У кого “у них” и что за “высочество”, Сенька не понял.
* * *
Из Самшитовского двора вышли переулком в Лубянский проезд, оттуда повернули к скверу.
У первой же скамейки Эраст Петрович жестом пригласил: присядем.
Сели. Сенька посерёдке, эти двое по бокам. Чисто арестант под конвоем.
— Ну-с, господин Шопенгауэр, — повернулся к нему Эраст Петрович. — Поговорим?
— А чего я-то? — пробурчал Скорик, предвидя нехорошее. — Я знать ничего не знаю.
— Дедукция доказывает обратное.
— Кто-кто? — обрадовался Сенька. — Я Дедукции вашей в глаза не видывал. Врёт она всё, стерва!
Эраст Петрович дёрнул углом рта.
— Эта дама, Скориков (давайте я уж лучше буду вас так называть), никогда не врёт. Помните серебряную копейку семнадцатого столетия, которую я нашёл в кармане убитого Синюхина? Разумеется, помните — вы тогда ещё подчёркнуто ею не заинтересовались. Откуда у нищего к-каляки этакая нумизматическая диковина? Это раз. Идём далее. На месте убийства вы, Скориков, старательно отворачивались, а то и зажмуривались, хотя, по Масиным наблюдениям, отсутствием любопытства не страдаете. Изумления и ужаса, естественных при подобном зрелище, тоже не проявляли. Согласитесь, странно. Это два. Далее. В тот день у вас в кармане, как и у Синюхина, позвякивало серебро, и довольно звонко. Судя по звуку, монеты были мелкие, каких в наши времена не чеканят. А в руке вы несли палку из чистого серебра, что совсем уж необычно. Откуда серебряные россыпи у вас, хитровского г-гавроша? Это три.
— Обзываетесь, да? На “гэ” сироту ругаете? — набычился Сенька. — Грех вам. А ещё приличный господин.
Маса двинул его локтем в бок:
— Когда господзин говорит “это радз, это два, это три”, помаркивай. Дедукцию спугнёсь.
Скорик по сторонам оглянулся — никакой дамы вокруг не было. Кого спугивать-то? Однако на всякий случай язык прикусил. Это сенсей пока легонько локотком пихнул, а там может и посерьёзней шарахнуть.
Эраст Петрович продолжил, будто его и не перебивали:
— Хоть я и не собирался расследовать это преступление, потому что занят совсем д-другим делом, но ваше поведение меня заинтриговало, и я поручил Масе присмотреть за вами. Однако новое жестокое убийство, о котором мне нынче ночью сообщил мой давний сослуживец, изменило мои намерения. Я должен вмешаться в эту историю, потому что власти явно не в силах найти убийцу. Следствие даже не видит, что эти преступления — звенья одной цепи. Почему я так считаю, хотите вы спросить? — Ничего такого Сенька спросить не хотел, однако спорить со строгим человеком не стал. Пускай говорит. — Дело даже не в том, что от Маросейки до Хитровки, где убили Синюхиных, пять минут хода. В обоих этих злодеяниях налицо две п-принципиально сходные черты, встречающиеся слишком редко для того, чтобы их можно было счесть случайным совпадением. Убийца явно преследует некую грандиозную цель, ради которой не отвлекается на мелочи вроде цепочек и медальончиков из витрины ювелирной лавки. Это раз. А ещё впечатляет дьявольская осторожность, понуждающая преступника не оставлять никаких свидетелей, ни единого живого существа, даже такого безобидного, как трехлетний младенец или п-птица. Это два. Ну, а теперь о вас, Скориков. Я совершенно уверен, что вы многое знаете и можете мне помочь.
Сенька, настроившийся дальше слушать про душегуба, от такой неожиданной концовки вздрогнул, поёжился под пристальным взглядом голубых глаз, крикнул:
— Ну завалили ювелира этого, а я при чем?!
Маса снова двинул его локтем, уже сильней.
— Про сопривого марьтиську забыр? Который на тебе рубрь заработар? Он видер, как ты в равку серебряные парки носир.
Понял Скорик: не отпереться, потому перешёл с базарного крику на хныканье:
— Чего надо-то, спрашивайте толком… А то пужают, ребры локтем бьют…
— Б-бросьте прибедняться, — сказал Эраст Петрович. — Маса характеризует вас самым лестным образом. Говорит, что вы нежестокосердны, что у вас пытливый ум, и — самая ценная человеческая черта, что вы стремитесь к самоусовершенствованию. Раньше, до этого последнего преступления, Маса просто спрашивал вас, не надумали ли вы поделиться с нами вашей тайной. Он был уверен, что рано или поздно заслужит ваше доверие и вы захотите облегчить перед ним д-душу. Теперь же ждать некогда. Я требую от вас — уже безо всякой деликатности — ответа на два вопроса. Первый: чего ищет убийца? И второй: что вам известно об этом человеке?
Маса закивал головой давай, мол, не трусь, говори.
Ну, Сенька всё и рассказал — как на духу. И про колоду, и про Очка, волчину мокрушного, и про Смерть, и про то, что Князь его, Сеньку, из-за ревности извести хочет.
Ну, то есть, не совсем, конечно, все. Про клад уклончиво помянул — мол, вроде есть такой, а правда ли, нет ли, то ему, Скорику, неведомо. Ну так ведь и на духу тоже не совсем уж всю правду говорят, верно?
— Значит, по-вашему, Скориков, выходит, что Синюхина этот самый Князь с валетом истребили, желая выпытать тайну клада? — спросил Эраст Петрович, дослушав не очень складный Сенькин рассказ. — А к антиквару Князь наведался, чтобы узнать ваш адрес?
— Само собой. Проха ему донёс, крысёнок. Видел он меня подле лавки, я же говорил! Потому и не пограблено ничего, что Князю мелкие цацки — тьфу. Ему до меня добраться нужно.
— А вы уверены, что Князь вас ищет из одной лишь ревности? — Эраст Петрович наморщил гладкий лоб, будто не совсем что-то понимая. — Может, вы ему из-за к-клада нужны?
У Сеньки внутри все так и заныло: догадался, обо всем догадался хитроумный барин! Вот сейчас пристанет: говори, где серебряный хворост спрятан.
Чтоб потянуть время, Скорик затараторил:
— Ужас как ревнует! Лучше бы к Очку своему ревновал! Тот тоже к Смерти шастает. Он ей — марафет, а она ему — известно чего. Но не от шалавства это. Что с неё взять, марафетчицы над собой невластные. Хворь это у них такая…
— В Прияузье в старину, кажется, был монетный двор, где серебряную монету чеканили, — задумчиво произнёс Эраст Петрович, когда Скорик запнулся — воздуху набрать. — Ладно, про клад мне сейчас неинтересно. Скажите-ка лучше, Скориков, не можете ли вы меня познакомить с этой интригующей особой, которая свела с ума весь фартовый б-бомонд? Говорите, её зовут Смерть? Какое декадентское имя.
У Сеньки от сердца отлегло.
— Познакомить можно. А что со мной-то будет, а? Не выдадите меня Князю?
Как Сенька видел собачью свадьбу
Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того — велел собирать вещички и увёз к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может, и не на беду, а совсем наоборот — как знать?) взбрело в голову стырить узелок у “китаёзы”.
Квартира была диковинная, не как у обыкновенных людей.
В одной комнате вовсе никакой мебели не было, на полу полосатые матрасы и боле ничего. Там хозяин с Масой рэнсю делают, японскую гимнастику. Посмотреть — ужас что такое. Молотят друг дружку руками-ногами, как только до смерти не убьют. Маса стал и Сеньку звать — вместе метелиться, но тот напугался, на кухню убежал.
Кухня тоже интересная, в ней начальник Маса. Плиты нет вовсе, бочки с капустой-огурцами тоже. Зато в углу большой железный шкаф под названием рефрижератор. В нем завсегда холодно, как в леднике, и на полках лежит сырая рыба. Они, квартирные жильцы, её кусками режут, коричневым уксусом кропят и прямо так трескают с рисом. Сеньке на завтрак тоже давали, но он не опоганился, одного рису пожевал немножко. И чаю пить не стал, потому что он был невзаправдошный — жёлтый какой-то и совсем несладкий.
Спать Сеньке определили в комнате у сенсея, а там и кроватей-то нет, одни подстилки на полу, будто в Кулаковской ночлежке. Ладно, рассудил Скорик, лучше поспать на полу, чем в сырой земле с пером в боку. Потерпим.
Чудней всего был хозяйский кабинет. Одно название, а так больше на механическую мастерскую смахивало. Там на полке книжки, по большей части технические, на чужестранных языках; стол завален листами бумаги с непонятными рисунками (называется “чертежи” — видно оттого, что в них черт ногу сломит); у стен — всякие железки, пружины, резиновые обода и много чего другого. Это потому что Эраст Петрович инженер, выучился в самой Америке. У него и фамилия нерусская: господин Неймлес. Сеньке очень хотелось расспросить, для какой надобности потребны все эти штуковины, но тогда, в первый день Ащеуловской жизни, не до того было.
Спали допоздна, после этакой-то ночи. Как пробудились — господин Неймлес с Масой давай по матрасам прыгать, да кричать, да колошматить один другого, потом, значит, сырятины своей покушали, и повёз Сенька Эраста Петровича знакомиться со Смертью.
По дороге меж ними вышел спор про то, какая она, — Смерть, — хорошая или плохая.
