Ознакомительная версия.
Собрали скарб, что могли — продали, остальное бросили. Ехали на повозках семижды семь дней и прибыли в страну с трудным названием Melitopolstschina. Земля там и вправду была жирна, но двенадцать молодых семей и с ними вдовый Пелеф захотели ехать дальше, потому что никогда не видели гор, а только читали про них в священных книгах. Невозможно было себе представить, как это может быть, чтобы твердь поднималась в небо на много тысяч локтей и достигала Божьих облаков. Молодым хотелось это увидеть, а Пелефу было все равно. Ему понравилось ехать на запряженной быками телеге через леса и поля, потому что это отвлекало от мыслей о Рахили и маленьком Ахаве, которые навсегда остались в мокрой прусской земле.
Горы оказались точь-в-точь такими, как описано в книгах. Они назывались Кавказ, и простирались во все стороны горизонта, сколько хватало глаза. Пелеф забыл про Рахиль и Ахава, потому что здесь все было другое, и даже ходить приходилось не как прежде, а сверху вниз и снизу вверх. В первый же год он женился.
Было так: «христовы братья» рубили лес на единственном пологом склоне, расчищая поле для пашни. Местные девушки смотрели, как чужие мужчины в длинных смешных одеждах споро рубят вековые сосны и корчуют цепкие пни. Девушки пересмеивались и грызли орехи. Одна из них, пятнадцатилетняя Фатима, загляделась на богатыря с белыми волосами и белой бородой. Он был могучий, но спокойный и добрый, совсем не такой, как мужчины из ее аула, злые и быстрые в движениях.
Фатиме пришлось креститься и носить другую одежду — черное платье и белый чепец. Пришлось поменять имя, из Фатимы она стала Сарой, пришлось работать по дому и хозяйству от рассвета до заката, учить чужой язык, а все воскресенье нужно было молиться и петь в молитвенном доме, который срубили раньше, чем дома для жилья. Но все это Фатиму не пугало, потому что ей с беловолосым Пелефом было хорошо и потому что Аллах не обещал женщине легкой жизни.
На следующее лето, когда Сара-Фатима лежала в родовых муках, с гор спустились немирные чеченцы, сожгли урожай пшеницы и угнали скот. Пелеф смотрел, как уводят лошадь, двух быков, трех коров, и молился, чтобы Господь не покинул его и не дал выхода его гневу. Поэтому сыну, чей первый крик раздался в ту самую минуту, когда по гладко выструганным стенам молитвенного дома поползли жадные языки пламени, отец дал имя Ахимас, что означает «брат гнева».
На второй год абреки опять явились за добычей, но ушли ни с чем, потому что на окраине отстроенной деревни стоял блокгауз, а в нем жили фельдфебель и десять солдат. За это братья заплатили воинскому начальнику пятьсот рублей.
Мальчик родился большой. Сара-Фатима чуть не умерла, когда он выходил наружу. Больше она рожать не могла. И не хотела, потому что не могла простить мужу, что он стоял и смотрел, как разбойники уводят лошадь, быка и коров.
У Ахимаса в детстве было два бога и три языка. Бог отца, строгий и злопамятный, учил: ударят по правой щеке — подставь левую; кто радуется в этой жизни, наплачется в следующей; горя и страдания бояться не надо, ибо они — благо, знак особой любви Всевышнего. Бог матери, про которого говорить вслух не следовало, был добрый: разрешал радоваться, играть и не велел давать спуску обидчикам. Про доброго Бога говорить можно было только шепотом, когда кроме матери рядом никого нет, а это значило, что Бог отца главней. Он говорил на языке, который назывался Die Sprache и представлял собой смесь голландского с немецким. Бог матери разговаривал по-чеченски. А еще был русский язык, которому Ахимаса научили солдаты из блокгауза. Мальчика очень тянуло к их тесакам и ружьям, но это было нельзя, совсем нельзя, потому что главный Бог запрещал прикасаться к оружию. А мать шептала, что ничего, можно. Она уводила сына в лес, рассказывала про смелых воинов из своего рода, учила делать подножку и бить кулаком.
Когда Ахимасу было семь лет, девятилетний Мельхиседек, сын кузнеца, нарочно брызнул ему на букварь чернилами. Ахимас сделал обидчику подножку и ударил кулаком в ухо. Мельхиседек с плачем побежал жаловаться.
Был долгий, тягостный разговор с отцом. Глаза Пелефа, такие же светлые, как у сына, стали сердитыми и грустными. Потом Ахимас весь вечер должен был простоять на коленях, читая псалмы. Но мысли его были обращены не к Богу отца, а к Богу матери. Мальчик молился, чтобы у него глаза из белых сделались черными, как у матери и ее сводного брата Хасана. Своего дядю Хасана Ахимас никогда не видел, но знал, что он сильный, храбрый, удачливый и никогда не прощает врагов. Дядя перевозил тайными горными тропами мохнатые ковры из Персии, из Турции тюки с табаком, а обратно, через границу, переправлял оружие. Ахимас часто думал о Хасане. Представлял, как тот сидит в седле, зорко оглядывая склон ущелья — не притаилась ли в засаде пограничная стража. На Хасане косматая папаха, бурка, за плечом — ружье с узорчатым прикладом.
2
В день, когда Ахимасу исполнилось десять лет, он с самого утра сидел под замком в дровяном чулане. Сам виноват — мать украдкой подарила ему маленький, но настоящий кинжал с полированным лезвием и роговой рукояткой, велела спрятать, но Ахимас не утерпел, побежал во двор испробовать клинок на остроту и был застигнут отцом. Пелеф спросил, откуда взялось оружие, а когда понял, что ответа не будет, подверг сына наказанию.
Ахимас провел в чулане полдня. Ему было ужасно жалко отобранного кинжала и еще было скучно. А после полудня, когда очень захотелось есть, раздались выстрелы и крики.
Это абрек Магома с четырьмя кунаками напал на солдат, которые стирали в ручье рубахи, потому что у них был банный день. Разбойники дали залп из кустов, убили двоих и двоих ранили. Остальные солдаты побежали к блокгаузу, но абреки сели на коней и всех зарубили шашками. Фельдфебель, который на речку не ходил, заперся в крепком бревенчатом доме с маленькими узкими оконцами и выстрелил из ружья. Магома подождал, пока русский перезарядит и снова высунется из бойницы, заранее прицелился и попал фельдфебелю круглой тяжелой пулей прямо в лоб.
Всего этого Ахимас не видел. Но он видел, припав к щели между досками, как во двор вошел бородатый одноглазый человек в белой косматой папахе, с длинным ружьем в руке (это и был Магома). Одноглазый остановился перед выбежавшими во двор родителями Ахимаса и сказал им что-то — не разобрать, что. Потом взял мать одной рукой за плечо, а другой за подбородок и поднял ей лицо кверху. Пелеф стоял, наклонив львиную голову, и шевелил губами. Молится, понял Ахимас. Сара-Фатима не молилась, она оскалила зубы и расцарапала одноглазому лицо.
Женщина не должна касаться лица мужчины, поэтому Магома вытер со щеки кровь и убил гяурку ударом кулака в висок. Потом убил и ее мужа, потому что после этого нельзя было оставлять его в живых. Пришлось убить и всех остальных жителей деревни — такой уж, видно, выпал день.
Абреки согнали скот, полезные и ценные вещи свалили на две телеги, запалили деревню с четырех концов и уехали.
Пока чеченцы убивали деревенских, Ахимас сидел в чулане тихо. Он не хотел, чтобы его тоже убили. Когда же стук копыт и скрип колес удалились в сторону Карамыкского перевала, мальчик выбил плечом доску и выбрался во двор. В чулане все равно оставаться было нельзя — задняя стена занялась, и в щели пополз серый дым.
Мать лежала на спине. Ахимас сел на корточки, потрогал синее пятно между ее глазом и ухом. Мать была по виду, как живая, но смотрела не на Ахимаса, а в небо. Оно стало для Сары-Фатимы важнее, чем сын. Еще бы, ведь там жил ее Бог. Ахимас наклонился над отцом, но у того глаза были закрыты, а борода из белой стала вся красная. Мальчик провел по ней пальцами, и они тоже окрасились в красное.
Ахимас зашел во все дворы. Там лежали мертвые женщины, мужчины и дети. Всех их Ахимас очень хорошо знал, но они его больше не узнавали. На самом деле их здесь не было, тех, кого он знал. Он остался один. Ахимас спросил сначала одного Бога, потом другого, что ему теперь делать. Подождал, но ответа не услышал.
Вокруг все горело, молитвенный дом, он же школа, загрохотал и взметнул вверх облако дыма — это провалилась крыша.
Ахимас осмотрелся по сторонам. Горы, небо, горящая земля, и ни души. В этот миг он понял, что так теперь будет всегда. Он один, и ему самому решать — оставаться или уходить, умереть или жить.
Он прислушался к себе, вдохнул запах гари и побежал к дороге, что вела сначала вверх, в межгорье, а потом вниз, в большую долину.
Он шел остаток дня и всю ночь. На рассвете повалился у обочины. Очень хотелось есть, но еще больше спать, и Ахимас уснул. Проснулся от голода. Солнце стояло в самой середине неба. Он пошел дальше и к вечеру вышел к казачьей станице.
У околицы тянулись длинные грядки огурцов. Ахимас огляделся вокруг — никого. Раньше ему и в голову не пришло бы брать чужое, потому что Бог отца сказал: «Не укради», но теперь ни отца, ни его Бога не было, и Ахимас, опустившись на четвереньки, стал жадно поедать упругие пупырчатые плоды. На зубах хрустела земля, и было не слышно, как сзади подкрался хозяин, здоровенный казак в мягких сапогах. Он схватил Ахимаса за шиворот и пару раз ожег нагайкой, приговаривая: «Не воруй, не воруй». Мальчишка не плакал и пощады не просил, а только смотрел снизу вверх белесыми волчьими глазами. От этого хозяин вошел в раж и принялся охаживать волчонка со всей силы — до тех пор, пока того не вырвало зеленой огуречной массой. Тогда казак взял Ахимаса за ухо, выволок на дорогу и дал пинка.
Ознакомительная версия.
