воду.
— Л-ложь! — выдавил Егорушка.
— Но сама несчастная, защищаясь, вас пометила. Исцарапала вам харю. Вот почему на вас это…
Мурин шагнул к Егорушке, сорвал повязку с его лица.
И обмер.
Лицо Егорушки было чисто и бело. Только несколько искривлено на сторону, как и бывает, когда щеку раздуло от воспаленного зуба.
Мурин почувствовал, как его изнутри обдало жаром. Загорелись щеки, уши, шея. Никогда в жизни своей он еще не чувствовал, что выставил себя таким дураком.
Егорушка мгновенно заметил перемену. В глазах его заблистало гневное торжество:
— Что ж вы умолкли, господин Мурин? Покинуло вдохновение? Тогда я! — вам расскажу историю. Только она не будет ни длинной. Ни увлекательной, как ваша. Я не привык, видите ли… к фантазиям.
Глаза Мурину застилала жаркая пелена стыда. Сами стены, казалось, покачивались. Егорушка безжалостно продолжал:
— Я лишен воображения. Я торгаш. У меня одни цифры в голове, — он постучал себя согнутым пальцем по лбу, кривляясь и изображая унижение. — Вы ведь это имели в виду? Вы ведь за это в меня вцепились! Вы презираете меня за мое происхождение. За бедность. За то, что я, в отличие от вас, от вашего товарища, от всех этих… бретёров, этих избалованных негодяев, я должен сам пробиваться в этой жизни… Вы заподозрили меня только поэтому, не так ли?
Пунцовый, Мурин глухо ответил:
— Не поэтому. У вас были основания пойти на преступление.
— Какие же? Интересно узнать.
— Вы растратили старухины деньги. Вы неудачно приобрели дом в Москве — перед самым приходом французов. Он сгорел. Вы стащили из бумаг Прошина вексель на тридцать тысяч.
— Нет.
— Не отпирайтесь. Я невольно слышал ваш разговор. Вы уверяли барыню, что покроете убыток.
— Я не брал этот вексель!
— Тогда откуда у вас деньги?
Егорушка только отмахнулся:
— Не дом. Дома. А купил четыре дома. За гроши. Потому что все бежали из города в панике. Видели бы вы… Как курицы с отрубленной головой. Такие же безмозглые. Они панталоны с себя были готовы продать. Эти все дворянчики, аристократишки, вся эта московская дрянь, трусы…
— Но купленные вами дома сгорели. Это факт.
Теперь Егорушка стоял перед ним, расправив узкие плечи, выкатил грудь. Теперь он — преграждал Мурину путь. Теперь он — наступал. Сам голос его изменился, из писклявого стал резким:
— И государь повелел выплатить пострадавшим владельцам полную компенсацию за сгоревшие в Москве дома. Это — факт. От имени генеральши Глазовой я купил эти дома за бесценок, а она получит деньгами из казны их истинную стоимость.
— Вы этого не знали, когда покупали дома. А на игрока вы не похожи.
— О нет. Это ваш Прошин любит играть с удачей. А я ее боюсь. Я люблю расчет, уверенность, планы. Слух о том, что государь готов поддержать дворянство, ежели оно ради отечества потерпит убыток, просочился в самом начале войны. Это был не риск, а разумное допущение. Я был уверен, что, сказав, государь сдержит слово. Наш государь — ангел и рыцарь. — Егорушка елейно поклонился.
— Я вам не верю.
— Показать вам купчие на все четыре дома?
— Не верю, что вы так печетесь об имуществе вашей барыни.
Егорушка вскинул реденькие брови:
— Барыни? При чем здесь она? Она одной ногой в могиле. Я пекусь единственно о мадемуазель Прошиной. Об том, чтобы она стала очень богатой наследницей.
— Вам-то с этого что?
— Вы сами сказали… — Егорушка ухмыльнулся. Зубки у него были мелкие. Улыбка не красила его. — Муж богатой жены. Неплохо. Мне эта роль подходит.
Он убрал улыбку с лица:
— Я знаю, вас с души воротит признать, что ваш товарищ совершил злодейство. Но придется. Посмотрите же наконец правде в глаза. Он его совершил!
— Господин Мурин! — раздалось удивленно с лестницы. И мадемуазель Прошина, шурша платьем, спустилась. — Вот сюрприз.
Взгляд ее спрашивал: зачем вы здесь? Ситуация была неловкой.
— Вы к тетушке?
Ответил Егорушка — с вызовом.
— Господин Мурин заезжал увидать меня.
— Вас? Но… — мадемуазель Прошина непонимающе смотрела то на одного, то на другого.
Егорушка твердо глядел Мурину в глаза, строго сказал:
— Он приезжал передо мной извиниться.
Горбатая девушка округлила глаза:
— Перед вами? За что?
Мурин поклонился:
— Надеюсь, мои извинения приняты.
Егорушка великодушно наклонил голову:
— Приняты.
Мадемуазель Прошина сдвинула брови:
— Егор Никодимыч, ступайте. А я провожу господина Мурина до двери.
К Егорушке тут же вернулась прежняя желчность:
— Но, сударыня… Это не вполне прилично. Госпожа…
Голос мадемуазель Прошиной зазвенел холодной сталью:
— Егорушка. Благодарю. Я сама решу, насколько прилично то или иное положение. Вы свободны.
Егорушка угодливо согнулся в поклоне. И, пятясь, удалился.
«Бог мой, — пронеслась догадка у Мурина. — Он никак испытывает от этих поединков наслаждение?» Сложность и разнообразие человеческих связей и чувств в который раз обескуражили его.
— Что все это значит? — заговорила мадемуазель Прошина по-французски. — Какие извинения? За что?
— Я бы предпочел не объяснять.
И тут же получил свой удар кнута:
— Боюсь, вам придется.
Мурин смущенно потер лоб.
— Э-э… Он позволил себе заявить, будто… э-э… задумал жениться на вас.
— А вы здесь при чем?
Что-то в тоне ее вопроса изумило, но и задело Мурина. Он понял, что в душе мадемуазель Прошина уже решилась на этот неравный брак. С жаром воскликнул:
— Ведь Егорушка этот — негодяй, пройдоха!
Мадемуазель Прошина и бровью не шевельнула:
— Что ж с того? Я его не люблю и не полюблю.
— Но…
— А вот детишек любить буду. У многих женщин в браке нет и того. Так что я буду отнюдь не несчастней многих.
Мурин выкатил глаза.
— Но ведь он…
— Или вы сами на мне женитесь? — осведомилась мадемуазель Прошина.
Мурину нечего было ей на это сказать, и от мысли, что она это хорошо понимает, краска стыда снова залила его. Мадемуазель Прошина убедилась, что он побагровел до нужной густоты. И тут перевела внимание на корзину с желтоглазым пассажиром. Быстрым движением присела.
— Ах, что это?
Платье опало вокруг нее.
— Вам. Подарок, — промямлил Мурин.
— Какая прелесть! — воскликнула она. Вытянула животное. Мурин поразился, до чего ж кот оказался длинный: казалось, он не кончится никогда. А мадемуазель Прошина уже прижималась щекой к остроухой голове, воркуя: — Ах ты милашка. Ах ты душенька.
«Хорошо, что я сообразил распорядиться, чтоб его вымыли», — подумал некстати Мурин. И: «Она точно будет счастливая и нежная мать». Есть женщины, рожденные быть матерями. Как мадемуазель Прошина. А есть — рожденные разбивать сердца и быть любовницами. Как Нина Звездич. При мысли о Нине стало тошно. Мадемуазель Прошина выпрямилась, прижимая кота к груди:
— Ах ты куколка моя.
