Женщине, а может, девушке — впечатление было двойственное, — могло быть лет двадцать пять. На десять с гаком моложе меня. Когда я загибался в вагоне для скота на перегоне Барановичи — Слоним, она была еще совсем ребенком.
Тонкие руки с острыми локотками, но высокая, развитая грудь и ноги длинные, мускулистые. Видимо, много ходила.
Движения точные, красивые. Выражение лица и голос приятные, мягкие.
И — рыжая. Но это была не та бесцветная, апельсиновая рыжина, которая встречается чаще всего, а был этот цвет темного красного дерева, всегда отливающий глубинным золотом. И кожа чистая, без веснушек, молочно-белая, совсем без голубого оттенка, так свойственного рыжим. Никакой косметики, да она «в поле», под ветром и солнцем, и не нужна. И тем более удивляли естественно темные брови и ресницы в контрасте с большими глазами зелено-голубой глубины.
«Ну, довольно пялиться, Космич. Этот пирог не для тебя, да и не такая уже цаца стоит перед тобой. Бывали лучшие».
— Зайдите на минутку к нам. — Она указала на палатку.
— Куда уж мне? — забасил Мультан. — Я ее завалю.
В палатке было очень чисто и уютно. Четыре застланных топчана, четыре спальных мешка в изголовье, веточка можжевельника в вазочке, брезентовый пол посыпан молоденьким аиром.
— Что у вас — троица?
— У нас всегда троица.
Я почти сразу заметил у нее пристрастие к порядку, а потом, по мере знакомства, и слабость к добротным и красивым вещам. Причем — дешевым. Закажет, например, местному гончару доподлинную копию старинного кувшина, горшка, миски, облитых похожей глазурью. Просто, чтобы приятно стояли на столе.
— Ну, что у вас, Антон Глебович?
Я рассказал. Без подробностей, без истории расшифровки. Просто сказал, что должно быть под знаком корабля где-то под второй от угла башней подземелье. Она не удивилась — мало для чего какое-то там подземелье может быть нужно историку. Взяла щуп и сказала:
— Ну что же, пойдемте, посмотрим.
Вышли на площадку. Мультан — неизвестно зачем притащился сюда, делать было нечего, что ли? — поплелся за нами. Иногда наклонялся и что-то подбирал. Заразился во время археологической разведки человек.
— Что за щуп у вас такой интересный?
— Посмотрите.
Щуп, остроконечный прут, которым удобно щупать грунт на песках, был сделан в виде поморской шпильки-заколки. Кованый, и один конец закручен в поперечный овал. Чтобы пролезла рука и прочно держалась в стальной петле. Кончался овал утонченным завитком.
В другом щупе конец петли-ручки смыкался и, словно лента, трижды обвивался вокруг штыря щупа.
— Сама заказывала. Вот берите пока этот. В обоих по метру длины. Можно мерить глубину в раскопе. И на песках щупать удобно, — вздохнула с улыбкой. — Но, главным образом, от собак.
Мы пошли по краю городища. В спину Генка запел прочувствованным, дурашливым голосом на мотив «Степь да степь»:
В той степи глухой
И-сто-рик у-мирал.
И после небольшой паузы (как на это отреагируют?):
Перешли жане
Вещи тощие,
Передай ключи
От жилплощади…
А другой жане
О том промолчи,
От жилплощади
Не давай ключи.
Я наклонился и поднял камень, но Генка уже скользнул за палатку.
— Что, и в самом деле другой не давать ключей? — засмеялась она.
— Слава богу, не имею такого счастья ни во второй, ни в первый раз.
— Почему же «слава богу»?
— А так.
— Почему же так?
— Спокойнее. Я уже годы за плечами имею.
— Какие там годы, — издали, услышав, сказал Мультан, — какие ваши годы? Вот я, вы думаете, почему такой заросший? Неопрятный? Думаете, бритвы не имею? Имею, и в баню дважды в неделю хожу. А щетина, будто у кабана, потому что жена приказала бриться раз в месяц. Потому как еще ревнует, дура.
Он приблизился, и так мы подошли к краю городища, откуда замок смотрелся, как на плане. Отсюда и разрушения были видны лучше.
— Разрушают, — тихо сказала она. — Постепенно.
— И доска сорвана, — сказал я. — Валяется в бурьяне.
— Куда она убежит? — буркнул Мультан.
— В какой-нибудь фундамент.
— Да кто ее украдет?
— Благодарные жители и украдут.
— Не дам, — сказал Мультан. — Я ведь сторож костела. А заодно и замка.
— Ну, дед, вы насторожите, — заметил я.
— Ого-го, еще как. А доска что? Прибьют доску и как будто все дело сделано. А доска — сегодня она есть, завтра нету! Кр-руши, Ванюха!
— Он прав, — сказала Стася. — Была доска на Ружанах, на белорусском Парфеноне, а во дворе валялись бочки из-под мазута. Нету ее — те же бочки. Так какая вам башня нужна?
— «Вторая от угла».
— От которого угла? Где тот угол?
— И в самом деле, угла четыре. Так что практически под каждой…
— Практически псу под хвост твоя работа, хлопец, — сказал Мультан.
— А далее
стоп под знаком корабля, — безнадежно сказал я.
— Восемь стоп под знаком корабля, — повторила она, посчитав по пальцам. — Н-да, негусто.
Мультан ковырял носком сапога землю.
— Вот что, — проворчал он наконец. — Так ты тут ничего не найдешь. Я вот что сделаю. Я тебе внука своего младшего, Стасика, пришлю. Он настоящий Мультан. И он с Васильком Шубайло, другом своим, такие сорвиголовы, что весь замок с головы до пяток облазили. Может, они тебе чем-то помогут.
— Спасибо, дед. От детей в таких случаях действительно может быть больше пользы, чем от взрослых.
— То-то.
— Что же, — спросил я у Стаси, — вы копать начнете? Но ведь еще сыро.
— Пока будем готовиться. Настоящие работы начнем, когда учеников, у которых экзаменов нет, отпустят и когда немного подсохнет.
— Шаблыка тут им помог, — сказал дед.
— Да. Стоит копать. В случае чего и вам поможем. Заходите к нам.
— Что же, буду рад.
Мы стояли над откосом. Ветер веял со стороны замка, от небольшой реки. Справа и слева были видны пруды, и на одном из них игрушечная отсюда мельница. Было широко-широко.
— А городище это называется Белая Гора, — сказала она.
— Да, Белая Гора, — повторил дед.
До костела нам с дедом было по пути. Шли, болтали о том, о сем. От плебании нам под ноги бросился рыжий пес, помесь дворняги с ирландским сеттером. Прижав уши, начал ласково скулить.
— Кундаль, Кундаль, — трепал его дед. — Гляди ты, какой жирный. Как мешок. Ну, скоро на охоту с тобой пойдем. Тогда сбросишь жир. Пойдем на охоту?
Собака начала прыгать от радости.
— Верите, наловчился, холера, чтоб он был здоров, рыбу ловить. Иногда такую здоровенную принесет. И не знаю, или он ныряет за ней, как водолаз, или еще как. Зайдите ко мне, — пригласил Мультан. — Поглядите на сторожку. Вот так здесь и ночую каждую ночь: жена, дети и внуки в хате, а я тут. Поэтому моя баба и запретила мне часто бриться… Ревнует, холера.
Сторожка была самой необычной из сторожек, какие мне когда-либо доводилось видеть. Целых две комнаты. И большие.
— Здесь вход отдельный, — сказал дед. — Ни к селу, ни к городу он. Клира поубавилось, вот и отдали мне под сторожку. А вещей разных столько: все непригодное сюда сложили да еще из бывшего дворца собрали и принесли.
Это было в самом деле так. В первой комнате — голландка, топчан, стол и табуретки, а кроме того, еще и поломанная фисгармония, кресло с высокой «бискупской» спинкой, старый буфет черного дерева (стекла в нем отсутствовали, и на полках виднелись кружки, стаканы, чайник, картофель и лук россыпью).
Во второй комнате в углу лежали доски икон и рулоны иконных полотен, стоял стол на «орлиных» ножках (когти орлиной лапы сжимали шары, на которых стол и стоял) и пара кресел-инвалидов.
И в обеих комнатах на стенах висели портреты. Некоторые были порваны, некоторые потемнели до того, что на них почти невозможно было что-нибудь рассмотреть. А посредине одного был круг расплавленной краски — видимо, ставили ведро с кипятком.
Портреты были, может, и не очень художественные, но музейные. На некоторых виднелись латинские надписи или славянская вязь.
— Ксендз сюда перетаскал. Что в хатах купил, что на чердаках нашел.
— Дворец ведь сгорел.
— Э, не так много в том дворце и добра было. Кое-что успели вытащить.
— Куда же оно подавалось?
— А кто знает? Тут перед освобождением такое творилось… А потом, когда немцы удрали, а наши еще не пришли, было еще хуже.
— А что?
— Бовбель-Кулеш разгулялся. И разобрать нельзя было, кто кому голову сворачивает.
— А хорошо тут у вас. Мне бы сюда перебраться.
— Что, вечеринки у Вечерки надоели?
— Да я и сам могу. Но там уже слишком.
— И вот, гляди ты, хороший человек — заведующий клубом — поискать, даром что образования не хватает, а вот привязалась этакая чума — и ничего нельзя поделать.
Вздохнул:
— Надо поговорить с ксендзом. Глядишь, и мне ночью не так скучно будет. Не будешь же всю ночь ходить, иногда и посидеть хочется… Поговорить. А Стасика вам завтра в помощь пришлю. Он — Мультан, а я уже на старости лет начинаю наше уличное прозвище оправдывать — Потеруха[61]. Потеруха старая и есть.
