— Гарантии вашего выступления на сцене?
— Моей карьеры. Причем карьеры успешной.
— Но вы ведь непрофессиональная актриса?!
— Кто вам сказал?
— Вы сами об этом говорили.
— Я пошутила.
— Но я ведь тоже немного разбираюсь в актрисах!
— В актрисах. Но не во мне.
— А что же в вас особенного?
— А вы не догадываетесь?
Директор сглотнул сухость в глотке.
— Даже не могу предположить.
Бессмертная сняла очки, чуть приподняла локон волос, показывая шрам.
— Видите?
— Что это? — не сразу понял директор.
— Шрам.
— Что из этого?
— Меня пытались убить, но промахнулись.
— Даже такое было в вашей жизни?
— Представьте.
— Кто этот негодяй?
— Некий артист… А теперь вот так, — Табба неожиданно сняла с себя парик. — Так я вам никого не напоминаю, Гаврила Емельянович?
Тот отшатнулся.
— Госпожа Бессмертная?
— Вы удивлены?
— Удивлен. Причем крайне.
— Врете. Вы ведь едва ли не с первого моего появления здесь поняли, что я никакая не Жозефина Бэрримор. Поняли и продолжали играть дурочку.
— Со второго, — уточнил Гаврила Емельянович. — Первый раз я ничего такого даже не заподозрил, клянусь. — Вытер вспотевший лоб рукавом, спросил: — А ради чего вы ломали со мной комедию?
— Из пустого интереса.
— Талантливо, ничего не скажешь.
— Теперь вы готовы взять меня в театр?
Филимонов молчал, изумленно разглядывая бывшую актрису.
— Я размышляю, — наконец сказал он. — Что будет с публикой и обществом, если я решусь на подобный шаг.
— И что же будет?
— Я даже придумал заголовки для газет: «Изуродованная, но не побежденная!» «Героиня дна снова на сцене!» «Квазимодо наших дней!»… Представляете? Билеты нарасхват, народ висит на люстрах, поклонники вешаются на собственных галстуках!
— Представляю, — бывшая актриса размахнулась и отпустила Филимонову хлесткую болезненную пощечину. — Запомните, я буду мстить. Мстить театру, публике, вам. Это будет особый Квазимодо наших дней! — Она вскочила и быстро покинула кабинет.
На парадной лестнице, с растрепанными волосами, держа в руке парик и очки, Табба едва не сбила с ног удивленного Гришина, миновала насмерть испуганного Изюмова, пересекла вестибюль и исчезла в сером, наливающемся сыростью дне.
Егор Никитич вошел в кабинет, повесил фуражку на вешалку, взглянул на растерянного директора и спросил:
— Что за фурия выскочила от вас?
— Госпожа Бессмертная.
— Это была она?
— А вы не узнали?
— Честно говоря, нет. С чем приходила?
— С мордобоем, — ответил Гаврила Емельянович, показав красную, вспухшую щеку.
— Приставали?
— Хуже. Даже не прикоснулся.
Гришин взял из буфета бутылку с водой, жадно выпил.
— Значит, спектакль отменяется?
— Он был, но быстро закончился.
— А как быть со вторым действующим лицом? С Ибрагимом Казбековичем? Намерены подставить вторую щеку?
Филимонов болезненно рассмеялся.
— От пощечины князя полголовы может слететь.
— Что верно, то верно. Может и саблю достать!.. Будем дальше разыгрывать оперетту?
— Опасно, — вздохнул директор.
Но вы ведь час назад изображали из себя отчаянного храбреца и декадента, — с насмешкой заметил Гришин. — Вам даже жить надоело!
— У господ артистов есть такое понятие: заигрался. Теперь давайте думать, как выкручиваться.
— Думайте вы, а я буду созерцать. По вашей же схеме.
Директор взглянул на часы, постучал по стеклу ногтем.
— С минуты на минуту горец будет здесь. С чего начнем?
— Начинайте с женщин. Во-первых, их у вас в вертепе предостаточно. Во-вторых, это любопытно любому мужчине. А в-третьих, подобный разговор всколыхнет чувства горячего князя.
В дверь раздался стук, и в кабинет вошел князь Икрамов.
— Милости просим, князь, — немедленно откликнулся хозяин кабинета.
Тот поздоровался за руку с каждым, вопросительно улыбнулся.
— У вас такие лица, будто готовите мне сюрприз.
— В такое время живем, ваше высокородие, — развел руками директор. — Что ни день, то сюрпризы. — И тут же суетливо поинтересовался: — Чего желаете?.. Чай, кофий, чего-нибудь с градусом?
— Желаю сюрпризов, — засмеялся Ибрагим Казбекович.
— Видна горячая кровь, — заметил с усмешкой Гришин.
— Виноваты родители. Итак, сюрпризы?
Гаврила Емельянович едва ли не силой усадил его на стул, сам уселся напротив. Следователь остался стоять в своем излюбленном углу.
— У мужчин главные проблемы связаны с кем? — спросил Филимонов. — Правильно, с женщинами.
— У меня, как правило, с ними проблем не возникает.
— Значит, счастливый вы человек, князь… А вот у меня постоянно!
— Актрисы?
— Не только… Но это отродье — в первую очередь. Желаете поразмышлять?
— Простите, не желаю. Предпочитаю об этом размышлять в одиночестве.
— А если вместе?.. Вдруг и выйдем на что-нибудь весьма занимательное?
Икрамов пододвинул к себе пепельницу, достал пачку папирос, с едва скрываемым раздражением закурил.
— Может, достаточно, господа, нарезать крути? Начнем говорить напрямую?
Неожиданно подал голос Гришин:
— Я, Гаврила Емельянович, не привык к жонглированию. Мне ваша манера противна! По этой причине предоставляю право самостоятельно изложить вашу версию, сам же вынужден откланяться и заняться другими, более важными для меня делами. Пардон!
Он взял фуражку, откланялся и направился к двери.
— Остановитесь! — резко окликнул его Икрамов.
Тот замер, будто споткнулся, повернулся к князю.
— Слушаю, ваше высокородие.
— Вернитесь на место!
Гришин вернулся.
Вид князя был взбешенный.
— Вы, как мой подчиненный, обязаны немедленно изложить причину, по которой я был приглашен сюда. В противном случае сегодня же вы будете изгнаны со службы, без малейшего права занять когда-либо какую-либо должность в Департаменте полиции!
— Речь идет о мадемуазель Бессмертной, ваше высокородие.
— Конкретнее!
— Полчаса тому она была здесь.
— Еще конкретнее!
— Дама под вуалью, дама, визитировавшая в театр, дама-налетчица — одно и то же лицо. Это госпожа Бессмертная.
— Почему же вы ее не арестовали?
— Это высокой точности предположения. Однако прямых улик у нас пока еще нет.
— И вы для этого пригласили меня?.. Или вы желали устроить здесь мне очную ставку?!. Этого вы желали?
— Именно так, ваше высокородие. Нам представлялось важным, чтобы вы встретились с этой особой лицом к лицу.
— И после вы готовы были задержать ее?
— Не исключено. Если бы к этому было ваше распоряжение.
— А прямые улики? А доказательства? А санкция на арест? Или вы решили сделать из меня шута, чтобы затем шушукаться за спиной?
— Виноваты, ваше высокородие, — склонил голову Гришин. — Готов немедленно подать прошение об увольнении со службы.
— Желали помочь, вышло совсем напротив, — вздохнул Гаврила Емельянович.
— Асланбек! — позвал Икрамов.
Дверь открылась, и в кабинет вошел могучий и угрожающе спокойный ординарец князя.
— Слушаюсь, ваше высокородие, — произнес он с сильным кавказским акцентом.
— Видишь этих господ?
— Вижу, ваше высокородие.
— По двадцать ударов плетью!.. Каждому!
— Сейчас?
— В следующий раз.
Затем Икрамов бросил взгляд на каждого, укоризненно качнул головой.
— Стыдно, господа. За это вызывают на дуэль. Но я на первый раз прощаю. — Ткнул пальцем в Гришина. — От вас же прошения об отставке я не приму. Доведете дело до завершения и тогда хоть к чертям собачьим! — и с силой захлопнул дверь.
Филимонов подошел к следователю, прошипел со слюной на губах:
— Мразь! Пакость! Трус! Вы подставили меня, как мелкая дешевка! Я вам этого не прошу!.. Не прошу и не забуду! Никогда!
Тот отвел его руку в сторону, ответил спокойно и холодно:
— Запомните и вы, Гаврила Емельянович. Я однажды пережил подобный позор, когда пытался покончить с собой. Сегодня я пережил его второй раз. Третьего не вынесу! И если госпожа Бессмертная не пристрелит вас, то это сделаю я! Запомните это, повелитель вертепа! — Надел фуражку, оттолкнул директора и быстро покинул кабинет.
…Табба быстро вышла из пролетки и, не обратив никакого внимания на раскланявшегося Илью, заспешила к дому. В руках она по-прежнему держала парик, очки и шляпку.
Поднялась по широкой парадной лестнице, миновала гостиную и чайную комнаты, спешно вошла в свою спальню.
Катенька, увидев актрису в возбужденном состоянии, спросила:
— Что-то произошло, госпожа?
Та оглянулась, прикрыла дверь, негромко сообщила:
