вскрикивал во сне, что-то бормотал; Мазур даже различил слова «Нет! Не надо!». Ад, в котором жили заключенные, не оставлял их и во сне.
Мазур склонился над Лёлеком. В слабом отсвете фонаря лицо вора изменилось. Оно не было больше жестокой и похабной маской людоеда, как днем, сейчас оно казалось обиженным и даже каким-то детским. Сердце у Мазура дрогнуло. Может, он несправедлив к Лёлеку, может, по природе тот не такой уж и плохой человек, просто вынужден демонстрировать жестокость, чтобы самому не стать жертвой своего же брата блатаря. Но тут он вспомнил васнецовский деревянный крестик в руке уголовника и отогнал от себя глупую жалость. Если ад есть, пора отправить туда этого зверя – и как можно глубже при этом, на самые жаркие сковородки…
Он протянул было руку к шее спящего – и замер. Тот, лежа на спине, глядел прямо на него неподвижными круглыми глазами. На несколько секунд Мазур превратился в соляной столп, способный рассыпаться от одного движения. Он знал, конечно, что есть люди, способные спать с открытыми глазами. Такой талант у некоторых открывается после следственного изолятора или тюрьмы, где людей таскают на допросы ночью, а днем не позволяют спать – за этим строго следит конвойный. И тогда арестованный, чтобы не погибнуть от нервного и физического истощения, учится спать с открытыми глазами. Со стороны кажется, что человек просто сидит, но на самом деле он спит. Может быть, Лёлек из той же когорты? Однако только что глаза у него были закрыты, а теперь почему-то открылись… Что это значит? Спит он или нет? Стоит ли все-таки попытаться удушить его, или надо срочно менять планы?
Никакого решения принять он так и не успел: Лёлек открыл рот и заговорил.
– Пришел, значит, – сказал он негромко.
Над ответом Мазур не думал.
– Да, – прошептал он торопливо, – пришел. Я вот чего, Лёлек. Я условия уточнить хотел.
– Какие условия? – В ночной темноте змеиный голос пахана звучал особенно страшно. – Какие еще тебе условия?
– Ну, если я соглашаюсь делать, как вы хотели… – Язык у него почему-то шевелился трудно, и сказал он не совсем то, что собирался: – Я насчет мальчонки, с которого ты крест снял. Он жив еще?
– А пес его знает, – отвечал Лёлек сонно. – Его в тот же вечер в другой барак перевели.
– А крестик как же?
– А он его в драке потерял, – ухмыльнулся урка.
Значит, жив мальчонка. Жив и, видимо, здоров. Это хорошо, хорошо, теперь его совесть чиста. Теперь будет проще…
– Так ты за этим посреди ночи приперся? Про мальчонку спросить?
Глаза у блатаря были такие же круглые и смотрели все так же неподвижно и страшно. Казалось, голос этот не из человека идет, а прямо из преисподней.
«Не верит мне, – пронеслась в голове лейтенанта паническая мысль. – Догадался, сволочь, зачем я здесь». И все равно нужно врать. Пока ты врешь, есть шанс уцелеть.
– Я согласен быть инструктором у братвы, – решительно проговорил Мазур. – Но… хочу быть в законе.
Глаза вора, и без того круглые, округлились еще больше.
– Чего? – сказал он изумленно и сел на кровати. – Ты же сам, фраерюга, звонил, что за всю жизнь ложечки серебряной не сбондил, и в паханы ползешь?
Лейтенант пожал плечами: им инструктор рукопашного боя нужен или нет? Если нужен, вот его цена – он хочет стать вором в законе. Урка все смотрел на него – так же молча и изумленно. Только пальцы его непроизвольно скрючились, как будто пальцами этими он уже душил наглого фраера.
Мазур внезапно ощутил, что в палате воцарилась мертвая тишина: никто не храпел, не бормотал, не шевелился. Хоть говорили они негромко, но все пациенты проснулись и затаив дыхание слушали теперь их разговор.
Лёлек тоже это заметил. Он обвел глазами больничное пространство и сказал негромко:
– Ну, что вылупились? На боковую…
Лагерный народ, лежавший в общей палате, мигом понял, что негромкий голос лишь предвестие большой бури, а потому немедленно повернулся на другой бок и закрыл глаза. Блатарь тоже опустился на койку, смотрел в потолок.
– Гуляй, – сказал он наконец без всякого выражения.
А он не против, он пойдет гулять. Вот только как насчет его условия?
– Обмозгуем, – негромко отвечал Лёлек.
Мазур молча кивнул и заковылял к выходу, забирая правой ногой в гипсе по кругу.
– Циркуль, – вдруг сказали у него за спиной.
Он обернулся, посмотрел назад. Какой-то шнырь высунулся из-под одеяла, смотрел ему вслед.
– Смешно костыляешь, – хмыкнул шнырь, – вылитый циркуль.
Лейтенант ничего не сказал и молча вышел из палаты. Он был доволен, что сбил с толку, отвлек своей наглостью пахана. Еще один шаг, одно слово Лёлека, и всем стало бы ясно, что он пришел убивать, и его прямо там, в палате, поставили бы на ножи. А так, глядишь, еще хоть немного да поживет.
Глава восьмая. Долг и выкуп
Время в санчасти шло неторопливо, дни были похожи друг на друга, как близнецы, один день исправно сменял другой. Нога мазуровская в конце концов зажила, но, как и предсказывал доктор Оборихин, не желала теперь сгибаться – даже после того, как с нее сняли гипс. Если раньше это была новость неприятная, то сейчас – просто убийственная. Он обещал блатным свое содействие, а выполнить обещание не мог. Это было бы еще терпимо, если бы до этого у них не было к Мазуру серьезного счета. В конце концов, он должен был бы только откупиться за дерзость. Но теперь откупиться он не может. Едва он покинет санчасть, урки призовут его на правилку. Ну, или говоря проще, зарежут, как собаку.
Об этом ему напомнил санитар из уголовных, который работал в санчасти. Пришел утром, стоял, смотрел на лейтенанта, ничего не говорил. Мазур не выдержал.
– Чего тебе? – сказал.
– Лёлек велел про должок напомнить, – гадко ощерился санитар. – Пора, сказал, выплачивать. Пускай, сказал, даже не думает насчет соскочить. Отмазки не принимаются. Никакие. Ты расчухал, Циркуль?
Мазур ничего не ответил, только отвернулся к стене, чтобы не видеть гадкую харю санитара. Циркуль, мать вашу! Он еще не вернулся в барак, а уже получил поганую кликуху. Спасибо, отцы родные, и как он до этого жил без погоняла?
Лейтенант, конечно, мог отвернуться от санитара, однако отвернуться от угроз блатарей было гораздо труднее. Сегодня после завтрака его выписывали из санчасти, и он после этого оказывался в полной власти урок. То есть, конечно, они и раньше, несмотря на вертухая у двери, могли войти в санчасть и прирезать Мазура. Однако воры не просто прирезать его хотели, до поры до времени они имели к нему особый интерес. Как только интерес этот иссякнет, ему не жить. Это Мазур понимал очень хорошо.
– Ну, что ж, – сказал доктор Оборихин на последнем осмотре, – больше держать вас
