Ознакомительная версия.
Услышав про умершую жену, Николас сглотнул. Неужели попадание? Нет, это было бы слишком просто!
— Да, мы с Иваном Ильичом вместе работали, — пробормотал он.
— В «Правде»? Вы тоже журналист?
— Вроде этого.
Шибякин работал в коммунистической газете «Правда»? Всё один к одному! Пока поднимались в лифте, соседка не умолкала ни на секунду, но ничего ценного больше не сообщила — сетовала на времена. Жаловалась, что раньше в вестибюле и фикусы были, и стенгазета висела, дежурили вахтеры, а теперь полное безобразие. Уважаемые люди ходят с авоськами, донашивают ондатровые шапки с десятилетним стажем, а половину квартир скупили всякие хачики, заставили двор иномарками.
— Да что двор, — закончила свой плач социалистическая Ярославна, выходя на восьмом. — Что со страной сделали! Взять хоть вашу газету. Разве такой она была?
— Не говорите, — лицемерно вздохнул Фандорин. Сердце у него с каждым мгновением стучало всё чаще.
На девятом этаже он долго стоял перед коричневой дверью с приклеенными медными цифрами 3 и 6. Когда-то они, должно быть, смотрелись импозантно, но металл потускнел, покрылся пятнами.
— Это был Найк Борзов, поклявшийся нашим радиослушательницам в вечной любви, — доносился из-за двери разбитной девичий голосок. — А теперь наша реклама…
Под задушевный дуэт, певший про «Мастер Дент, сеть стоматологии», Николас несколько раз нажал на кнопку.
Как и следовало ожидать, никто не откликнулся, только радио перешло на прогноз погоды. Дождь, северный ветер, ночью заморозки.
Ну, собственно, всё. Половина работы за шестнадцатый отдел сделана. Теперь вызвать Волкова, пусть приезжает со следователем, понятыми или как там у них это заведено.
Николас подергал ручку — скорее механически, от задумчивости.
В двери что-то щелкнуло, и створка подалась внутрь, как и положено в домах советской постройки. Ника где-то читал, что на сей счет в свое время была издана специальная инструкция НКВД: делать входные двери только открывающимися внутрь, чтоб было легче вышибить при аресте.
У Фандорина возникло явственное ощущение дежавю, будто он уже видел прежде, как с тихим скрипом приоткрывается дверь, словно заманивая в пустую квартиру. Собственно, это и было дежавю. Он столько раз deja vu[7] эту сцену в кино — как человек толкает предположительно запертую дверь, а та вдруг подается, зловеще пискнув петлями. И еще возникло необъяснимое чувство: будто ничего удивительного в этом факте нет, будто дверь и должна была открыться. Удивительным, показалось другое — из щели на полутемную лестничную площадку заструился электрический свет. Это днем-то?
Николас так и застыл, сжимая холодную ручку. Войти не решался, лишь пытался заглянуть в щель. По законам Голливуда, внутри должен обнаружиться труп хозяина, но трупа не было — это он знал точно. То есть, был, но не в квартире 36, а в милицейском морге.
Азарт азартом, но закон нарушать нельзя. Фандорин толкнул дверь еще чуть-чуть. Коридор как коридор, только по полу почему-то разбросаны ботинки. Ладно, нужно звонить Волкову.
Тут лязгнула соседняя дверь, и Николас в панике шмыгнул в осиротевшую квартиру, захлопнув за собой дверь. Поди-ка объясни, кто ты такой и почему стоишь перед приоткрытым входом в чужой дом!
Первым делом, еще не оглядевшись, а лишь заметив выключатель, погасил свет. Прижался к кожаной обивке ухом.
На лестнице зашаркали неторопливые шаги. Остановились — совсем рядом, в каком-нибудь метре. Пронзительно задребезжал дверной звонок, и Фандорин только сейчас понял, какую чудовищную и, может быть, даже непоправимую глупость он совершил.
— Иван Ильич! — позвал раздраженный старческий голос. — Откройте же! Я слышал, как вы хлопнули дверью. Иван Ильич!
Снова звонок — длинный, потом серия коротких.
— Это черт знает что такое! У вас всю ночь орало радио! Какие-то дикие, неандертальские песни! Я всё понимаю, сочувствую и так далее, но так тоже нельзя! Иван Ильич!
И тише, сердито:
— Совсем спятил. Хоть психовозку вызывай…
Снова шаги, но удаляющиеся. Гул подъезжающего лифта.
Слава Богу, уехал. Уф!
Нужно было поскорей уносить ноги. Просто выйти, прикрыть дверь и позвонить Волкову. А говорить, что по собственной — дурости влез в квартиру, незачем. Только лишние подозрения навлечешь.
Стоп. А отпечатки пальцев на ручке с внутренней стороны? Брался он за нее или нет, когда захлопнул дверь? Не вспомнить. Если брался, необходимо протереть платком. А вдруг сотрешь какие-нибудь важные отпечатки? Тут, наверное, лучше ничего не трогать.
Лишь теперь вспотевший от напряжения Николас осмотрелся по сторонам и увидел, что в квартире и без него всё уже потрогали, да еще как!
Кто-то вывернул содержимое галошницы, побросал на пол верхнюю одежду с вешалки, выпотрошил антресоли.
В комнатах было и того хуже: всё перевернуто вверх дном, диван, кресла и стулья распороты, сорваны подоконники, книги свалены грудой, кое-где выломан паркет и даже обои местами содраны. И над всей этой Хиросимой, залитой ярким электрическим светом, ликующе болботал звонкий голосок с характерной московской протяжкой:
— Привет всему прогрессивному человечеству на волне «Отвязного радио»! Слушаем, премся, отмокаем!
Ника нашел приемник под распоротой подушкой, хотел укрутить звук, но опять вспомнил об отпечатках и вместо этого выдернул штепсель из розетки.
Сразу стало легче, и включилась голова.
Обыск был вечером или ночью — во всяком случае, в темное время суток, иначе зачем свет? Один человек не смог бы столь тщательно прочесать немаленькую квартиру — на кухне вон даже все квадратики линолеума отодраны. Вывод номер два: действовала группа. Искавшие не церемонились — знали, что хозяин не придет. Вывод номер три: вероятнее всего, они его и убили.
Радиостанцию тоже выбрали они. Вряд ли господин Шибякин «пёрся» от такой музыки. Это они включили, чтоб веселей искалось. Вывод номер четыре: люди молодые, явно не коммунистической генерации. Как там пел капитан Волков? «Дело рук красных дьяволят»?
И еще. Радио включили на полную громкость, не опасаясь, что соседи придут скандалить или вызовут милицию. Уходя, не погасили свет и не заперли дверь. Оно конечно, большого смысла заметать следы не было — хозяин убит, труп рано или поздно опознают, но всё же такая наглость впечатляла. Эти люди ничего не боятся! Что они тут выискивали? Нашли или нет?
Прошелся по разгромленным комнатам. Поднял фотографию с разбитым стеклом. На ней был вчерашний посетитель, но только гладкий, упитанный, с довольной улыбкой на круглой физиономии. Рядом стояла женщина: мелкие кудряшки перманента, двойной подбородок, массивные золотые серьги. Одним словом, типичная пара хомо советикусов. В прежние годы в европейской толпе таких было видно издалека — по одежде, по настороженно-жадному выражению лиц. Вымерли, как динозавры. Канули в Лету. Вроде и черт бы с ними, скатертью дорожка, а тоже ведь кусок отечественной истории, живые судьбы.
На разбитом телевизоре тарелка со следами гречневой каши. Ника представил одинокого человека в запущенной — квартире, знававшей лучшие времена: как он стоит над плитой, готовя свой убогий завтрак, и не знает, что это последняя трапеза в его жизни.
Из письменного стола торчали вывороченные ящики, пол вокруг был сплошь засыпан старыми квитанциями, коммунальными книжками, еще какими-то бумажками. Груда старых вырезок из «Правды», рядом канцелярская папка с тесемками — видимо, в ней они и хранились. Николас присел на корточки, зашуршал газетной бумагой. Ничего примечательного — статьи и статейки обычного для советской прессы содержания. Из Гаваны, Ханоя, Дамаска, прочих экзотических мест. И всюду подпись: «И.Шибякин, спец. корр.» или «И.Шибякин, соб. корр.». Тут же копия приказа десятилетней давности об увольнении по сокращению штатов.
Так, ладно.
Пакет с надписью «Люба». В нем фотографии той же женщины, в разных возрастах: с косичками, с косой, с распущенными волосами, с бабеттой, с короткой стрижкой, с химическими кудряшками. Свидетельство о браке. Свидетельство о смерти — хм, оказывается, Шибякин вдовеет уже целых полтора года. Выдержка из истории болезни и копия медицинского заключения на нескольких страницах. Еще анализы, акты, рецепты.
Фандорин вздохнул, почтительно положил пакет на стол. Как грустно видеть обрывки чужой жизни — сломанной, незадавшейся.
Выпрямился. Заметил в углу над телевизором полочку. Никак икона?
Подошел — точно. Новодельная литография: суровый Лик Господень и подпись славянской вязью: «Се, Бог наш суд воздает и воздаст. Исайя, 35:4».
Удивился набожности бывшего корреспондента «Правды» только в первый момент. Потом напомнил себе, что нынешние российские коммунисты совсем не похожи на былых большевиков: ни тебе атеизма, ни интернационализма. Графу Уварову и обер-прокурору Победоносцеву они пришлись бы по душе.
Ознакомительная версия.
