class="p1">Смута нарастала. Новости не радовали. Из Старицы сообщили о смерти патриарха Иова, сильно болевшего последние два года. Осведомитель из Варшавы писал, что королевские войска разбили мятежных шляхтичей-рокошан в битве под Гузувом, в конце послания добавив насмешливо, что бой закончился скорее поркой, чем избиением! Из этого, однако, следовало, что с окончанием «рокоши» [77] в Речи Посполитой высвобождались тысячи вооруженных голошмыг, всегда готовых рискнуть жизнью ради грабежа и легкой наживы. Русская смута вселяла в них большие надежды. Словно в подтверждение этой мысли пришло известие от второго воеводы из Стародуба, где объявился новый претендент на русский престол, называвший себя «чудом спасшимся царем Дмитрием». К городу он подступил с отрядами казаков и польских шляхтичей. Воевода сообщил, что, по слухам, самозванец прибыл из Речи Посполитой, где до того сидел в тюрьме, а поддерживали его в стремлении захватить московский трон не только польские магнаты, но и многие русские бояре, недовольные Шуйским. У него уже и патриарх свой появился в лице ростовского митрополита Филарета Романова. Эта новость была весьма тревожная.
Впрочем, кажется, не все было мазано черным в тот день, следующая новость заставила Образцова немного приободриться. Он пробежал послание глазами и, откинувшись на спинку стула, посмотрел на дьяка Ивана Болотникова, второй день корпевшего за соседним столом над отпиской государю о сборе с московских черных сотен и слобод мостовых и решеточных денег. Работа шла с трудом. Дьяк и сам домой не уходил и подьячих, боявшихся его как огня, все время подле себя держал.
– Слышал, Иван Иванович, тезку твоего молодой князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский на Вороньей реке чисто под орех разделал. Теперь гонит его к Туле. Думаю, конец мятежа близок. Сам государь с войском к Туле отбыл. Хочет лично Болотникова в плен взять.
Дьяк поднял на судью усталые, красные от бессонницы глаза и сплюнул от досады себе под ноги.
– Надеюсь, живым возьмут, допросят с пристрастием и на кол посадят? Кто таков? Что за гусь? Мы, Болотниковы, – дворяне московские, испокон века государям верой и правдой служим. А тут на тебе, тоже Болотников! Мне, может быть, перед царем неловко!
Образцов улыбнулся, слушая жалобы дьяка.
– Так, Иван Иванович, он же тоже не просто погулять вышел. Говорит, царю служит, обещает показать, как только тот из Польши вернется, а пока суд да дело, на всякий случай, таскает с собой упыря, которого царевичем Петром [78] величает.
– Чтоб им повылазило? Покоя нет! – покачал головой степенный Болотников и попытался было вернуться к отписке государю, но, видимо, не судьба была ему сегодня закончить начатое еще с вечера. В сенях раздался страшный грохот падающей на пол медной утвари, и в горницу ворвался задохнувшийся от быстрого бега второй дьяк Земского приказа Иван Степанов.
– Григорий Федорович, – с порога заорал он, едва продышавшись, – в Патриаршей Козьей слободе опять бабу зарезали, насмерть! С Масленицы третья уже!
– Где теперь?
– На углу Спиридоновки и Гранатного.
Образцов резким движением бросил гусиное перо в чернильницу и буквально приковал дьяка к двери пронзительным взглядом своих глубоко посаженных зеленых глаз.
– Говори толком. С подробностями.
– Да не знаю я подробностей, – развел руками расстроенный Степанов, – решеточный приказчик из Никитской черной сотни сообщил. Сам толком ничего не знает, только глазами хлопает, чугун!
Образцов встал с места, оправил кафтан и решительно направился к выходу, бросив по дороге:
– Болотников – на хозяйстве. Заодно проведай, не соблаговолит ли Дмитрий Юрьевич [79] на службу явиться? Степанов – со мной пошли!
Москва проснулась и давно шумела во все свои бесчисленные луженые глотки. Воскресенский мост, около которого стояло здание Земского приказа, в этом отношении выделялся в худшую сторону среди всех остальных торжищ города. Сказывалось выгодное место и большая конкуренция. Лавочники, лотошники, коробейники и прочие шкуродеры всех мастей наперебой предлагали свои товары и услуги. Развязно и грубо хватали прохожих за полы одежды, едва ли не силком пытаясь накормить их пирогами, блинами, пряниками и леденцами. Иной из продавцов, доказывая, что его товар лучший в городе, в исступлении больше походил на разбойника с большой дороги. От таких неистовых торговцев испуганные прохожие часто спасались бегством. Мало ли, что у него на уме? Может и прирезать ненароком!
У здания приказа в походных палатках и просто на складных стульях сидело около десятка площадных приказчиков, составлявших за плату всем желающим челобитные, купчие, меновые и другие важные бумаги. Около них всегда толпились помышлявшие закона и справедливости люди со своими большими и малыми делами, а, следовательно, шума они производили не меньше, чем соседствующие с ними лавочники.
Не обращая внимания на бросившихся к нему со всех сторон отставленных приказными подьячими просителей с «неправильными» челобитными, Образцов живо сел в стоящий подле входа крытый возок, дождался, когда в него заберется длинный, как колодезный журавль, дьяк Степанов и приказал вознице ехать на Спиридоновку. Вожжи щелкнули, словно выстрел пищали, кони всхрапнули, и возок, сорвавшись с места, быстро покатил через Воскресенский мост, мимо охотных рядов, Моисеевского монастыря и стрелецкой слободы на Никитскую улицу в сторону Земляного города.
За Никитскими воротами Белого города возок с Образцовым и Степановым, оставив в стороне Бронную слободу, выехал на Спиридоновку и, не доезжая пары сотен шагов до Гранатного двора [80], остановился напротив большого скопления народа, оцепленного нарядом стрельцов из ближайшей Кудринской слободы. Судя по всему, сборище зевак обоего пола, толпившихся за оцеплением, состояло в основном из обитателей рядом расположенных дворцовых и казенных слобод, людей часто праздных, но, как правило, в силу занимаемого положения дворцовой и государевой обслуги весьма осведомленных. Появление возка начальника Земского приказа вызвало у них сильное возбуждение, возобновив утихшие было пересуды.
– Смотри-ка, сам приехал? Значит, будет дело!
– Кто приехал?
– Кто-кто! Образцов! Григорий Федорович!
– Вон оно как! Неужто сам?
– Как есть, сам! Экий ты все же дурень, право слово…
Не обращая внимания на ротозеев, проглядевших на него все глаза, Образцов выбрался из возка и направился к небольшой группе служилых людей, стоявших на краю оврага. По оврагу протекал ручей Черторый, разделявший улицу на две половины, а лет сто назад ставший еще и источником естественного наполнения рва вокруг стен Белого города. Не дожидаясь, пока прибывший судья Земского приказа сам подойдет к ним, от группы служилых отделился молодой человек с непокрытой головой, одетый в скромную однорядку зеленого цвета, и быстрым шагом направился к возку. Образцов узнал Готовцева, одного из объезжих голов [81] Земляного города.
– Доброго здоровья, Григорий Федорович! – учтиво, с поклоном произнес тот, подойдя ближе.
– Доброго… Доброго, Павлуша! – по-отечески тепло кивнул ему Образцов. – Давай, говори, что тут у тебя?
– Так вот, опять убийство!
– Это я знаю! Кого убили-то?
– Бабу купца гостевой сотни Петра Гаврилова, Ольгу, двадцати двух лет!
– Чем купец промышляет?
– Хлебом. У него в Новинском четыре новые мельницы, а на Гранатном собственные палаты на каменном подклете. Вон сидит с сестрой на завалинке.
Готовцев кивнул головой в сторону лохматого мужика средних лет, смахивающего на подросшего птенца лесного филина.
– А чего сидит? – поинтересовался Образцов, бросив короткий взгляд на сидящую парочку.
– Да ругается. Говорит, не даст жену на съезжий двор свезти.
– Ладно, – пожал плечами Образцов, – пойдем тогда взглянем на покойницу.
Они спустились в овраг, на дне которого у самой кромки воды
