— Так заявляй! — хрипела сестра. — Вот он, за дверью!.. Главный легавый! Заявляй!
— Пошла же вон!.. Пошла!.. Сейчас войдут и вас повяжут!
— И это будет на твоей поганой совести, гадина!
— Пошла!
Табба с такой силой толкнула Михелину, что та упала, затем медленно поднялась.
— Ты прокляла сестру и мать, — ткнула она пальцем в приму. — Это грех. Страшный грех!.. И не дай бог, если когда-нибудь тебя схватят за руку с проклятым окриком — воровка!.. Не дай бог!.. А такое может случиться, сестра!
Вытирая накатившиеся слезы, Михелина покинула палату, по пути едва не столкнувшись с Катенькой, и с ходу, чтоб не видели ее красного, истерзанного лица, уткнулась в грудь матери.
Сонька сразу поняла, что в палате что-то произошло, гладила дочку по спине, успокаивала. Анастасия обняла девушку за талию, прижалась.
— Тебе тоже жалко ее?.. Тоже? — спрашивала она, плача. — Ничего, она скоро выздоровеет!.. Все будет хорошо, не расстраивайся!
Полицмейстер стоял в сторонке и удивленно, ничего не понимая, смотрел на коллективный плач.
Молоденький офицер сопровождения также находился в недоумении, а в палату спешно проталкивались врачи, чтобы понять, что же там произошло.
Михелина держалась до тех пор, пока они не вошли в гостиничный номер. Как только захлопнулась дверь, девушка бросилась к матери, обхватила ее за шею, закричала:
— Мамочка, она прокляла нас!.. И меня, и тебя, мамочка! Что же теперь делать?
Сонька не отпускала от себя бьющееся тельце дочери, старалась унять дрожь в руках, смотрела широко раскрытыми глазами перед собой.
— Она чуть не задушила меня!.. Так схватила за горло, я еле вырвалась, мамочка! Сказала, что мы воруем души!
Мать провела ее до стула, усадила, налила в стакан воды, та жадно выпила. Подняла глаза на Соньку, уже более спокойным тоном сказала:
— Она еще велела, чтобы мы оставили в покое Анастасию. Иначе сообщит в полицию.
— Безусловно, мы ее оставим, — согласилась Сонька. — Еще несколько дней, и мы уедем отсюда.
— Куда?
— Не знаю. Посмотрим.
— Я хочу познакомиться с кузеном, — со слабой улыбкой попросила дочка.
— Познакомишься. А потом уедем. Нам здесь долго задерживаться нельзя.
— Понимаю, — кивнула Михелина. — Хотя очень жаль. Я уже привыкла к княжне.
— Встретишь другую княжну.
Девушка подумала, поджала губы.
— Вряд ли. Эта девочка — особенная. Не такая, как все.
Неожиданно послышалась печальная музыка, Сонька и Михелина бросились к окну. Увидели — по Невскому двигалась длинная траурная процессия. Повозок было не менее десяти, в каждой из них лежало не менее пяти убитых, покрытых белыми простынями, по сторонам понуро брели солдаты и офицеры с оголенными саблями, а в самом конце процессии топтался духовой оркестр.
Народ плотной стеной стоял на проспекте, глядя на это печальное зрелище, и среди них воровка вдруг увидела пана Тобольского.
Он будто почувствовал ее взгляд, повернул голову, и Сонька быстро отошла от окна.
— Война, — сказала она отрешенно. — Убили людей. За что — неизвестно.
Полицмейстер сидел в кабинете следственного управления и внимательно изучал фотографию Соньки Золотой Ручки. Вертел ее так и эдак, пытался что-то припомнить, мучительно морщил лоб.
Открылась дверь, и полицейский чин бодро доложил:
— Ваше высокопревосходительство!.. Арестованный к допросу готов!
Василий Николаевич с кряхтеньем поднялся из-за стола, сунул фотографию воровки в карман мундира и направился к двери.
…В пыточную, где допрашивали Кабана, первым вошел следователь Гришин, после чего с почтением впустил господина полицмейстера.
Судя по физиономии вора, над ним дознаватели уже поработали изрядно, и теперь один из этих «доблестных» парней горделиво стоял рядом с жертвой, ожидая одобрения начальства.
Полицмейстер обошел вокруг вора, даже заглянул в окровавленное лицо, почмокал губами.
— Перестарались, братцы. Определенно перестарались. — Пальцем поддел подбородок задержанного. — Как кличут тебя, молодец?
— Иваном, — пробормотал тот.
— Что ж ты, Иван, не сказал сразу, что желаешь помочь нам в важном деле.
— Слова не дали промолвить, все били. Потому и не сказал.
— Изуверы идоловы! — выругался Василий Николаевич. — Вам бы только поизмываться над человеком. — И погрозил дознавателю: — Тебя однажды посажу на его место, поймешь, как это — по морде получать.
— Слушаюсь, — вытянулся тот.
— Он только вчера соизволил согласиться на пособничество, — заметил следователь. — До того уперт был, как слон нерусский. — Взял стул, поставил его как раз напротив Кабана.
Полицмейстер с кряхтеньем уселся, с трудом закинул ногу за ногу.
— Значит, Ваня, вместе будет ловить знаменитую злоумышленницу?
— Будем, — кивнул тот.
— А ты хотя бы знаешь, о ком идет речь?
— Как не знать?.. Объяснили за эти дни. О Соньке Золотой Ручке.
— Лично знавал ее?
— Бывало.
— В морденцию распознать сможешь?
— Буду стараться, ваше высокопревосходительство.
Следователь нагнулся к полицмейстеру, что-то прошептал на ухо. Тот кивнул, достал из кармана фотографию Соньки, показал вору.
— Она или нет?
От неожиданности глаза Кабана заслезились.
— Плохо вижу. Слеза пошла.
— А ты вытри ее и присмотрись как следует.
Тот последовал совету, пригляделся, кивнул.
— Кажись она.
— Значит, признать сможешь?
— Смогу, ваше высокопревосходительство.
— Молодец… А из воров многих знаешь? — продолжал Агеев.
— Многих знать не могу, а вот некоторых — непременно.
— Воровку такую… Ольгу… которая служила у Соньки, знал?
— Слона-то?.. Конечно знал. Редкая прошмандовка.
— Нехорошо о покойнице так, Ваня, — качнул головой полицмейстер.
— Вальнули, что ли?
— В Карповке нашли.
— Собаке собачий поводок. Заместо петли.
— Грешник ты, Ваня. Христьянин небось?
— Татарин.
— Все одно грешник. — Агеев взглянул на следователя, тот утвердительно кивнул. — Мы тебя, Ваня, отпускаем. Но не за красивые глазки, а чтобы отловить Соньку.
— Понятное дело, — кивнул тот.
— Проныкаешь во все воровские хавиры, — вел дальше Василий Николаевич на воровском жаргоне, — прикинешься фраером, послоняешься по Невскому, пока не наколешь Золотую Ручку. Обо всем будешь нам козлятничать.
— Это вы где по-нашему научились? — хмыкнул Кабан.
— Так ведь с кем поведешься, от того и нахватаешься. — Полицмейстер поднялся, с серьезным видом погрозил пальцем. — Только не вздумай, Ваня, сигануть в глухарню. Хвост за тобой будет с утра до утра. Не скроешься…
Агеев еще раз, на всякий случай, погрозил дознавателю и в сопровождении следователя покинул пыточную.
Кузен Анастасии, князь Андрей, оказался высоким белокурым молодым человеком с широкой, открытой улыбкой, а легкий светлый костюм придавал ему дополнительную стройность и даже изящество.
Когда привратники во главе с Семеном открыли ворота и карета с полицмейстером, Сонькой и Михелиной вкатилась во двор, Андрей, держа за руку княжну, спустился по ступенькам с крыльца. Поздоровался за руку с Василием Николаевичем, затем помог выйти из кареты сначала Соньке, затем ее дочери.
Наверху, на ступеньках, стоял дворецкий, внимательно следил за происходящим.
Анастасия топталась возле Михелины, обнимала за талию, заглядывала в глаза.
— Это и есть мой кузен — Андрей, — гордо сообщила она прибывшим. — Самый любимый, самый единственный, самый прекрасный.
Князь поцеловал руки дамам, поочередно представился на французском:
— Андрей. Кузен этой проказницы.
— Очень приятно, — улыбнулась воровка. — Матильда.
— Мари!
Полицмейстер стоял в двух шагах, приятно улыбался, наблюдая за знакомством и как-то по-особому изучая «француженку».
— Вообще-то она не Мари! — вмешалась Анастасия, но тут же осеклась и поправилась: — У нее два имени — Мари и Анна. Мне больше нравится Анна. К тому же они говорят по-русски!
— Да, — кивнула, смутившись, Михелина. — Можем общаться на любом языке.
Они двинулись было ко входу в дом, но полицмейстер неожиданно попросил внимания:
— Есть предложение!.. Пока молодежь будет знакомиться и разводить тары-бары, мы с мадам Матильдой… я не ошибся именем, сударыня?
— А вы хотели назвать меня по-другому? — засмеялась та.
— Нет, только вашим именем, мадам!.. Оно вам идет. Так вот, мы с госпожой Матильдой на некоторое время отлучимся.
— Я бы хотела побыть с молодежью, — попыталась возразить воровка.
— Успеете, — решительно взял ее под руку Василий Николаевич. — Видимся первый, но не последний раз! — И повел женщину к карете.
