Осторожно она понюхала стакан, скривилась, пригубила.
— Неужели это можно вливать в себя добровольно?
Э, милая, подумал я, когда прохватит норд-ост да накатит тоска от пустых горизонтов, оценишь прелесть рома и ты.
— Куда ты, старый пьяница? – раздался наверху голос с ирландским акцентом.
Я поднял голову и увидел, как по лестнице, с криком и ужасающим грохотом, чуть не кувырком катится старый штурман. Он пролетел, пересчитав все острые ступеньки, сверзся вниз и остался лежать неподвижный, безгласный. Наверху, растопырив руки, застыл обескураженный Логан.
Мгновение в зале было тихо. Потом все кинулись к упавшему.
Я взлетел на перила, чтобы заглянуть поверх голов.
Похоже, дело было дрянь. Кербиан разевал рот, но раздавалось лишь натужное кряхтение.
Его пытались приподнять, трясли, даже хлопали по щекам, но бедняга не отзывался, его шершавая физиономия посинела.
Я видел, что он не может вдохнуть. Его надо было скорей положить на спину, но как им объяснишь?
Кто-то крикнул:
— Тут был лекарь с “Ласточки”! Где он?
Мою Летицию подтолкнули к упавшему. Она с ужасом смотрела в его умоляющие глаза. Папаша Пом силился что-то сказать, но не мог.
По лестнице сбежал Логан.
— Что случилось, рыжий? – кричали ему.
— Пустите! – Ирландец всех растолкал, наклонился над Кербианом. – “Не держи меня, сам пойду”. Бот тебе и “сам”… Э, приятель, ты никак хребет сломал. Плохо дело. У меня раз вот так же марсовый с бизани грохнулся. Надо на спину его, поровней. Не то задохнется.
Молодец рыжий, он говорил дело! Бедолагу положили на пол. Логан несколько раз сильно надавил ему на грудь, и папаша Пом задышал. Кровь отлила от лица, оно стало белым.
— Полотенце под шею! За плечи берите! А вы двое за ноги! Кладем на стол, раз-два! – толково распоряжался ирландец.
Про “лекаря” все забыли, но я-то видел, как потрясена Летиция. Она была еще бледней Кербиана.
Когда суматоха немного поутихла, она подошла к ирландцу и с чувством сказала:
— Вы спасли ему жизнь, мсье.
— Надеюсь, на Страшном Суде мне это зачтется. – Он перекрестился с удивившей меня истовостью. Кто бы мог подумать, что хлюст так набожен?
Судя по следующей реплике, Гарри был еще и философ:
— По правде сказать, лучше б мы позволили старому сапогу откинуть подошву. Что за жизнь со сломанным позвоночником? Хотя Господу видней, когда забирать к Себе наши грешные души. На вашем месте, господин лекарь, я бы попробовал влить этому болвану в глотку несколько капель рома. Коли не сможет проглотить, можно звать священника.
Летиция так и сделала, одной дрожащей рукой приподняв страдальцу голову, а в другую взяв стакан.
Папаша Пом дернул кадыком, поперхнулся, но все-таки проглотил.
— Благословенна Пресвятая Дева! – воскликнул Логан, и на его глазах выступили слезы. Редкая сердечность для моряка!
Тем временем пришел капитан “Ласточки”, за которым сбегал кто-то из посетителей.
Дезэссар хмуро покосился на Летицию, даже не кивнув ей. Во время медицинского осмотра он один раз заглянул в кают-компанию, с минуту пялился на “Люсьена Эпина” и так же молча удалился. Ничего не сказал он лекарю и теперь. Посмотрел на трудно дышащего штурмана, который был без сознания, и снял шляпу – не в знак скорби, а чтобы почесать затылок.
— Допился, старый болван! Несите его домой. Прямо на столе, – да и плюнул на пол.
Летиция спросила:
— Мы на рассвете отплываем, сударь?
Он, не глядя на нее, буркнул:
— Без штурмана? Нечего и думать.
— А когда?
Ее лицо осветилось. Девочка была рада отсрочке, которая дала бы ей возможность хоть как-то пополнить свои медицинские знания.
— Как только сыщу замену. Но уж точно не завтра. Вы где остановились… молодой человек?
Капитан по-прежнему избегал на нее смотреть.
— В “Сторожевой собаке”.
— Я пошлю за вами, когда у меня будет штурман… Ну, ребята, взяли! Я покажу дорогу.
Мы вышли за печальной процессией, но повернули в другую сторону.
— Ах, Клара, – всхлипывая, жаловалась мне Летиция. – Это ужасное событие образумило меня! Я не имею права прикидываться доктором! Несчастный добряк чуть не умер у меня на глазах, а я не знала, что нужно делать. Ты помнишь осмотр? Эти грубые люди доверчиво предъявляли мне свои тела, потрепанные морями и грехами. Помнишь, некоторые радовались, что на корабле теперь будет свой лекарь. Они надеются и рассчитывают на меня… Ах, что же мне делать?
Она шла и плакала, благо улицы были темные, а на улице нам встречались одни пьяные.
Спать Летиция так и не легла. Бродила по тесной комнате, натыкаясь то на стол, то на кровать и всё бормотала.
Я сидел на спинке стула, сочувственно кивал. Девочке нужно было выговориться, а перед безмозглым попугаем изливать душу гораздо проще, чем перед чужим человеком.
В конце концов я даже дождался похвалы.
— Милая моя Кларочка, ты превосходная собеседница. Ни разу не перебила, – с усталой улыбкой сказала Летиция, когда тьма за окном начала сереть. – Знаешь, что я сделаю? Я найму на “Ласточку” настоящего доктора. Среди врачей много добросердечных и порядочных людей, ведь их ремесло относится к разряду самых благородных. Предложу двойную или тройную против обычного плату и поручу выкупить отца. А если не найду подходящего лекаря, поговорю о том же с корабельным священником. Судя по тому, что он идет в плавание без жалованья, это должен быть бескорыстный человек, истинный служитель Божий. Что ты об этом думаешь?
Я скептически наклонил голову.
В жизни не встречал лекаря, который не был бы бессердечным выжигой. Такая уж это профессия – она делает человека нечувствительным к чужим страданиям. О священниках и монахах я тоже не слишком лестного мнения. По большей части это либо изуверы, либо бездельники, а если и попадется меж ними чистая душа, ужиться в такой среде ей трудно.
— И не спорь, идея прекрасная! – объявила Летиция. – С утра этим займусь.
Приняв решение, она легла и тут же уснула. Бедная девочка ужасно устала – и телесно, и нравственно.
А мне не спалось. Я сидел и смотрел на ее осунувшееся лицо. С коротко стриженными волосами оно стало таким беззащитным!
Дай Боже, чтоб моей питомице удалось найти достойного человека, который сможет отправиться вместо нее в Сале. Но внутренний голос подсказывал: этого не будет; храброй одинокой девочке предстоят большие испытания. От кармы не убежишь, думал я, вздыхая.
Когда небо порозовело, я открыл окно и полетел над крышами. С юности люблю встречать восход. Рождение нового дня – самый красивый и волнующий миг в вечном круговороте жизни. Бывало, все мы, Учитель и его разномастные ученики, каждое утро садились у воды, на краю нашего блаженного острова, и смотрели, как с востока на запад пятится Чернота, отступая под неотвратимым натиском Света.
Прекрасней всего восход над морем. Я сел на крепостную башню и замер, охваченный благоговейным трепетом.
По воде легла широкая переливчатая полоса, и город Сен-Мало весь заискрился, будто от прикосновения волшебной палочки. Засверкали шпили, крыши, флюгера. На верхушках мачт по железным бугелям и медным скрепам пробежали красноватые сполохи. День обещал быть погожим.
Я стал смотреть в сторону порта, чтобы разглядеть средь прочих кораблей нашу “Ласточку” – и увидел ее почти сразу же.
Прилив позволил судам пришвартоваться прямо у набережной. Многие капитаны воспользовались этим для разгрузки и погрузки, так что возни и суеты на пирсе было предостаточно. Но лишь на одном из кораблей были подняты флаги, как это делают перед самым отплытием. Это была “Ласточка”.
Бретонский штандарт с горностаем полоскался на верхушке грот-мачты. Королевские лилии развевались на корме. Я подлетел ближе, увидел на мостике Дезэссара, который распоряжался погрузкой бочонков с ромом. Ром – самое последнее, что обычно грузят на корабль. Эта предосторожность нужна, чтобы вахтенные в порту не перепились от безделья.
“Л'Ирондель” уходит? Как так?!
Должно быть, пока я любовался восходом, посланец капитана разбудил Летицию.
Со всех крыльев понесся я в гостиницу и обнаружил, что моя подопечная спит крепким сном. Никто за нею не приходил!
Я кинулся будить ее, для чего пришлось воспользоваться клювом.
Она еще хлопала глазами, а я уж принес ей парик, швырнул на кровать кюлоты и красноречиво сел на подоконник.
Не теряй времени, золото мое! В порт! Скорей!
Прошла минута, а то и две, прежде чем Летиция перестала на меня браниться и задумалась.
— Ты ничего не делаешь просто так, моя вещая птица, – сказала она, поднявшись. – Я должна одеться и куда-то идти?
Наконец-то! До чего тупы и непонятливы даже самые сообразительные из людей!
