рассказывал. Очень светский человек. Мечтает сделать карьеру в Петербурге. Вот так. А вообще, знаете, всем что-то от меня нужно. Фамилия звонкая, вот кто-то хочет через знакомство карьеру сделать. Кто-то в общество пролезть.
Он метнул взгляд на Александра. Борис тоже покосился на Трушникова, пытаясь понять, какое впечатление произвели на того слова князя. Трушников же, казалось, вовсе не заметил этих слов или пытался сделать вид, что не заметил.
– А вообще чудовищное преступление, – меж тем продолжил Оленев. – Я знаю, вы делали вскрытие. Хотел вас давно спросить, как вы считаете, убитый мог чувствовать боль, когда ему в мозг входила игла? Ведь это, наверное, не за секунду все произошло. Сначала прокол, потом острие разрывает оболочку и идет все дальше и дальше, разрушая ткани… Отчего вы кривитесь? Я же спрашиваю из научного интереса.
– И все же, князь, я уверен, что Александру Васильевичу неприятно такое обсуждение.
– Да, вы правы. Ох, Саша, как ты побледнел, милый. Жаль, не удалось нам поговорить как следует. Скоро игра начнется. Слышите, запели полковой гимн. Это всегда так, перед концом обеда. Пойдем, Саша, посмотрим, что там в «инфернальной». Вы, Борис Михайлович, не рискнете с нами? Нет? Ну и будьте здоровы.
Он легко поднялся с кресла. Допил шампанское. Сунул рубль в руку лакея и вышел в зал. Действительно, обед подошел к концу. Столики пустели. Большая часть мундиров и фраков потянулись к игре. Только несколько человек переместились в бильярдную или курительный салон. Князь шел, уверенно прокладывая себе дорогу. Александр спешил чуть позади. Около «инфернальной» Оленев приостановился, оглядел дешевые столы, встретился глазами с офицером в черкеске, потом с юрким потертым унтером и, наконец, исчез за большой дубовой дверью. Борис покивал головой, пожал плечами, как бы что-то обдумав и отринув, и поплелся к выходу.
– Вот так… – подвел итог Борис. – Если бы не твердое заверение, что князь в тот вечер был у тетки в имении, клянусь, считал бы его первым подозреваемым. Такой убьет – не заметит. Да он уж и убил…
– В Петербурге все-таки была дуэль, хоть история грязная, – дядя слегка откинул голову назад, как, бывало, делал всегда в минуты неудовольствия. – Вы вот что, держитесь от князя подальше. Не вашего полета птица, нечего вам зря врага наживать. А если за меня беспокоитесь – так пустое. Я и не таких видал. Я его от своей губернии отважу. Из Офицерского клуба мы его турнули, сейчас и из Охотничьего вылетит. А там и из города. У меня тоже связи имеются. И здесь все будет по-моему.
Он помолчал, потом снова откинулся на спинку кресла.
– Ну, а теперь главное. Завтра вы должны присутствовать на вскрытии духовного завещания.
К десяти утра мы были у Трушниковых. Принимали нас в том же круглом зале, что был мне памятен по первому разу. Мы прибыли одними из первых, а потому почти полчаса ждали приезда поверенного и доставки Дмитрия Васильевича из участка. Обстановка в комнате была, можно сказать, нервозной. Ольга Михайловна тепло нас поприветствовала, однако было видно, что даже такое простое действие далось ей нелегко. Она почти сразу села у окна, погрузилась в глубокую задумчивость и, казалось, перестала замечать окружающих. Александр ходил по комнате взад-вперед, периодически останавливаясь перед столиком со спиртным и закусками. Господин Ли одиноко стоял у стены. Борис почти сразу подсел к Ивану Федоровичу, чем меня сильно удивил и раздосадовал, поскольку в одиночестве я вовсе потерялся. Казалось, что более-менее комфортно чувствует себя только князь Оленев, который, как выяснилось, тоже был зван на это внутрисемейное событие. Он прохаживался вдоль комнаты, ничуть не смущаясь, рассматривал предметы интерьера и вообще вел себя очень свободно. Наконец на улице загрохотали колеса и к дому почти одновременно подкатили тюремный экипаж и пролетка поверенного. Все оживились. Я же, напротив, опустился в кресло, чтобы никому не мешать, и застыл в ожидании начала процесса. Внизу, встречая прибывших, суетился Александр. Его немного срывающийся голос разносился по притихшему дому. Ольга Михайловна встала, застыла, и только губы ее немного вздрагивали, как бывает, когда человек что-то проговаривает про себя.
– Интересно, что ее волнует. Вряд ли деньги. Хотя наверняка по завещанию ей положена круглая сумма.
Я обернулся. Борис сидел рядом и тер пенсне. На коленях он примостил открытую записную книжечку и карандашик. Я счел возможным не отвечать на его реплику, мне было неприятно любое некорректное упоминание Ольги Михайловны в разговоре. Весьма кстати в эту минуту отдернулась штора, и в комнату вошел Выжлов. Затем в сопровождении раскрасневшегося от волнения и выпивки Александра появился поверенный – весьма энергичный, сухой пожилой господин с копной седых волос. Следом за ним ввели Дмитрия. Я был поражен произошедшей с ним переменой. И без того худой, сейчас он выглядел просто изможденным. Глаза были воспалены. Впалые щеки отливали желтизной. Руки подрагивали. При этом было видно, что он весьма тщательно готовился к приезду. Лицо было чисто выбрито. Костюм, хотя и висел на нем, как на вешалке, был из очень дорогой ткани и сшит явно прекрасным портным. Туфли блестели. Лишь только войдя в комнату, он сразу нашел глазами Ольгу Михайловну и уже не отводил от нее взгляда. Она же легко ему кивнула и тут же снова ушла в свои мысли.
– Что же, господа, – Александр стоял около поверенного и тер руки, – наконец мы все в сборе. Собрала нас здесь трагедия, и все мы тяжело переживаем потерю. Однако жизнь есть жизнь, и отец хотел, чтобы мы продолжили его дело, и всегда…как говорится… les affaires sont les affaires… [25]
– Начинайте, Афанасий Валерианович, – перебила пасынка Трушникова. – И, если можно, коротко, без лишней юридической казуистики.
Поверенный легко кивнул.
– Благодарю, господа, я постараюсь. Хотя, боюсь, то, что я расскажу, будет для вас некоторым образом… необычно и потребует определенных пояснений.
– Ах, да говорите уже! – воскликнул Александр.
– Сядь, Саша. Мешаешь, – буркнул Иван.
– Да что в конце концов… Я в своем доме.
– Господа, Ольга Михайловна, – начал, наконец, поверенный, – как вы, возможно, знаете, Василий Кириллович последние несколько лет вел все дела лично, без партнеров. Капитал вашей семьи был распределен по трем основным компаниям. «Кяхтинская чаеторговля Трушникова» занималась закупкой сырья и его оптовой реализацией в Ирбите и Нижнем Новгороде, товарищество «Чайная марка», в котором после выхода Осташева вам принадлежит более девяноста процентов паев, управляла чаеразвесочными фабриками и, наконец, торговый дом «Колониальные товары» отвечал за сеть розничной торговли. К сожалению, после активного, скажем так, включения
