я раздобуду нам еды.
Она прошла на кухню, налила в кастрюльку молока и отрезала хлеба. Тишина в доме была напряженной, с удерживаемым внутри гневом и перешептываниями за плотно закрытыми дверями.
Завтракая, они корчили друг другу рожи. Видя, как Мадлен изображает бабушку, Эмиль фыркнул, выплюнув молоко в миску. Но уже через минуту его лицо стало серьезным.
– Сегодня выгнали двоих: Одиль и Лизетту.
– Значит, их?
Ничего удивительного. У Одиль уже два месяца не было менструаций, а Лизетта давно носила кружевные перчатки, скрывая характерную сыпь от сифилиса. Мадлен взглянула на свои руки с поломанными ногтями и красными костяшками, стараясь не вспоминать лица изгнанных.
Эмиль закашлялся, сотрясаясь всем телом. Мадлен растирала ему спину, думая о склянке с лекарством и вспоминая холодные, настойчивые пальцы аптекаря.
– Маду, она избавится от меня? – спросил мальчик, вытирая рот. – Когда-нибудь она и меня прогонит?
Этот вопрос он часто задавал Мадлен, получая одинаковые ответы.
– Конечно же нет, mon petit [4]. Ты же ее внук. – Родственные узы мало значили для ее матери, холодной, расчетливой женщины, у которой дело стояло превыше всего. – Ты же полезная машинка. Всегда выполняешь поручения и помогаешь.
Основной обязанностью Эмиля было провожать клиентов домой. Среди них хватало прощелыг, называвшихся чужим именем и дававших вымышленные адреса, а потому маман очень интересовало, в какой дыре они обитают. Если подобный тип не платил или вел себя не лучшим образом, ей требовалось знать, где потом его искать. То, чем занимался Эмиль, было опасно и для взрослого, не говоря уже о восьмилетнем ребенке.
– Маду, а тебя она тоже не прогонит? Она никогда не заставит тебя уйти?
Мадлен напряглась, скрывая это за улыбкой:
– Эмиль, я тебе уже говорила: я так не думаю. Я тоже во многом ей полезна.
Прислуга, учительница, тайная соглядатайка, шлюха. Но от маман гарантий не жди.
В коридоре послышались шаги. Дверь приоткрылась, и в проеме появилось нарумяненное лицо Коралины.
– Маду, маман велит, чтобы ты шла в гостиную. Не заставляй ее ждать.
– Зачем? – спросила Мадлен, у которой сжалось сердце.
– Иди, и там узнаешь. Быстро!
Мадлен поймала пристальный взгляд Эмиля, ощутила его страх и подмигнула племяннику:
– Не волнуйся, mon petit. Ты же знаешь ее прихоти. Наверное, хочет, чтобы я растерла ее старые скрюченные ноги. Доедай завтрак.
Но пока она шла по коридору, расправляя подол платья, страх в груди нарастал. Наверное, выбраковка еще не закончилась и следующей кандидатурой будет она.
Войдя в гостиную, обои которой давно выцвели, Мадлен увидела, что мать принарядилась для гостя. Дряблые щеки покрывал густой слой свинцовых белил, и на фоне этой белизны выделялись губы, покрытые ярко-красной помадой. Увидев, кто сидит напротив маман, расположившись на продавленной оттоманке, Мадлен сразу стало не по себе. Это был Камиль Дасье, самый ужасный из всех клиентов Сюзетты, а уж их у нее хватало, всяких и разных. Нельзя сказать, чтобы он отличался еще и уродливой внешностью. У него было грубое, жуликоватое лицо с нервирующими глазами разного цвета: карим и голубым. Эти глаза тут же повернулись к Мадлен.
– А-а-а, наша составительница отчетов.
Он держал себя властно и напыщенно. Впервые увидев его, Мадлен сразу поняла: перед ней – худший из полицейских.
– Коралина, ступай приготовь нам горячий шоколад, – сказала мать, коснувшись руки старшей дочери. – Приятно будет выпить его всем вместе.
В темно-сером платье маман была похожа на жирную, болезненно бледную устрицу. Через несколько секунд Коралина, шурша подолом, направилась к двери.
– Должна сказать вам, месье, что вы хорошо выглядите, – произнесла маман, поворачиваясь к Камилю. – Надеюсь, вы в добром здравии?
Мадлен он вовсе не казался здоровым. Его кожа имела сероватый оттенок, свойственный человеку, который недосыпает и злоупотребляет выпивкой. Когда-то такая же кожа была у ее отца.
– Да, мадам. Грех жаловаться. Девушки у вас хорошие и чистые.
У Мадлен пересохло в горле, ладони стали липкими от пота. Зачем ее позвали сюда?
– Ох, месье, все мои доченьки – хорошие девушки. Каждая по-своему. Мадлен всегда была самой умной. Все подмечает. Всегда знает истинное положение вещей. Верно, Маду? Это почти компенсирует ее шрам.
Разумеется, маман так не думала. Мадлен она называла une fichaise – той, что гроша ломаного не стоит.
Маман еще несколько минут распространялась о других девушках, которых взяла под свое крыло, дабы всех их спасти от бедности. Мадлен сохраняла бесстрастное выражение лица. Слушая речи маман, можно было подумать, будто та владела убежищем для провинциальных девиц, а не заведением для распутников, охочих до задастой женской плоти. Нечего сказать, «Академия». Единственное, чему научилась здесь Мадлен, – это искусству лицемерия и обмана, а также умению притуплять свои чувства и в совершенстве делать pipe.
– Мадлен, месье Дасье хочет кое-что тебе предложить, – объявила маман, поворачиваясь к дочери. – Кое-что стóящее.
Она продолжала улыбаться, словно вместе с румянами наложила на лицо и улыбку.
– Эти отчеты, что ты нам пишешь, – заговорил Камиль. – Истории, положенные тобой на бумагу. Они очень… полезны.
Мадлен кивнула, соглашаясь с его словами. Отец как мог обучил всех дочерей чтению и письму, и эти навыки нашли неожиданное применение. Более года Мадлен посылала отчеты инспектору Мёнье – «покровителю» борделей и «защитнику» нравственных устоев. Этот человек легко закрывал глаза на продажу двенадцатилетних девочек, на венерические болезни, распространяемые содержанками, и на мошенничество macquerelles. Зато ему не терпелось узнать о предпочтениях, извращениях и признаниях, срывавшихся с языка клиентов, приходящих на улицу Тевено. Большинство аристократов предпочитали изысканные sérailes на улице Дени или содержали любовницу, а то и двух. Однако находились те, кто не брезговал трущобным заведением, и, когда они появлялись в «Академии», Мадлен заносила на бумагу все их «художества». Сюда захаживали политики, обожавшие помочиться девушке на лицо, церковники, охочие до «невинных овечек». Напрасно вся эта публика забывала, что находится под неусыпным наблюдением государства. Париж был опутан сетью mouches, и в каждом заведении имелись свои шпионы.
– Итак, мадемуазель Шастель, расскажу тебе одну историю, – начал Камиль; он подался вперед и понизил голос, устремив на Мадлен буравящие глаза. – В высоком доме на площади Дофина живет некий швейцарский часовых дел мастер по имени Максимилиан Рейнхарт. Говорят, доктор Рейнхарт – один из лучших часовщиков Парижа. Исключительно одаренный человек и вполне уважаемый. Он создает игрушки для богатых и раздает милостыню бедным. Но кое-кто говорит, что он делает странные штучки и вовсе не таков, каким кажется. – Камиль снова прислонился к спинке оттоманки. – Горничная Рейнхарта собралась от него уйти.
В гостиной стало тихо. Из комнаты этажом выше доносился чей-то наигранный смех. В
