он наследил?
После ранения медики, подлечив кое-как старшего лейтенанта Шматова, списали его из армии за ненадобностью, посоветовав напоследок горькую не пить и тяжелым физическим трудом не заниматься. После чего военкомат выдал ему пенсионное удостоверение инвалида Отечественной войны, и ему кинули косточку в виде пенсии по инвалидности. Держи, дескать, сто двадцать рубликов, и ни в чем себе не отказывай. Хошь – купи себе на эти деньги литр «Московской особой» водки и ужрись в дупель (на закусь грошей уже не хватит); а если имеется желание – приобрети один мужской кожаный ботинок, поскольку на второй средств уже не хватит. Поначалу было обидно до слез. Потом малость успокоился: не он один в таком положении, десятки тысяч инвалидов по базарам да по поездам ходят – у кого руки нет, у кого ноги отсутствуют, немало слепых – и все милостыню просят. У многих из них пенсия куда меньше, чем у него.
Предложили пойти на завод работать, дескать, сейчас мужские руки особенно нужны. Облагодетельствовали… Нет, работать он больше не будет. Не для того он кровь свою проливал на фронте и здоровье потерял, чтобы, вернувшись, встать за станок и пахать двенадцать часов без продыху за четыре сотни рублей и хлебный паек в шестьсот граммов.
Говорят, что война уже закончилась, что нужно приспосабливаться к мирной жизни. Из этого утверждения верно одно – снаряды не рвутся, пули не свистят, минометы не бабахают, только война не закончилась, она продолжается, но приняла совершенно иной характер. Если о себе не позаботишься, так сдохнешь от голода где-нибудь в придорожной канаве, а о тебе даже никто и не вспомнит. Чем же это не война? А нужно выжить, любой ценой, как и тогда, когда накрыло целый батальон немецкой гаубичной батареей, и из пятисот человек уцелели только полсотни, половина из которых стали инвалидами.
Первым его делом был банальный гоп-стоп [26] в апреле сорок четвертого. На Черноозерской улице какой-то гражданин в буржуазной фетровой коричневой шляпе с лентой и добротном пальто нараспашку, на свою беду, пристроился в густых кустах справить малую нужду. Были вечерние сумерки, что способствовало преступным планам бывшего батальонного разведчика, а еще отсутствие на улице всяких свидетелей. Юрка Шматов одной рукой схватил мужика за горло, а другой слегка ткнул его острием боевого ножа в бок и негромко потребовал:
– Быстро давай сюда лопатник, пока не прирезал!
– Возьмите, – вроде бы опешил мужик, как оказалось, не совсем трезвый, и достал из внутреннего кармана пальто бумажник. – Только не убивайте.
– Давай, – протянул руку Шматов, и в этот момент мужик резко ударил Шматова по руке с ножом. Менее подготовленный налетчик наверняка бы выронил от такого сильного и внезапного удара нож, и неизвестно, как бы впоследствии дело сложилось. Но бывший батальонный разведчик в последний момент успел отреагировать, удержал нож в руке и машинально нанес мужчине удар в печень, как когда-то его учили. Можно было не добивать мужика, поскольку поставленный удар ножом в печень повреждал крупную артерию, после чего раненому оставалось жить всего-то минут десять-двенадцать. Однако Шматов решил не искушать судьбу – а вдруг у жертвы еще останутся силы, чтобы позвать на помощь, – и он добил мужчину точным ударом в сердце. Пальто, испачканное в крови, он брать не стал, а вот фетровую шляпу с агонизирующего мужчины аккуратно снял и прихватил с собой…
В бумажнике оказалось не много денег – всего-то триста двадцать рублей с мелочью – и хлебные карточки до конца месяца. А еще в качестве трофея у него осталась шляпа. Она Шматову сильно понравилась. Конечно, в ней ходить он покуда не собирался, но гляделся бы в этой шляпе эдаким пижоном, если бы, конечно, стал надевать ее вместо старого картуза. А вот если еще поменять телогрейку на приличный клифт… [27] Но не сейчас, со временем: ведь он инвалид, получающий небольшую пенсию и каким-то образом существующий на нее. Вот и надо, чтобы не бросаться в глаза, соответствовать статусу бедного пенсионера.
Гоп-стоп, конечно, дело верное, но не шибко прибыльное. Ну что такое триста рублей? Полбуханки хлеба на черном рынке? К тому же нормальные граждане, даже если у них имеются деньги, в карманах их не носят и на улицу с ними не выходят, чтобы прогуляться или пописать в кустах. Деньги, равно как и ювелирные украшения, хранятся дома в укромных местах. Причем совсем не у многих граждан, ведь большинство горожан за годы войны потратили на продукты все денежные сбережения, что имели, включая золотые украшения, если они у них, конечно, были. Значит, сначала надо найти таких граждан, у которых денежки водятся, после чего нагрянуть к ним с неожиданным визитом. Лучше, конечно, чтобы их не было дома, ну а если будут дома, что ж, значит, им не повезло, поскольку оставлять свидетелей – значит подвергать себя опасности быть пойманным. Ведь как первым делом поступят оставшиеся в живых терпилы? [28] Побегут в милицию. Легавые заведут дело, по которому станут работать: будут выискивать очевидцев преступления, проводить разные следственные мероприятия, устраивать опознания и прочее. Ему это совершенно не нужно. Профиль деятельности следует менять.
Первая квартира, куда Юра Шматов нанес свой визит в середине декабря сорок четвертого года, находилась в Свердловском районе города. Здесь, среди частных домов, в конце тридцатых годов было выстроено два четырехэтажных дома, куда с началом Отечественной войны стали вселяться сотрудники эвакуированного в Средневолжск Главного управления маслобойно-жировой промышленности Наркомата пищевой промышленности РСФСР и верхушки Средневолжского государственного мыловаренного, свечного и химического завода № 1.
Шматов наблюдал за одним из домов три дня. Его внимание привлек мужчина лет сорока в светло-коричневом костюме-тройке, тупоносых ботинках и фетровой шляпе опять-таки коричневого цвета. Шматов, конечно, не знал, что мужчина подражает английской и американской моде, но для себя интуитивно верно окрестил его Франтом.
Франт всегда выходил из дома в половине восьмого и садился в черную эмку [29]. Куда она отвозила этого щеголя, Шматов не знал, да это, собственно, было и не важно. Скорее всего, Франт был как раз из Главка жировой промышленности, переехавшего в Средневолжск из Москвы, и занимал в нем, надо полагать, весьма видное положение, коли его возил казенный автомобиль. Возвращался Франт всегда в восьмом часу вечера. Однажды Шматов прошел за ним в подъезд и выяснил, в какой квартире тот проживает.
Когда в очередной раз пижон уехал на работу, Шматов, дождавшись, когда поблизости не будет прохожих, вошел в подъезд и поднялся на второй этаж. Затем немного
