— Надеюсь, ему лучше? — сочувственно спросил Дульцкий.
Она отвернулась, сняла сюртук со спинки стула и положила на колени. Пальцы нервно ощупывали ветхую ткань, словно в поисках чего-то важного, и когда дошли до незаметной заплатки на рукаве, женщина чуть слышно произнесла:
— Мой муж умер.
— Матерь Божья! — ахнул Дульцкий. — Простите наше бестактное вторжение в столь неподобающее время. Мы не…
Мармеладов снова перебил его.
— Давно ли занедужил ваш муж?
— В понедельник утром.
— Лихорадка?
— Не похоже. Не было жара или бреда. Он просто лежал, не в силах пошевелиться и дышал с трудом…
— Отчего же сразу не позвали доктора?
— У нас, видите ли, не так много денег, — хозяйка покраснела от смущения. — И муж сказал… Что без особой необходимости… Не стоит тратиться… Дважды я порывалась отправить слугу за доктором, но муж запрещал… А когда он впал в беспамятство, я побежала в ближайшую больницу. Уговорила одного хирурга осмотреть и поставить диагноз… Но было… Поздно…
Вдова зарыдала, прижимая к груди сюртук. Дульцкий налил воды из графина и торопливо подал ей стакан. Сыщик остался безучастен к слезам и вздохам.
— Это одежда вашего мужа? — он вежливо, но настойчиво вытащил сюртук из рук женщины, осмотрел со всех сторон, особое внимание уделив подкладу и рукавам, вывернул карманы, в которых не обнаружил ничего, кроме дыр.
— Серый шалон. Ткань дорогая, но сама вещица уже изрядно поношенная, — бормотал Мармеладов, ни к кому конкретно не обращаясь. — На рукавах много мелких затяжек и застрявшие щепочки, а вот здесь, у самого отворота, засохшие капли столярного клея. Ваш муж был плотником?
— Что вы, он химик… Был химиком, — поправилась вдова и слезы снова потекли по ее щекам. — Преподавал в университете. Но потом случился скандал: кто-то донес, что мой муж… Учил студентов делать бомбы… Это неправда! Неправда!!! Он был прекрасным человеком, он думал только о науке. Жандармы после обыска и допроса принесли извинения, поскольку не нашли ничего предосудительного. Но профессор Кислицын… Завистливый старик… Настоял, чтобы мужа выгнали из университета, с позором.
— Это случилось в 1897 году? — спросил Мармеладов.
— Откуда вам известно?
— Сюртук длинноват. Сейчас носят гораздо короче. А такие были в моде как раз два года назад, — объяснил Мармеладов. — Ваш муж так и не сумел найти место с хорошим жалованием, перебивался случайными заработками. Когда с трудом сводишь концы с концами, тут уж не до обновления гардероба… Но чем же занимался ваш муж?
— Он всегда раздражался, когда я спрашивала. Поэтому я перестала спрашивать. Муж запирался в старом сарае, у него там мастерская… Была… Иной раз пропадал по трое суток, я лишь посылала ему подносы с обедом, но чаще всего слуга возвращал еду нетронутой.
— Потому он и слег! — воскликнул Дульцкий. — Ваш муж, горедушная пани, совсем себя не щадил. Да разве можно пропускать обеды или, допустим, ужины?! Это же категорически вредно для здоровья! Вы тоже не должны себя истязать. Страдания, печаль, я все это понимаю. Но хотя бы куриный бульон…
— Ах, оставьте! Какой бульон? У меня совсем не аппетита. Разве я сейчас могу… Разве я… — она судорожно глотала слова, чтобы остановить надвигающуюся истерику. — Все мое тело цепенеет, не желая осознавать того, что дальше мне придется жить без него… Без люби… мого му… жа… Без… Без… Мне душно! Зачем вы мучаете меня? Убирайтесь вон! Уби… рай… тесь…
Женщина задохнулась и сползла со стула на дощатый пол. Мармеладов присел рядом, бережно набросил ей на плечи сюртук и терпеливо ждал, пока рыдания стихнут. Дульцкий снова налил воды. Вдова лишь пригубила, но пить не смогла.
— Простите, господа, — сказала она тихо. — Я уже несколько дней не выходила из дома. Я не сплю всю неделю. Сначала молилась о здравии, а вчера уже за упокой… Мне кажется, я схожу с ума. Везде слышатся шепоты, мерещатся привидения. Прошлой ночью выглянула в окно, и вижу — свет из-под двери сараюшки пробивается. Будто мой муж по-прежнему там.
— Больше ничего странного не замечали? — спросил сыщик.
— Нет, — покачала головой и тут же вздрогнула. — А ведь было, да. В самый первый день, как муж заболел, приехал адъютант от какого-то генерала, франтоватый такой. Справлялся о здоровье. Это действительно странно. Муж никакого касательства к армии не имел.
— Фамилию генерала не запомнили? Жаль… Но это и не мудрено. Вы сейчас сама не своя от страданий по мужу. Это его письма вы перечитывали, когда мы вошли?
— Да, — она подняла заплаканные глаза на Мармеладова. — Год назад, помните, Москва была в дыму из-за пожаров на торфяниках? И муж отправил меня на все лето в Ялту. Мы до этого не расставались на столь долгий срок и потому писали друг другу каждый день! Во всяком случае, я писала… Он отвечал гораздо реже.
— Те самые письма вы и храните в этой шкатулке? Перечитываете, чтобы найти хоть какое-то упоминание о генерале, либо о других подозрительных личностях. Чтобы отыскать между строк тревоги и волнения мужа… Стало быть, тоже подозреваете, что его смерть не была случайной?
— Тоже? — встрепенулся Дульцкий. — Почему вы сказали «тоже»? Кто еще подозревает?
— Ну, как минимум, доктор, — сыщик ответил ему, но смотрел при этом на безутешную вдову. — Раз вы говорите, что не выходили из дома несколько дней, стало быть, похорон еще не было. Но и в доме покойника нет, поскольку не слышно плакальщиц, не пахнет ладаном, зеркала не задернуты кисеей… Доктор забрал тело в анатомичку?
— Да. Сказал, что необходимо изучить причину смерти, поскольку не уверен, что она вызвана болезнью и…
— И он уже доказал, что это убийство!
Шпигунов стремительно ворвался в гостиную, отряхивая форменную фуражку.
— Мармеладов? А вы здесь каким счастьем?! — спросил полицейский следователь, хотя лицо его исказила гримаса, подчеркивающая, что ничего счастливого в этой случайной встрече он не находит. — Хотя, не важно! Что бы вы тут не вынюхивали, этому пришел конец.
Он обернулся к побледневшей женщине.
— Возьмите смену белья, теплую накидку и что еще вам потребно для пребывания в камере.
— Вы хотите меня арестовать?! — пролепетала она.
— Я уже это сделал, дамочка, — хищно улыбнулся Шпигунов. —
