Мексиканские бандиты тоже двинулись рысцой, держась на почтительном расстоянии от камеры, как и Бестужев. Приходилось проявлять изрядную смекалку — сейчас просто технически невозможно было натянуть где-нибудь ленточку, обозначавшую границы кадра. Сол придумал поистине революционную новацию, как сам заявил с гордостью, заверяя, что до него никто до этого не додумался. Камеру намертво прикрепили в повозке, где разместился и Сол — и повозка ехала вровень с дилижансом на некотором расстоянии от него, — и оператор Курт сноровисто вертел ручку столь невозмутимо, словно помещался на твердой земле. Сол готов был съесть собственную шляпу, если зритель не придет в восторг от столь эффектной новинки — но вряд ли ему придется это делать, подумал Бестужев, зрелище, и точно, получится поразительное: никаких инсценировок в студии, камера и в самом деле двигается вместе с дилижансом, всякий поймет, что вокруг не декорации, а натуральный пейзаж…
Что-то чересчур уж резко рванул дилижанс вперед…
Он насторожился, привстал на стременах. Не нравилось ему происходящее, ох, не нравилось… Запряженная в дилижанс четверка лошадей уже шла чуть ли не галопом, в окне мелькнуло испуганное личико Лили…
Забирая влево, Бестужев подхлестнул коня, ударил шпорами, и флегматичный Пако не сразу набрал аллюр — а когда Бестужев поравнялся с киносъемочной повозкой, сразу увидел, что дело плохо. То ли кучера развезло на жаре на старые дрожжи, то ли он сделал что-то не так — как бы там ни было, вожжи он упустил, мало того, когда дилижанс подбросило на рытвине, навернулся со своего высокого сиденья — и держась обеими руками за сиденье, болтался, как тряпичная кукла, раскачиваясь, даже не пытался упереться носками сапог в стенку дилижанса, стараясь вскарабкаться назад.
Лошади понесли, почуяв абсолютную свободу. Раздался испуганный визг Лили, она маячила в окне, цепляясь за дверцу, а та вот-вот могла распахнуться… Дилижанс швыряло и подбрасывало, как лодку на волнах, неуправляемые кони повернули вправо и понеслись по обширной равнине куда глаза глядят.
Кучер сорвался. Он шлепнулся оземь со столь неприятным звуком, что проскакавшего мимо Бестужева поневоле перекосило. Ухитрившись не угодить ни под копыта, ни под колеса, он покатился по траве, как мешок, и тут же исчез из виду, оставшись позади. Правее и сзади маячили мексиканские бандиты, похоже, совершенно растерявшиеся. Киносъемочная повозка все так же неслась вровень с дилижансом на том же расстоянии, но сидящие в ней вряд ли чем-нибудь могли помочь — к тому же упряжку дилижанса, похоже, пугал как раз вид треноги с венчавшим ее невиданным аппаратом и доносившийся оттуда равномерный стрекот…
Просто чудо, что дилижанс до сих пор не перевернулся и не потерял ни единого колеса — если учесть, как его бросало и качало. Но ожидать этого можно в любую секунду…
Яростно нахлестывая Пако, Бестужев догнал их и скакал теперь меж дилижансом и повозкой с аппаратом. Более всего его поразил вид Курта — тот, прильнув к окуляру, все так же крутил ручку, словно ничего вокруг не происходило.
Лили, с искаженным лицом, умоляюще уставилась на Бестужева, кажется, она что-то кричала, но Бестужев не слышал. Он, погоняя расходившегося жеребчика, присматривался к несущемуся в каких-то двух шагах боку дилижанса, с невероятной четкостью рассмотрев каждую царапинку, каждый отслоившийся лепесток краски на изрядно потертом кузове.
Вожжи, вот удача, не волочились по земле — зацепились за скамейку кучера. Но все равно, при малейшей неосторожности в два счета можно было свернуть шею. Он уже понимал, что предстоит сделать — и понимал, насколько трудна задача…
Грохотали копыта, гремели колеса, храпели кони. Хорошо еще, что Пако нисколечко не артачился — и Бестужев, осторожно маневрируя, понемногу прижимал коня к дилижансу, так, чтобы тот оказался на расстоянии вытянутой руки, а то и поближе. Лили уже не видно было в окне, должно быть, цеплялась внутри за сиденье, если только не свалилась в обморок. Вдохнув запахи конского пота, нагретого на солнце старого дерева и взрытой копытами незнакомой травы, Бестужев лихорадочно ловил подходящий момент.
Что-то затрещало совсем рядом, пониже и сзади — неужели колесо… Пора! Привстав на стременах, держа поводья одной только левой рукой, Бестужев изготовился. В голове мелькнуло: застрянет нога в стремени — конец…
Извернувшись немыслимым образом, он метнулся вверх, как кошка, прыгающая с ветки на ветку. Стремена ушли из-под ног, в следующий миг разогнавшийся Пако обошел дилижанс и помчался в поле, на некую томительную, жуткую долю секунды Бестужев оказался висящим в воздухе без всякой опоры — но одной рукой успел вцепиться в торец сиденья, а другой в его спинку.
Его раскачивало и стукало о козлы. Что-то твердое угодило по ребрам так чувствительно, что Бестужев сквозь зубы зашипел от боли и на миг ослеп. Когда зрение вернулось, он увидел буквально под носками сапог железный обод колеса и торопливо поджал ноги, чтобы не угодить в спицы. Прекрасно осознавал, что у него остались считанные секунды, что жизнь зависит от ловкости и силы.
Что есть мочи упершись подошвами в бок дилижанса, временами так и норовивший, будто живое существо, отшатнуться в сторону, напряг мускулы и рывком подбросил тело вверх. Левая нога сорвалась — но правая прочно угнездилась на чем-то твердом, способном стать надежной опорой. Еще рывок, еще… Вонзившись коленом в сиденье, Бестужев забросил туда тело и несколько секунд лежал в нелепой позе, животом на твердой доске, прижавшись к ней щекой. Его подбрасывало и швыряло, шляпа давным-давно куда-то улетела, но главное было сделало, он достиг цели и остался жив. Внизу, прямо у него перед глазами, сплошной пестрой полосой летела назад ярко-зеленая трава с невысокими цветущими кустиками, размеренно колыхались лоснящиеся конские крупы, скрипела упряжь. Что-то вновь затрещало, пронзительно, скрипуче.
Схватив оказавшиеся совсем близко широкие вожжи, Бестужев вовсе не романтично раскорячился на сиденье, что есть сил прижимаясь лопатками к спинке, впившись в наклонную дощечку, натягивая вожжи так, что спина, казалось, вот-вот хрустнет от натуги, а глаза вылезут из орбит. Ничего конкретного он не видел, перед глазами стояло сплошное мелькание.
Он не сразу понял, что все кончилось — кони пошли ровным шагом, а там и остановились вовсе посреди зеленой равнины, там и сям усыпанной разноцветными соцветиями чужих кустарников. Бестужев еще долго не мог разжать пальцы, так и сидел, прижимаясь к спинке, натягивая вожжи что есть мочи. Опомнился, когда передняя пара коней начала приплясывать и вставать на задние ноги от боли в раздираемых удилами губах.
Тогда только он ослабил хватку, облегченно выдохнул, мотая головой… Оглянулся через плечо — догнавшие дилижанс мексиканские бандиты, мешая друг другу, торопливо распахивали дверцу, чтобы вытащить девушку, то ли спасая ее после всего пережитого, то ли, согласно фильму, все же похищая. Бестужев так и не понял, у него все перемешалось в голове, фильм и реальность.
Убедившись, что девушка уже на земле и в полной безопасности, он принялся неуклюже сползать с облучка, оказавшегося чертовски высоким. Почувствовав подошвами твердь земную, пошатнулся, ощутив нешуточную слабость, на миг потерял равновесие, наткнувшись грудью на высокое колесо. Постарался отогнать эту слабость, недостойную мужчины и офицера, кое-как справился с собой, чуть пошатываясь, отошел от дилижанса. Понесшие было кони успокоились совершенно, стояли с самым невинным видом, поматывая головами и переступая с ноги на ногу. Неподалеку на земле сидела Лили, громко всхлипывая, а над ней растерянно топтались мексиканцы, не зная, что тут предпринять.
«Водки бы сейчас, — подумал Бестужев, почти прогнав дрожь в ногах. — Налить полстакана дринков и дерябнуть одним духом… Да где ж тут возьмешь».
С повозки спрыгнул Сол, подбежал к нему, ухватил за ворот и возбужденно затараторил:
— Михаил, кинематограф еще такого не видел! Курт все снимал, до самой последней секунды! Я уверен, все целиком войдет в фильм! Зритель визжать будет, а прочие режиссеры удавятся от зависти — никому нипочем такого не снять, не снять кусочек настоящей жизни! Вы ничегошеньки не играли, но это получится великолепная сцена! Все так естественно и жизненно! Это будет лучшая сцена фильма!
Бестужев непонимающе взирал на него. Потом, в свою очередь, ухватил великого режиссера за ворот, но гораздо грубее. Лицо его наверняка не пылало сейчас ангельской кротостью и любовью к ближнему, наверняка наоборот. Так и подмывало заехать по этой сиявшей творческим восторгом физиономии.
Он опомнился, разжал пальцы — глаза кинематографиста прямо-таки озарены были ясным, ослепительным, нерассуждающим фанатизмом творческого человека, не видевшего и не знавшего ничего вокруг, кроме невероятно удачной сцены, запечатленной на пленке во всей красе. Бесполезны были тут и любые слова, и даже затрещины…
