Со стороны усадьбы приближался пожилой военный.
– Генерал вернулся, – заметил Терлецкий.
– Судя по лицу, – констатировал Тоннер, – хороших новостей он не привез.
Днем ранее…
– Доброе утро!
Дремавший смотритель встрепенулся, взглянул на Тоннера и тут же широко зевнул, продемонстрировав редкие желтые зубы.
– Доброе, доброе! Раненько прибыли, семи еще нет. Не изволите ли подорожную-с? И в пачпорт дозвольте глянуть.
Доктор подал документы и, пока старик рассматривал их подслеповатыми глазами, оглядел станцию, впрочем, ничем не отличавшуюся от тысяч таких же, раскиданных по необъятной стране. Разделенная русской печкой изба, в рабочей половине – конторка смотрителя да лавки для проезжающих.
– Хорошо, что по казенной надобности, – тщательно записывая сведения в гроссбух, сказал смотритель и кивнул на лавку, где уже дремали сидя двое мужчин. – Поперед их отправитесь. Это ж надо! На казенных лошадях по пустому делу едут!
– По какому делу? – переспросил доктор.
– Вон тот худой, – старик указал на одного из сидевших, – иностранец. Из самой из Америки до моей станции добрался. Дел, что ли, дома нет?
– Купец? – предположил Илья Андреевич.
– Кабы купец! Ученый! Приехал, видите ли, нас изучать! А зачем, спрашивается? Что мы, турки какие? – Словоохотливый старичок привстал с места. – Он сам как турка. Русского не знает, нанял в Смоленске толмача. Вот оба и дрыхнут. Документы ваши готовы-с.
Смотритель вернул Тоннеру подорожную и паспорт.
– Могу ехать? – осведомился доктор.
– Можете-с. Только не на чем. Подменных лошадей нету-с. Ваши отдохнут, и поедете.
Илья Андреевич вздохнул. Делать нечего, придется ждать.
– Прикажите-ка еды подать, любезнейший, – попросил он. Последний раз ему удалось перекусить часов восемнадцать назад, и взбунтовавшийся желудок напоминал о себе громким бурлением.
Смотритель закричал:
– Марфа! Барин кушать просят!
Из-за печки, с хозяйской половины раздался старушечий голос:
– Чаво кричишь? Напугал, окаянный. Не готовила еще! Чаю плесни.
Тоннер сел на лавку и устало прикрыл глаза. Нанятый непосредственно перед поездкой слуга оказался запойным. Все попытки привести его в чувство закончились безуспешно. Пусть теперь как хочет выбирается из Смоленска! Жаль только, сам доктор, уезжая оттуда второпях, позабыл запастись провиантом на обратную дорогу. А зря! Это на московском тракте можно пообедать, на остальных – шиш.
– Ну, чаю так чаю. Хоть согреюсь немного.
От крика смотрителя проснулись ученый с переводчиком. С первого взгляда было понятно, кто есть кто. Разве станет наш соотечественник улыбаться во весь рот незнакомцу? Нет, наш будет смотреть исподлобья, подозрительно: что за гусь такой перед ним?
Предполагаемый соотечественник, наигравшись в гляделки, неожиданно сообщил:
– У нас пряники остались. Вы, слышал, проголодались?
– Да, – ответил доктор и решил представиться: – Тоннер Илья Андреевич.
– Терлецкий Федор Максимович. – Мужчины, привстав, обменялись рукопожатием.
Среднего роста, плотный, коренастый доктор был на голову ниже переводчика и вдвое стройнее. Терлецкий широкой лапищей пребольно сжал тоннеровскую руку и пару раз ее тряхнул.
– Не стесняйтесь. – Он вытащил кулек с пряниками и пододвинул к Илье Андреевичу. – Позвольте и особу представить, при которой переводчиком состою. Корнелиус Роос, знаменитый американский путешественник и писатель.
Про такого Тоннер не слышал, но дружелюбно пожал руку и ему. Ростом американец не уступал переводчику, но на путешественника – в представлении доктора обязательно крепкого, жилистого, с обветренным, мужественным лицом – не походил. Скорее книжный червь, каких в университетах Германии, где когда-то стажировался, доктор видел немало: тонкая, сутулая фигура, круглые очки на вытянутой физиономии, любопытные глаза.
Доктор достал из дорожного саквояжа пакетик конфект – весь имевшийся у него провиант – и, пододвинув к пряникам, спросил у Терлецкого:
– Давно подмены ждете?
– Часов в восемь вечера приехали, после поляка. Не встретили? Он перед вашим приездом выехал.
– Это вы, барин, задремали-с, – сказал смотритель, подавая в больших глиняных кружках чай. – С полчаса прошло.
– Наших лошадок забрал почтовый курьер, а почтовых – поляк. Вот теперь и вы впереди. Один Бог знает, когда поедем.
Голодному Тоннеру обжигающий чай показался необыкновенно ароматным, а чуть засохшие пряники – и вовсе манной небесной.
– Вы читали мои книжки? – спросил Роос по-французски.
– Как-то не доводилось, – пожал плечами Тоннер, мало чем, кроме медицины, интересовавшийся.
– О! Много потеряли! Я два года прожил в индейском племени мунси. Сначала было непросто: я приехал их изучать, а они вознамерились снять с меня скальп. Но потом я женился на дочери вождя, и все стало лучше. Почитайте! – Он с легкостью фокусника вытащил откуда-то книжку в кожаном переплете и сунул Тоннеру.
"Дикая жизнь индейцев в Америке", прочел название доктор, но даже раскрыть не успел. Роос продолжал рассказывать:
– По результатам экспедиции я написал эту книжку, она очень хорошо продавалась в Америке, и мой издатель заказал целую серию про жизнь дикарей. Следующие два года я провел в Северной Африке.
Еще один жест фокусника – и перед Тоннером появилась вторая книга американца, "Дикая жизнь бедуинов в Сахаре".
– Там меня чуть не продали в рабство, но я снова женился на дочери вождя, и все стало лучше. Тесть даже подарил мне белого верблюда. У них это вроде ордена!
– А что стало с предыдущей, индейской, женой? – поинтересовался Тоннер.
– Не знаю, – с широкой улыбкой ответил Роос. – В индейских племенах жен убивают на похоронах мужа. Не будет же воин в загробной жизни сам себе стирать и готовить? А я просто исчез из племени. Боюсь, ей придется жить вечно. Вот вторую, бедуинскую жену могли выдать замуж повторно, такой там обычай.
– А как вас занесло в Россию? – спросил Илья Андреевич. – Мы-то не дикари!
Роос смутился:
– Я планировал путешествие вглубь Африки. По слухам, там есть места, где вообще не ступала нога белого человека. Но экспедиция сорвалась. Тогда я обратил взгляд на Россию и подумал: в Америке знают лишь, что здесь очень холодно, а по улицам Петербурга ходят медведи. Кстати, это правда?
– Ну, если с цыганами…
– Я так и думал! – Роос снова сделал неуловимое движение и на сей раз достал потрепанный блокнот, в котором принялся чиркать карандашом. – Видите, как важна работа этнографа. Американцы узнают правду о вашей стране.
Переводчик покачал головой и пробормотал по-русски:
– Этого только не хватало!
Тоннер недоуменно взглянул на него, но Терлецкий сказанное пояснять не стал. Допив чай, он поднялся и принялся расхаживать по избе, разминая затекшие конечности. Этнограф воспользовался моментом и спросил у Тоннера шепотом:
– Вы случайно не говорите по-английски?
Доктор утвердительно кивнул. Роос продолжил шепотом, но на другом языке:
– Мне кажется, мой переводчик не знает дорогу до Петербурга! Мы все время едем какими-то козьими тропами. В Париже я купил отличную коляску с жесткими рессорами и даже не заметил, как проехал в ней всю Европу! А здесь после каждого перегона на моем теле нет живого места. Все в ссадинах и синяках.
– Увы, – Тоннер развел руками, – Россия велика, и потому дороги очень плохи.
Американец пошутил:
– Вот! А вы утверждали, страна не дикая!
Тоннер улыбнулся:
– В чем-то вы правы. Но если соберетесь назвать труд "Дикая жизнь в России", умоляю в том не признаваться, пока находитесь здесь. И скальп снимут, и в рабство продадут!
– Это не порядок, господа! – вдруг сказал на французском Терлецкий. – Как так? Я, переводчик, не понимаю ни слова из вашего разговора!
Тоннер пожал плечами. Что за беда?
– Не надо, – нараспев добавил, обращаясь исключительно к доктору, по-русски Терлецкий, – не надо разговаривать на английском, я такого не знаю.
Фраза была сказана столь задушевно-доверительно, так внимательно на Илью Андреевича посмотрели немигающие серые глаза, что и сомнений-то не осталось.
"Из Третьего", – диагностировал доктор. Сопровождающим к иностранцу приставлен. Да не просто так, а инкогнито! Вряд ли Тоннер, с его невысоким чином, оказался бы первым в очереди за лошадьми, кабы не скрывал Терлецкий места службы.
Поблагодарив за пряники, доктор раскрыл труды американца. Но тот внезапно выхватил книжки, быстро расписался на титульных листах, а потом широким жестом преподнес обратно. Растроганный Илья Андреевич в изысканных выражениях поблагодарил.
– О, как любезно, – сказал в ответ этнограф и неожиданно добавил: – С вас сорок рублей.
Изумленный Тоннер открыл было рот, но неутомимый исследователь дикой жизни не дал ему и слова вставить:
