Но пока они рубили его, он продолжал говорить, и хотя его голос был искажен болью и гневом, язык оставался столь же понятным, как и прежде. Я не знаю, почему в качестве последнего проклятия он избрал мою тайну; возможно, более всех он винил в случившемся меня, хотя я пришел без оружия и не обнажил бы меч, даже владей я им; возможно, моя тайна была худшей из всех; возможно, все мы, кто был в Святой земле, разделяли ее. «Все твои сомнения — правда, — сказал он. — Здесь нет богов и нет неверных, мы одни. Все, что мы можем, — это говорить и понимать друг друга в своем кругу, делая вид, что это нас защитит. Убив меня, вы по своей прихоти разрушите все, что мы есть и чем могли бы быть». А потом он умер и, вне всякого сомнения, отправился на небеса».
Как же мы слышим каждый собственное наречие, в котором родились? — египтяне и ливийцы, евреи и прозелиты, госпитальеры из семи стран и сбитый с толку духовник из Гластонбери. Но Джек почти не удивлялся всему этому, потому что то же самое произошло и с ним. Он читал средневековую латынь и чувствовал, что может прочесть даже созвездия, отражающиеся в воде; он слышал шаги своих врагов в шуме ветра и знал, что они по-прежнему ищут письмо. Нужно было вернуть его в «Кладезь», прежде чем госпитальеры поймут, что оно пропало.
«Обойдясь таким образом с человеком, который вряд ли представлял большую опасность для папы и христианства, рыцари поздравили друг друга и вышли из пещеры. Все они ныне уже умерли, благочестиво либо нет, и остался только я.
Оставшись один, я стоял в луже крови этого безумца, посреди осколков и щепок его тигля, и ужасался тому, что было сделано. Потом я заметил, что его рука испачкана чернилами и что неподалеку лежит странная книга, не запорошенная песком и не запачканная кровью; я открыл ее и увидел, что она написана на незнакомом языке, подобном арабскому, или еврейскому, или даже латыни, но в то же время ни на одном из них. Это был язык, на котором говорил безумец, и в течение двадцати лет я пытался расшифровать его, ибо хочу услышать его вновь. Я показывал книгу умнейшим людям всех религий, но никто до сих пор не смог либо не пожелал мне помочь.
Наше последнее пополнение — берсеркеры и мародеры в своей грубости и жестокости превзошли даже храмовников и госпитальеров, и магометане преисполнились к нам ненависти. Мамелюки при помощи катапульт и баллист пробили внешние стены; они атакуют Проклятую башню и скоро войдут в город. Несколько кораблей ждут в гавани; капитаны требуют такие деньги, словно собираются везти нас на Луну, но я возвращаюсь в Англию не затем, чтобы делать вид, будто в цивилизованном мире больше здравого смысла, нежели в Святой земле. Я всего лишь расскажу вам о том, что случилось здесь, и охотно приму судьбу, которая ждет каждого христианина и неверного.
Ханкин Кирк».
Джек свернул письмо и спрятал в карман, а затем вскарабкался на край фундамента. Лучи маяка озаряли город; Джек смотрел на них и думал о манускрипте, оставленном в склепе. Эта книга, написанная каким-то сумасшедшим в самом эпицентре исторического безумия, лишала людей рассудка в течение восьми веков — но на дне всего этого была истина, некая причина. Джек не мог прочесть манускрипт, но знал о нем достаточно. Он знал, с чего все началось, и это знание должно было умереть вместе с ним.
Он мчался подлинной дороге прочь от маяка; колеса едва касались земли. Он все время был прав — не совсем прав, но почти. Манускрипт все-таки был написан на идеальном языке, не философском, не изобретенном кем-либо, но, возможно, на некоем древнем наречии пустынь и номадов, дельт и полумесяцев; на неведомом языке, родном для всех людей. Это был человеческий язык, но созданный ангелами. Язык, который не нужно учить; для того чтобы понять его, достаточно послушать.
Мимо проносились фонари; в зеркальце заднего вида под разными углами отражалось лицо Джека. Он ехал через город и чувствовал себя непобедимым. Если безумец не просто ткнул пальцем в небо, если его тигель с зельями и линзами каким-то образом открыл ему души крестоносцев, тогда манускрипт действительно стоил того серебра, которое Рипли переправил на Родос. Он стоил ссылки в колонии и мучений каждого, кто посягал на его тайну. Обладая идеальным языком, можно выразить любую мысль; но обладая подобным механизмом, можно понять все…
Его настроение изменилось, когда он добрался до «Кладезя». На улицах завывал ветер. Перед зданием стояла полицейская машина — ее фары освещали стену. В мигающем свете все как будто повторялось дважды, мир распался на две части — алую и синюю, но в самой библиотеке царил мрак — каталогизаторы ушли. Джека начало знобить, и, постучав в стекло машины, он спросил:
— Что случилось?
Полицейский покачал головой:
— Кто-то напал на библиотекаря. И куда только катится мир?!
— Господи! О Господи…
Земля закачалась у него под ногами; Джек неловко переступил, чтобы не упасть. Все эти секреты, шорохи, поскрипывание в темноте, истинная суть вещей, пятно крови на библиотечных ступеньках вдруг открыли перед ним ужасные картины темных тайн, которые лучше было бы оставить неразгаданными…
Джек поехал в больницу — мимо старых правительственных зданий, ярко залитых лунным светом; арок и колонн, окутанных тенью; деревьев. Он несся прямо посредине шоссе, огибая поздние такси. Бывший палач был прав: письмо и манускрипт не следует соединять. Джек сам уже страдал от раскаяния и мечтал, чтобы возмездие поразило кого угодно, только не Сэнди.
Ему сказали, что у Сэнди афазия — она не помнит слов. Глаз у нее оплыл и закрылся. Она получила сотрясение мозга, ударившись о ступеньку или пол. Сэнди лежала на больничной кровати и хмурилась, пытаясь говорить правильно. Питер гладил ее лоб, как будто внушая ей нужные слова, и, кажется, готов был расплакаться. Торн, державший Питера за руку, обернулся и посмотрел на Джека:
— Вот и ты.
Джек подошел к кровати.
— Сэнди, что случилось?
— Би…билби… библиотека… — запинаясь, произнесла она.
Джек нахмурился:
— Что?
Сэнди посмотрела на него, потом перевела взгляд на Питера, прикрывавшего ладонью нижнюю часть лица.
— Я… Он…
Мужчины обменялись взглядами; Сэнди заметила это и сдвинула брови.
— Он… прыгнул… я…
— Милая, кто это был? — спросил Питер. — Как он выглядел?
Она вздрогнула и сделала беспомощный жест, как будто пытаясь извлечь слово из воздуха. Для описания человека слов всегда недостает. Сэнди поморщилась и покачала головой.
— Врачи говорят, она поправится, — сказал Торн. — Это не навсегда.
— Слава Богу.
— Небольшая гематома. Она давит на мозг. Но потом рассосется.
— Дэв… — произнесла Сэнди.
— С ним все в порядке, — успокоил ее Питер. — Он у бабушки. Все хорошо.
— Дэв…
Джек нагнулся и поднес руку Сэнди к своему лицу. Он не подумал об этом. Если бы случилось худшее… если бы все они остались без нее, если бы Дэв лишился матери… Кровь на библиотечных ступеньках — он не мог выкинуть это из головы. И образ Сэнди, которая ищет слова.
— Прости, — сказал он и почувствовал, что все смотрят на него.
Джек даже не подозревал, что способен угадать шаги Бет, но теперь он узнал их ритм — пятка, мысок, редкое шарканье. Он повернулся к двери навстречу ей.
— О Господи! Что случилось?
— На нее напали, — сказал Питер. — На улице, возле библиотеки.
— Кто это был, Сэнди? Ты знаешь, кто это был?
Сэнди немного подумала и энергично замотала головой:
— Странный…
— Он был странный?
— У Сэнди сотрясение мозга. Афазия.
— Бедняжка.
Джек хотел спросить у Бет, где она была и чем занималась все это время, но, разумеется, не смог. Невысказанный вопрос повис в воздухе; Джек знал, что Бет это почувствовала.
— Возле библиотеки… поверить не могу.
— Ты можешь нам что-нибудь сказать про него, Сэнди?
С горящими глазами она приподнялась на постели и потерла предплечье.
— У него… здесь…
— Что?
Сэнди нахмурилась:
— На руке…
— Татуировка?
— Тату… Да.
У Джека упало сердце. Он уже позволил себе понадеяться на то, что в этом нет его вины, просто чья-то бессмысленная жестокость, а они не вернутся.
— Какая татуировка? — спросил он.
Во взгляде Сэнди читалось изумление: «Ты шутишь?» Джек решил не сдаваться и коснулся ее руки в том месте, которое она показала.
— Сэнди, какая татуировка? Какая?
— Джек…
Бет впервые обратилась к нему. Осознание вернуло его к реальности, и он заметил, что все остальные смотрят на них с Бет, будто они само воплощение чего-то ужасного. Он видел свое отражение в их зрачках и не узнавал себя.
