждать больше нельзя, бомбисты Бойчука совсем озверели. Завтра я устрою засаду на Красных воротах, а заодно и по всем прочим «красным» адресам, которые отыщутся. Скрутим эту гниль до того, как они бомбу установить успеют. А вот после того, как арестую всю ячейку, непременно позову вас. Сходим в театр, а если захотите, то и на ипподром, и в зоосад. Больше же никаких проблем у нас не останется!
— Недооцениваете вы значение театра для воспитания патриотических чувств или, напротив, революционных устремлений в душах юных сограждан.
— Все шутите, г-н бывший студент? — полковник застегнул мокрую шинель на все пуговицы и подал знак Кашкину, чтобы тот раздобыл извозчика да поскорее. — Знаете что, а катитесь-ка вы к чертовой бабушке!
— К ней и отправлюсь, — кивнул Мармеладов, — когда костюм подсушу.
XVII
Сыщик дремал в углу скрипучего ландо, чуть покачиваясь в такт движению. Митя ерзал на неудобной скамейке напротив него и, в конце концов, не выдержал.
— Ну, и куда мы едем.
— В Нахабино, — ответил Мармеладов, не открывая глаз.
— Это мне известно. Услышал, когда ты извозчика нанимал. Я же рядом с тобой стоял, братец! Но зачем мы едем? Вот в чем вопрос мой. До Нахабино тащиться тридцать вёрст. Обратно поедем — уже все шестьдесят. И ради чего?
— Хочу расспросить очевидцев о юных годах Бойчука, — сыщик протер глаза и выглянул из повозки. — Ничего, скоро приедем.
— Гос-с-споди… Оно тебе надо?
— А без этого невозможно разобраться в его психологии.
— Снова-здорово! Получается, ты готов отсидеть себе задницу, лишь бы влезть в голову террориста? И так ясно: озлобленный, забитый курвеныш из медвежьего угла мстит всему миру…
— Это как раз и не ясно! — возразил Мармеладов. — Если бы мальчик остался в этом самом углу горе мыкать, тогда ещё хоть как-то складывается. В здешних дебрях легко возненавидеть отца и ему подобных. Они там, в большом городе, едят на золоте и носят бобровые шубы, а ты грызёшь заплесневелую корку и укрываешься дырявой яригой, дрожишь от холода и страха. Вот уже и мотив!
— Да! Отличный мотив, — обрадовался почтмейстер. — Все у тебя сложилось, поворачивай оглобли.
— Только он сбежал отсюда, понимаешь? Столетов сына принял и подарил другую жизнь. Сытую, богатую, с шубами и каретами. Пусть первые десять лет мальчик голодал, сносил оскорбления и побои, но следующие десять лет все искупили. Отчего же Бойчук захотел бросить уютное счастье и опять окунуться в ад?
— Но ведь Порох говорит: связался с дурной компанией…
— Глупости говорит. У него в голове отписки канцелярские. «Дурная компания»… Примерь на себя. Ты долго прозябал в подполе с крысами, а после вышел на свет и вкусил лучшей жизни. Сунешься ли ты обратно, к крысам, добровольно? Нет. Ты будешь всячески избегать жуткого подпола и цепляться зубами за новый мир, потому что никакому нормальному человеку не захочется возвращаться туда, где он испытывал боль, страх и унижения.
— А если не добровольно? Угрозами заставили?
— Митя, ты невнимательно слушал полковника. Это Бойчук сколотил боевую ячейку. Он там главарь. Головорезы ему слепо подчиняются и воплощают его кровавые замыслы.
— А если Фрол пожил в роскоши и осознал, что в империи нашей еще тысячи забитых крестьянских детишек, у которых не появится шанса вылезти из подпола. Они так и просидят среди крыс… Голодные… В драных портках… До самой смерти. Пошёл в социалисты, чтобы радеть за народ. Вот уже и мотив, а?
Сыщик мысленно разложил по полочкам аргументы приятеля.
— Отнюдь. Столетов открыл сыну дорогу в высший свет. Там в чести благотворительность. Общество «Доброхотная копейка» — слыхал про такое? Они попрекают дворянство, мол, с каждого рубля, потраченного на платье, отдай копеечку беднякам. Фрол мог бы выбрать этот путь — открывай школы для крестьянских малышей или построй красильню в родной деревне, а может ещё какую артель. Пользы поболее, чем от швыряния бомб, и убивать никого не надо — грех на душу брать. Да и вряд ли Бойчук в своём дивном новом мире так уж переживал о страданиях народа. Для него народ — это кто? Вечно пьяная мать. Злобные дядьки, раздающие оплеухи и зуботычины. Мельник, искалечивший ему руку… Кого из них жалеть? Нет, должна быть иная причина.
— Какая?
— Не знаю. Может, над Фролом в детстве насилие кто учинил или на его глазах сгорел дом, а в нем погиб кто-то близкий. Такая травма для психики могла бы все расставить по местам. Нормальный человек не захочет бросить комфорт и скитаться по оврагам и подбрасывая бомбы в людные места. Но для безумца это в порядке вещей. Вот я и хочу выведать: от чего Бойчук мог тронуться умом?
— Ох, братец, неужто думаешь, что деревенские все расскажут тебе, незнакомому городскому хлыщу?
— Расскажут. Деревенские любят балясы точить. К тому же у меня с собой проверенное средство для поддержания разговора, — сыщик достал из кармана кулек с медовыми пряниками. — Сласти любят и дети, и старики. А кроме них в деревне никого и не осталось. Молодежь да мужики покрепче в Москву ушли, на заработки.
— Поглядим, — Митя бросил взгляд на распаханное поле, залитое дождем, и зябко поежился. — А чего это ты бомбистами увлекся? Еще утром говорил, что они тебе не интересны и важнее деньги отыскать.
— Так деньги, скорее всего, у Бойчука. Найдем его — сможем вернуть украденное г-ну Шубину.
— А, я подумал, ты решил Пороху помочь победить всех врагов самодержавия.
Мармеладов покачал головой.
— Может статься, все дело в том, что ты в Бойчуке разглядел нечто знакомое? — продолжал допытываться почтмейстер. — Молодой парнишка с идеей в голове, которая разрешает ему кровь невинных реками проливать… Решил спасти бомбиста? Наставить на путь истинный, чтоб не совершал твоих ошибок?
— И в
