Фабриций упрямо качал головой. Слова Аврелия его нисколько не убедили.
— Не верю!
— Даю тебе слово, Луций. Надеюсь, что слово римского сенатора для такого человека, как ты, еще кое-что значит. Постарайся получше вспомнить события прошлой ночи.
Фабриций нахмурился и со злостью посмотрел на собеседника. Под этим взглядом, полным сомнения и досады, Аврелий почувствовал себя как ученик, одним лишь вопросом опровергший доказательство геометрической теоремы, над которой учитель промучился несколько бессонных ночей.
— Возможно, это был и не он, — весьма неохотно признал наконец Фабриций. — Но мне действительно показалось, что я узнал Прокула…
— А ты, Сильвий, по-прежнему будешь утверждать, что виноват? — пожелал узнать сенатор.
Покраснев от стыда, юноша опустил голову.
— Я солгал, — проговорил он. — Я не хотел, чтобы всех распяли…
— Великолепно, ничего не скажешь! — посмеялся патриций. — В следующий раз, когда захочешь совершить геройский поступок, придумай что-нибудь поумнее. Иногда, знаешь ли, следует проявить хитрость. Бессмысленные жертвы никому не приносят пользы. И помни — небольшая уловка порой быстрее приводит к успеху, чем самые благородные жесты, — строго продолжал сенатор.
Юноша опустил глаза, сокрушенно ожидая выговора.
— Ох, Аврелий! — в восхищении прощебетала Невия. — Ты спас его! — И при всех пылко поцеловала сенатора в щеку.
— Ну, теперь тебе конец! — шепнул ему Кастор из своего укрытия за бурдюком вина. — Вот увидишь, Паулина заставит тебя жениться на девушке еще до захода солнца.
Но матрона устало подняла голову, словно долго сдерживала дыхание, и улыбнулась.
Третий день перед ноябрьскими идами
Помпония собирала вещи в дорогу, покрикивая на служанок:
— Осторожно с париками, не помните локоны!
— Спешишь уехать, я вижу, — заметил Аврелий.
— Если не унесу ноги, оставлю тут шкуру. Убеждена, что бог Авернского озера за что-то гневается на Плавциев, поэтому мне не терпится вернуться в Рим. Если забыть о ядах и кинжалах, в столице живется куда спокойнее!
— Ладно, не преувеличивай, — усмехнулся сенатор. — Я-то понимаю, отчего ты так торопишься: не терпится узнать последние сплетни про императрицу!
— Ну, кое-что я выяснила и здесь, нельзя же терять навык: Мессалина[54] в близких отношениях с Урбиком, Трогом, врачом Валентом и даже с Латераном!
— Очень интересно, и кто же тебе сообщает все это…
— Фабриций, ясное дело. Кто же еще?
— Твои способности не перестают удивлять меня, Помпония. Как же ты сумела заставить откровенничать такого сурового легионера, как наш Луций Фабриций?
— Пощекотав его тщеславие. Притворилась, будто подозреваю, что он, овеянный воинской славой, тоже в числе любовников Мессалины.
— Боги, но ведь этот же метод ты применяешь и ко мне! — поразился патриций.
— Работает безотказно! Жду не дождусь, когда вернусь в Рим, чтобы все рассказать! Хорошо, что и ты едешь. Я боялась — вдруг ты решишь остаться из-за завещания.
— С ним все в порядке, мне кажется.
— Конечно. Если не считать, что оно пропало, — спокойно сообщила матрона, словно речь шла о каком-то пустяке.
— Что ты сказала? — поднялся Аврелий. — Пропало? Я ничего об этом не знаю.
— Еще бы, — пожала плечами Помпония, — ты слишком долго спал, ну как сурок! Помоги мне лучше надеть эту тунику.
Но сенатор уже не слушал ее. Слишком расстроенный, чтобы возражать, он оставил Помпонию собираться и направился в свою комнату. По пути ему попалась Ксения — девушка, ничуть не стесняясь, демонстрировала его пропавшую пряжку из оникса.
«Какой же я дурак, — подумал Аврелий. — Итак, если Сильвий вне всяких подозрений, Терция получает только приданое, то Паулина остается единственной наследницей Плавция! Паулина, никогда не любившая ни Гнея, ни своих пасынков, вполне могла и совершить три убийства, и уничтожить завещание…»
* * *
— Ты забываешь, что она находилась в комнате своего мужа, когда убили Секунда, — возразил Кастор, с которым Аврелий поделился своими соображениями.
— Жаль, что Гней не может нам это подтвердить, — ответил патриций.
— И все же нельзя исключать Елену и Фабриция из числа подозреваемых: их собственных утверждений, будто они провели ночь вместе, недостаточно.
— В таком случае зачем им было говорить, что они расстались поздно ночью? — спросил сенатор. — Если бы они хотели придумать себе алиби, то не стали бы делать это наполовину.
— Им пришлось это сделать, — возразил Кастор, — поскольку на рассвете Елену застала в перистиле свекровь.
— А значит, и Паулина не спала в ту ночь, — рассудил Аврелий.
— Но, патрон, ее никто не видел. Впрочем, было бы крайне глупо, только что совершив убийство, привлекать к себе внимание ссорой с невесткой! — заключил секретарь.
— Или же очень хитро, если она заметила, что ее видел Паллас… — проговорил патриций. — Кто еще у нас остается в качестве возможного преступника? Только Фабриций и Елена, если, конечно, ты добросовестно следил за Плаутиллой. Ты уверен, что не упускал ее из виду?
— Пусть сразит меня Гермес, если я хоть на минуту оставил ее без присмотра! — заверил александриец.
Аврелий недовольно посмотрел на него:
— Кастор, мне хотелось бы, чтобы ты оставил свою дурацкую привычку клясться богом воров. Это не производит хорошего впечатления!
— Гермес — отличный бог, он всегда помогал мне! — отшутился секретарь. — Что же касается Паулины, помнишь, как она возражала, когда Гней решил оставить состояние незаконнорожденному сыну, ведь ее-то собственному нечем платить солдатам? Фабриций из-за этого, может быть, и сошелся с Еленой… Кстати, а какова она в постели? — бесцеремонно поинтересовался александриец.
— Понятия не имею! — вспыхнул патриций.
— Хозяин, тебе нездоровится? Или ты дал обет Артемиде Девственнице?
— Кастор, отчего ты так стараешься выставить Елену в плохом свете? Боишься, что я увезу ее в Рим?
— Напротив, хозяин, я надеюсь на это! — с присущей ему искренностью уточнил грек. — Эта женщина ненадолго увлечет тебя. Меня гораздо больше беспокоит ее дочь! Когда сорокалетний мужчина начинает засматриваться на девочек… Послушай меня, оставь в покое ребенка, пусть она радуется жизни с Сильвием. А увезешь с собой — только богам известно, чем это кончится!
Аврелий не ответил. Если бы завещание нашлось и Сильвий женился бы на Невии… Как же он не подумал раньше?
Почему никто, даже его циничный секретарь, не заподозрил в убийстве эту лисичку?
* * *
А спустя пару часов Аврелию пришлось побеседовать с Сильвием. Молодой человек был чрезвычайно взволнован.
— Хозяин говорил мне о каком-то наследстве, но я не знал, что он назначил меня единственным наследником, — сказал молодой человек.
— Это твой отец, — возразил сенатор. — Перед смертью он признал тебя.
Сильвий криво усмехнулся:
— Решился наконец… Лишь потеряв двух сыновей, вспомнил о третьем.
— Фабриций прав: ты ненавидел его, — строго произнес сенатор.
— Да, — еле слышно произнес Сильвий.
— И все же он недурно обращался с тобой, — заметил Аврелий.
В самом деле, у скольких еще слуг текла в жилах хозяйская кровь? Сколько потомков благородных Мариев, Юлиев и Антониев жили в цепях и дрожали от ударов плетьми в каждом римском доме? Сколько кровосмешений происходило ежедневно между единокровными братьями и сестрами из-за того, что они ничего не знали о своем родстве? Никто не отваживался говорить об этом.
Гней всегда заботился о Сильвии, дал ему образование, необходимое для надежного будущего, задолго до того, как лишился других наследников. И тем не менее Аврелий догадывался, что этот юноша, не питавший к Плавцию никакой благодарности, скорее гордился бы своим происхождением от Спартака, чем от богатого торговца рыбой.
— О нем не очень хорошо отзывались, — произнес Сильвий. — Однажды мне довелось случайно услышать разговор двух гостей о том, чем Гней занимался во время правления Тиберия. Какие-то весьма сомнительные дела, которые вряд ли позволили бы ему с чистой совестью явиться в Рим. Отсюда и его любовь к сельской жизни, именно поэтому он удалился сюда, на берега Авернского озера.
— И ты веришь этим сплетням, Сильвий? — миролюбиво спросил Аврелий.
— Но ведь и в самом деле Гней сколотил свое состояние в те времена, когда другие падали замертво под мечом палача.
— Я тоже выжил при Сеяне, при Тиберии и Калигуле. Пришлось выкручиваться, признаюсь. Другие, менее осторожные или, может, более честные и бескомпромиссные, чем я, потеряли все. Они сделали свой выбор, и он, безусловно, похвальный. Но, как я уже говорил тебе, не всегда героическое самопожертвование или красивая смерть — подобные тем, что риторы приводят в качестве примера в книгах по истории, — делают жизнь лучше. Так или иначе, копание в прошлом Гнея ничего не изменит. Хороши ли, плохи его деяния, он твой отец.
