— Уилл предал нас! — жарко возразил Рафф.
— Из любви к молодой жене, — напомнил Николас.
— Но я не знал о ней, — тихо ответил Сэмюель. — Сьюзен стала тяжким грузом на моей совести.
— О какой совести ты говоришь? — Фаэторн ткнул в него пальцем. — Ты предатель!
— Я храню верность старой вере!
Ричард Ханидью был очень расстроен.
— Зачем было убивать Уилла Фаулера? — спросил он.
— Чтобы занять его место, — объяснил Николас. — Мы все ликовали, когда английский флот разгромил Армаду, но победа стала сокрушительным ударом по католикам. Сэм хотел отомстить самым ужасным способом, какой только смог придумать: убив ее величество. Но приблизиться к королеве он мог лишь во время спектакля при дворе.
— В составе «Уэстфилдских комедиантов», — добавил Фаэторн. — Негодяй решил проникнуть во дворец, прикрываясь нашим честным именем.
Николас улыбнулся и похлопал мальчика по спине.
— Дик, ты сегодня устроил замечательное представление. Ввел в заблуждение не только убийцу, но и весь двор. — Он повернулся к Раффу. — Настоящий актер никогда не бросает зрителей. Мальчик не сбежал в Рождество. Он жил у меня и репетировал новую роль. А платье сшил шляпник-голландец. Наряд поистине достоин королевы.
— Ты молодец, Дик, проявил себя настоящим храбрецом, — похвалил Фаэторн.
— Вообще-то я немного боялся, — признался мальчик.
Сэмюель Рафф был ужасно зол. Он понял, как умно суфлер заманил его в ловушку. Николас, очевидно, уже давно подозревал Раффа. Когда охранники стали подталкивать злоумышленника к выходу, он вырвался, чтобы сделать последнее признание:
— Это я послал колыбель Сьюзен Фаулер!
— Уж лучше бы ты оставил в живых ее мужа, — сказал Николас. — Тебе стоило уехать на ферму в Норидж, Сэм. Работал бы себе с братом.
Рафф с грустью покачал головой и горько усмехнулся:
— Никакой фермы не существует, а я и так работал со своим братом…
— С Рыжебородым? — ахнул Николас.
— Да, он мой сводный брат. Несмотря на его взрывной характер, Доминик так же свято чтил католическую веру, как и я. За это его заключили под стражу в Брайдвелл и подвергли истязаниям. Освободившись, Доминик был готов на все что угодно, лишь бы помочь мне.
— А ты отплатил ему ударом в спину…
— Нет! — воскликнул Рафф. — Я бы никогда не убил брата! Это не я! — Боль исказила лицо Раффа, и он уронил голову на грудь. — Мы оба понимали, что участие в этом предприятии будет стоить нам жизни. Доминик стал неуправляем. Из-за него весь план оказался под угрозой срыва. Я не хотел его гибели… но в определенном смысле его смерть была необходима. Свою задачу он выполнил.
— Кто же вонзил в него кинжал? — спросил Фаэторн.
Сэмюель посмотрел ему в глаза с вызовом.
— А вот этого вы никогда не узнаете!
— Вас с братом склонили к преступлению, манипулировали вами! — с укоризной произнес Фаэторн. — Ничего, под пытками ты скажешь всю правду. Уведите!
И пока охранники тащили Раффа прочь, он выкрикивал на латыни:
— In manus tuas, Domine, confide spiritum meum! [23]
Именно с этими словами Мария Стюарт, положила голову на плаху. Пытаясь обезглавить другую королеву, Рафф сам себя обрек на гибель. Его ждала долгая мучительная смерть.
Николас не удивился, услышав, что Рафф и Рыжебородый были лишь звеном в цепочке заговорщиков.
Сообщники оставались в тени, но их имена непременно всплывут во время приватной беседы в камере пыток.
Однако одно открытие потрясло суфлера:
— Я понятия не имел, что Рыжебородый — брат Сэма, — сказал он. — Я догадался, что убийца Уилла — католик, потому что он искромсал вывеску в «Шляпе кардинала», оскорбившую его религиозные чувства. Но я не думал, что их с Сэмом связывают родственные узы.
— Два сапога пара, — усмехнулся Фаэторн.
— Нет худшего безумия, чем слепая вера, — пробормотал Николас.
Ричарда Ханидью мучило горькое сожаление.
— Мистер Рафф всегда был таким заботливым и дружелюбным…
— Он прекрасный актер, — вздохнул суфлер. — Он даже готов был получить ранение, лишь бы хорошо исполнить свою роль. Я впервые заподозрил, что дело нечисто, когда Рафф дрался на шпагах с Джиллом.
— Почему? — спросил мальчик.
— Сэм всячески пытался избежать поединка, чтобы скрыть свое умение фехтовать. Но отвертеться не удалось, и я увидел, чего он на самом деле стоит. Такой опытный фехтовальщик мог запросто подстроить потасовку в «Надежде и якоре». Уилла Фаулера убили умышленно.
К ним подошел Эдмунд Худ. События разворачивались так стремительно, что он не понял до конца, почему оборвалась пьеса.
— Что происходит, ради всего святого?
— Расплата! — объявил Фаэторн. — Мы разоблачили убийцу и предали его в руки правосудия.
— Сэмюеля Раффа?
— Зло в человеческом обличье! Хитрый мерзавец! Но он встретил достойного соперника в лице нашего дорогого Николаса. Рафф так умно все устроил, что мы сначала даже не заподозрили его. Только Николас смог разгадать его коварный замысел. — Фаэторн похлопал Николаса по плечу. — Ты заслужил доверие злоумышленника и заставил его поверить, что боишься угрозы извне. Рафф решил, что ты ни о чем не догадываешься. Оставалось лишь дождаться, когда он покажет свое истинное лицо.
— Кажется, я начинаю понимать, — протянул Худ. — Ты специально попросил включить в пьесу сцену казни.
— Да, Эдмунд. Поручив Сэмюелю роль палача, мы точно знали, как и когда он нанесет удар. И с помощью Дика приготовили крючок, на который преступник просто не мог не клюнуть.
Немного обидевшись, что его не посвятили в план. Худ тем не менее тепло поздравил коллег. Но еще одна деталь осталась невыясненной:
— А как же похищение «Победоносной Глорианы»?
— Я долго ломал голову, — признался Николас. — Когда у меня украли мой экземпляр пьесы, я решил, что удар направлен на «Уэстфилдских комедиантов». Но зачем Раффу и его сообщнику срывать спектакль, если в их интересах было способствовать нашему успеху?
— Действительно! Что же за этим стоит? — спросил Худ.
— Религия. Пьеса прославляла победу над испанской Армадой и поражение католиков. «Победоносная Глориана» оскорбляла их веру. Вот почему они попытались провалить премьеру.
— Никто не может помешать «Уэстфилдским комедиантам»! — высокопарно заявил Фаэторн. — Мы расстроили коварный заговор против нашей королевы и оказали отечеству неоценимую услугу. Но мы еще не закончили. Джентльмены, сегодня вечером мы играем перед ее величеством. Так давайте же приготовимся к величайшему моменту в истории труппы. Дик Ханидью показал нам пример, а теперь нас ждет еще один триумф!
«Верноподданный» имел ошеломительный успех. Сюжет получил дополнительный резонанс после неудавшегося покушения и идеально совпал с настроениями публики. Двор пережил необычайные и волнующие впечатления, и сейчас в Ричмондском дворце царило невероятное возбуждение — присутствующие на все лады восхваляли пьесу.
Но более всех оживилась сама Елизавета, которая восседала на троне в прекрасном расположении духа. Одетая по испанской моде: темный лиф платья, пышный воротник-раф, атласные рукава, богато декорированные лентами, жемчугом и драгоценными камнями, — сегодня королева была как никогда прекрасна. На шее красовалось тяжелое жемчужное ожерелье, грозившее оборваться под собственной тяжестью. От королевы исходило сияние, которое, как и подобает, затмевало всех придворных.
Чтобы заменить Раффа и утешить плачущего навзрыд Таллиса, Николас Брейсвелл сам сыграл крошечную роль палача. Четко вымеренным взмахом топора он отрубил восковую голову, которая соскочила с плахи и покатилась по полу. Эффект был поразительным. Зал на целую минуту замер, а потом взорвался аплодисментами. Продемонстрировав голову предателя, Николас ушел со сцены и снова занял свое место.
Ричард Ханидью уже исполнил свою роль и теперь стоял с остальными в гримерной, лишь изредка поглядывая на сцену. Уэстфилдцы были в ударе. Музыка отличная, костюмы превосходные, сам спектакль просто замечательный. Мартин Ио в роли герцогини миланской вызвал бурный восторг, Барнаби Джилл заставил зрителей хохотать до упаду, а Эдмунду Худу отлично удался его престарелый судья.
Восхитительный Лоренцо вызвал трепет у дам. Леди Розамунде Варли, которая присутствовала на представлении вместе с супругом, оставалось лишь любоваться им и горестно вздыхать. Бывший поклонник уже не обращал к ней свои монологи. Нет, он адресовал свои слова более важной персоне. Лоренцо играл сегодня для королевы и отечества.
По просьбе Фаэторна Худ в последний раз переписал заключительное двустишие. Теперь в нем говорилось о разоблачении Сэмюеля Раффа. В устах Фаэторна, когда он обратился к государыне, звучало торжество:
