подождал, будто прислушиваясь к чему-то, и решительно крутанул барашек дверного звонка. Спустя минуту послышались звуки шагов, потом дверь открылась, и на Шматова посмотрела миловидная женщина в розовом халате, едва достигавшем по длине до колен. От нее пахло свежим яблочком и еще чем-то, что напомнило ему довоенную юность и девушку по имени Маша. От нее тоже вот так же пахло яблочком, когда они поцеловались первый раз. А второго раза уже не было: Маша неожиданно вышла замуж за парня по имени Альфред и уехала в Казахстан. А он остался в Средневолжске и устроился на завод «Пишмаш» в токарную мастерскую. А потом началась война, служба в батальонном разведвзводе, тяжелая контузия, возвращение в город… И вот теперь на него смотрит женщина в коротком халатике, так похожая на Машу…
Шматов готов был поспорить, что на женщине не было лифчика. Это обстоятельство и еще то, что женщина походила на Машу, на мгновение затмило его разум. Шматов едва справился с собой, чтобы не наброситься на женщину прямо тут, на лестничной площадке. Повалить ее, сорвать с нее легкий халат и впиться губами в ее соски. Он даже поначалу не расслышал вопроса, что задала ему женщина:
– Мужчина, вам кого?
– Что? – наконец пришел в себя бывший батальонный разведчик, едва оторвав взгляд от шеи женщины в вырезе халата.
– Вам кого? – повторила женщина.
– Мне… это… – произнес он и вдруг резко оттолкнул женщину назад. Она пошатнулась, едва не упала и открыла было рот, чтобы закричать, но не успела: Шматов нанес ей сильный удар кулаком по лицу, и женщина потеряла сознание. Шматов придержал ее, не дав упасть, положил на пол и прикрыл входную дверь. Затем не удержался и распахнул халат: лифчика, как он и предполагал, не было. Голая белая грудь с темными сосками опять лишила его рассудка. Он лег на потерявшую сознание женщину и стал целовать ее плечи и грудь, шаря руками по ее теплым гладким ляжкам и низу живота. Затем резко дернул резинку шелковых трусов, и она порвалась. Сняв с нее трусы, он расстегнул ширинку штанов и вошел в женщину. Она вздрогнула и открыла глаза.
– Молчи, а то убью, – предупредил Шмаков и стал насиловать женщину, закинув голову назад и закрыв глаза. Через полминуты он изогнулся и стал дергаться всем телом, после чего поднялся, застегнул штаны и неожиданно спокойно произнес: – Деньги, драгоценности давай. Заорешь – убью!
Женщина поднялась, запахнула халат и, глядя мимо Шматова, прошла в комнату. Налетчик двинулся за ней, неотрывно следя за всеми ее движениями и готовый при первой же ее попытке что-либо предпринять против него сбить ее с ног и лишить возможности сопротивления.
Тем временем хозяйка подошла к комоду, открыла верхний ящик и достала из него шкатулку. Открыв крышку, она высыпала на комод из шкатулки пару колец, сережки, тонкий витой браслет, тоже золотой, и длинную нить жемчуга, которую можно обвить вокруг шеи несколько раз.
– Это все, – сказала женщина и подняла глаза на Шматова. Они были зеленоватого цвета с темными крапинками. Удивительно, но хозяйка совершенно не боялась своего насильника. Никогда прежде ему не приходилось встречать таких сильных женщин.
– Отойди-ка, – произнес налетчик и, сунув драгоценности в карман штанов, стал шарить по остальным ящикам комода, поочередно их открывая и косясь в сторону замершей женщины, которая, верно, надеялась, что ее оставят в живых. Увидев серебряный портсигар с тремя богатырями на крышке, принадлежащий, очевидно, человеку в светло-коричневом костюме-тройке, тоже сунул его себе в карман.
– Теперь деньги давай, – глухо промолвил Шмаков, продолжая не сводить с женщины глаз.
Та чуть постояла, потом пошла в спальню. Открыла шифоньер с лакированными дверцами, присела на корточки и достала коробку из-под ботинок. Открыла. Там лежали три пачки денег.
– Здесь ровно двенадцать тысяч, – глухо промолвила она, передавая коробку Шматову. – Это все. Больше у нас ничего нет.
– Молодец, девка, – произнес Шматов и, достав из коробки деньги, сунул их за пазуху.
Затем подошел вплотную к женщине и повернул ее к себе спиной. Та безропотно подчинилась, ожидая, вероятно, нового изнасилования уже в иной форме. Шматов обхватил ее за шею одной рукой, слегка наклонив назад, а другой, вытащив из голенища сапога нож, всадил его точно в сердце. Подержав пару секунд, он положил безжизненное тело на пол и прошел к входной двери.
Прислушавшись, он открыл дверь, убедился, что на площадке никого нет, бегом спустился по ступеням и вышел из дома. На улице почти никого не было. Разве что невдалеке маячила спина прохожего, который не видел, как выходил из подъезда дома Шматов. Бывший батальонный разведчик сунул руки в карманы и потопал по направлению к своему дому. Когда он уже подходил к площади Свободы, его остановил военный патруль:
– Ваши документы?
Шматов весь подобрался на случай, если придется отбиваться, и достал пенсионное удостоверение инвалида войны. Начальник патруля кивнул, мол, извини, приятель, ступай себе с миром, и бывший разведчик потопал дальше по улице. Дома он вывалил из карманов добычу, что у фартовых ребят зовется сламом, и стал думать о том, что делать с цацками. То бишь с ювелирными украшениями, которые, надо полагать, стоили немалых денег. Барыг и перекупщиков он не знал. А продавать самому, так можно было ненароком засветиться и попасть в лапы легавым, что в планы Шмакова не входило. Да и не умел он продавать вещи, а вот отбирать – научился. Разве что наведаться с этим вопросом к бывшему однокласснику Жорке Долгих, который еще до войны отсидел пятерик за спекуляцию. Он наверняка сможет подсказать нужного человечка, которому можно продать цацки скопом. Или присоветует что-нибудь путное…
* * *
Жорка Долгих жил в частном секторе на улице Тельмана, что шла параллельно улице Касаткина. Он нигде не работал, чем промышлял – неизвестно, но, глядя на его упитанный вид, было понятно, что он отнюдь не голодал. Скорее всего, взялся за старое – спекулировал – только более грамотно и осторожно. А может, и чем почище.
Шматов сообщил ему о цели своего прихода:
– Тут такое дело… Помоги кое-какие вещички сбагрить или подскажи кого, кто возьмется это сделать.
Жорка немного подумал, а потом спросил равнодушно:
– А какие вещички?
– Ну… это, – помялся немного Шматов. – Пару колечек золотых. Серьги тоже золотые. Длинная жемчужная нить. От бабки мне все это досталось, а сейчас вот нужда прижала – пенсия-то мизерная – продать хочу.
– От бабки, говоришь? – недоверчиво глянул на однокашника Жорка, припоминая, что бабка Юрки, сколь раз он ее видел, всегда была
