— Шеф, аванти! Оторвемся в астрал! — Она схватила Николаса за руку и потащила к танцплощадке. — Не то сейчас сдохну! Там гром, а я молния!
Успела глотнуть или нюхнуть какой-то дряни, догадался Фандорин. То ли экстази, то ли кокаина. А может, и «молнии» — кажется, есть такое зелье. Он знал по опыту, что сейчас вправлять Вале мозги — пустое занятие. И все же не сдержался. Сердито сказал:
— Пойди, пойди, растрясись. А когда из тебя дурь выйдет, потолкуем всерьез.
Но Вале сейчас всё было нипочем. Видимо, уже оторвавшись от земной поверхности, она крикнула бредовую фразу:
— Фитилек-то прикрути, коптит!
И, пританцовывая, двинулась в направлении дансинга.
Ника остался один.
Тянул через соломинку слабоалкогольный коктейль «текила-санрайз», неспешно разглядывал беззаботных обитателей третьего тысячелетия христианской эры и размышлял о том, как изменились Москва и москвичи с тех пор, как он впервые приехал в этот город. Всего-то шесть лет прошло, а город не узнать. Вне всякого сомнения Москва — существо женского пола. У нее ослаблено чувство времени, поэтому в отличие от городов-мужчин она равнодушна к прошлому и живет исключительно настоящим. Вчерашние герои и вчерашние памятники для нее мало что значат — Москва без сожаления расстается с ними, у нее короткая память и несентиментальное сердце. Это у мужчины сердцебиение и слезы умиления на глазах, когда он встречает возлюбленную прежних лет. Женщине, во всяком случае большинству из них, такая встреча неинтересна и даже неприятна, поскольку никак не связана с ее нынешними проблемами и сегодняшней жизнью. Вот и Москва точь-в-точь такая же, обижаться на нее за это бессмысленно. Как поется в одной хорошей песне, она как вода, принимающая форму сосуда, в котором находится.
Когда Фандорин увидел ее впервые, она была бедной замарашкой, жадной до пестрых иностранных наклеек и завистливой на чужое богатство. Но с тех пор поправила материальное положение, обрела исконную дебелость и вернулась в свое природное амплуа. Больше всего Москва напоминала Николасу любимый чеховский типаж: красивую, но чуть перезрелую барыньку, немного циничную и пресыщенную, не слишком счастливую в любви, всё на свете перевидавшую, но всё еще жадную до жизни. Днем эта Аркадина-Раневская-Войницева хандрит, ходит в затрапезе, но к вечеру, как соберутся гости, припудрится, расфуфырится, нацепит бриллиантовое колье из огней, подвесит серьги из прожекторов и превратится в такую светскую львицу, что ослепнуть можно.
— Эй вы, stranger in the night,[9] — раздался вдруг певучий женский голос. — Что, тяжелая оказия быть взрослой дочери отцом?
Николас обернулся и увидел, что за соседним столиком, который еще недавно был пуст, сидит женщина. Лицо в полумраке было видно неотчетливо, но в том, что это красавица, сомнений быть не могло — так уверенно звучал голос, так лениво светились глаза, так победительно блеснула сквозь сигаретный дым влажная полоска зубов. В первый момент показалось, что это материализовалась сама Москва, сотканная его собственной фантазией, тем более что на шее у незнакомки посверкивало ожерелье, а в ухе безошибочным радужным сполохом вспыхнул бриллиант. И лишь потом до Николаса дошел смысл странного вопроса: это она про Валю. Решила, что он пришел в клуб с дочерью. Неужели разница в возрасте так бросается в глаза? Хотя, собственно, что ж удивляться. Сколько Вале? Двадцать два, двадцать три. Женщина негромко рассмеялась.
— Что, задело за живое? Ладно, пошутила. Какой отец станет водить дочурку в этот вертеп? Разве что кровосмеситель какой-нибудь. Но вы не похожи на кровосмесителя.
У незнакомки была стильная прическа — черные волосы лежали на щеках двумя загнутыми клиньями. Под скулами — впадинки, как сиреневые тени. Или как омуты, подумал вдруг Фандорин. Еще подумал:
«Незнакомка» и есть. Дыша духами и туманами.
— А на кого я похож? — спросил он, невольно поддаваясь ее тону, своему бесшабашному настроению и колдовству мгновения.
Она чуть повернула стул, чтобы лучше его видеть, но осталась сидеть за своим столиком. Немного помолчав, сказала:
— На мужчину, который выходит из возраста, когда нравятся неожиданности. И, соответственно, перестает быть мужчиной. А еще… — Огонек сигареты из бледно-красного стал алым и на секунду осветил ироничный изгиб тонких губ. — А еще вы похожи на океанский лайнер, ползущий по каналу имени Москвы.
— Из-за моего роста? — спросил Николас.
— Нет. Из-за того, что в повседневной жизни вы вынуждены прикидываться речным пароходишкой, а это не очень у вас получается.
Она меня клеит, дошло вдруг до Фандорина. Раньше в ресторане к женщинам приставали мужчины. Самые нахальные — улучив момент, когда спутник дамы отлучится потанцевать. А теперь гендерная революция, роли меняются. Уверенная в себе хищница вышла на ночную охоту. Заморочит голову пьянящими речами, подпоит, покатает на машине, а утром скажет: «Ну пока, золотце. Я тебе позвоню».
— Чему вы улыбаетесь? — Незнакомка снова затянулась. — Слишком грубо работаю?
— Есть немного, — засмеялся он.
— А с мужчинами так и нужно, — хладнокровно заявила она. — Знаете, бисер перед свиньями. Да и времени у нас немного, того и гляди ваша пионерка вернется. Неужели вам с ней не скучно? Трахнули малолетку, доказали себе, что вы еще ого-го, ну и пусть возится в песочнице со своими ровесниками. Обычная дурочка. Может быть, когда-нибудь станет настоящей женщиной, но еще не скоро.
— Уверяю вас, Валя не совсем обычная. И даже совсем необычная.
Незнакомка откинулась назад, обхватила себя за локти.
— Она меня не интересует. Слушайте — повторять не буду. Времени на раздумья тоже не дам. Мы сейчас встаем и уходим отсюда. Никаких прощаний, брехни про срочное дело и прочее. Я хочу, чтобы девчушка вернулась и обнаружила пустой стул. Стоп! Говорю я, а вы пока помалкивайте. Не думайте, что я каждый день так забавляюсь — лишь под настроение, когда вожжа под хвост попадет. Считайте, что это каприз. Итак: да или нет?
А у самой голос ленивый, нисколько не сомневающийся в ответе, и это манило больше всего.
— Нет, — сказал Николас. — Спасибо, но нет.
— Неужели из-за этой финтифлюшки? — не столько оскорбилась, сколько поразилась женщина. — Да вы посмотрите на нее. Фандорин обернулся, посмотрел. Валя парила в свободном полете: по-сестрински поцеловалась с какой-то огненно-рыжей девицей, сразу же вслед за этим подсела к двум юным мачо кавказской наружности, оживленно принялась им что-то рассказывать, зажестикулировала. Ничего, за эту барышню можно было не тревожиться. Ника знал, что в обиду она себя не даст. Впечатление эфемерности и хрупкости было обманчивым. Кроме современного танца Валентина занималась еще каким-то восточным мордобоем (что-то квохчущее, кончается на «до»). Однажды, в самом начале совместной работы, когда Фандорин еще не успел ознакомиться со всеми талантами своей ассистентки, ему пришлось заступаться за нее в кафе. Агрессор был в полтора раза ниже Николаса, зато вдвое плечистей, и шансы на победу выглядели нулевыми. Но деваться все равно было некуда — конфликт (между прочим, самой Валей и спровоцированный) неминуемо устремился по вектору физического насилия. Пока Ника, бледнея, лепетал, что сейчас позовет милицию, Валентина выскользнула из-за его спины, чуть вздернула мини-юбку, исполнила подобие фуэте и свалила бугая на пол хлестким ударом ноги. Потом достала зеркальце и стала пудрить нос.
— Нет, дело не в ней, — сказал Николас. — И не в том, что я нахожу вас непривлекательной. Совсем наоборот…
Незнакомка хмыкнула, будто он сказал что-то смешное, но не очень пристойное.
— Смотри, дурень. — Она жалеюще покачала головой. — Локти потом искусаешь. Такие приключения бывают раз в жизни. И далеко не у всех.
Оскорбилась, что и понятно. А обижать даму, которая сделала ему, в конце-то концов, чертовски лестное предложение, Николасу совсем не хотелось. Отец говорил: «Джентльмен, Николка, это человек, который никогда не обижает тех, кого он не собирался обидеть».
— Понимаете, — сказал Фандорин, обезоруживающе улыбаясь. — Я люблю женщин и, как писал Карл Маркс, ничто человеческое мне не чуждо. Но женился я по русским меркам довольно поздно, так что у меня было достаточно времени удовлетворить любопытство по поводу многообразия женских типов. Я долго выбирал и выбрал ту, в лице которой могу любить всех женщин мира. А насчет моей спутницы вы заблуждаетесь, между нами ничего такого нет.
— Так сильно любишь жену? — с серьезным видом спросила незнакомка, словно услышала необычное и важное известие, нуждающееся в подтверждении. А когда он кивнул, раздраженно всплеснула узкой кистью. — Ну и люби, мне-то что? Я же тебя не венчаться зову. Покувыркаемся и разбежимся. Я про тебя потом и не вспомню, и ты тоже меня выкинь из головы.
