– Послушай! – остановил его Иоганн. – Ты не заметил на Вуоксениске туристов?
– Нет, – было ответом. – Впрочем, погоди. Сегодня ночью отсюда приехал кто-то! Да! Чего ты спрашиваешь? Ваш же Карл Ситонен его привез.
– Я потому и спрашиваю. Он обещал вернуться сюда с вашим поездом.
– А что? Разве он вам не заплатил?
– Нет, заплатил за все и очень щедро.
– Так чего же тебе заботиться о нем?
– Я сказал, что он заплатил щедро, и пробыл бы у нас дольше.
Дребезжащий свисток обера прервал их беседу. Разговаривавший с Ивиненом кондуктор вскочил на площадку вагона и крикнул, когда поезд уже тронулся.
– Твой турист, Иоганн, к тебе не вернется. Он отправляется в Выборг по шлюзам. Я это знаю. Прощай пока!
Последние слова донеслись уже издали – поезд успел отойти. Ивинен еще с минуту постоял на платформе и, покачав в раздумье головой, побрел обратно к себе в гостиницу.
Там только и разговоров было, что о щедром ночном госте.
На Ивинена, как только он появился, кинулись со всевозможными расспросами. Однако он не особенно охотно отвечал на них, предпочитая отмалчиваться до поры до времени. Зато Карл Ситонен просто удержу не знал. Он подробно описывал внешность щедрого гостя, его физиономию, костюм, манеры. Ивинен, угрюмо молчавший сам, чутко прислушивался к болтовне приятеля, взглядывая на него исподлобья. Какое-то непонятное ему самому удивление росло в его душе. Он слушал Карла и положительно не верил своим ушам.
– Ты его сам видел? – наконец не выдержал он. Карл с изумлением взглянул на товарища.
– Кого – его? – спросил он.
– Этого русского туриста!
– Да что ты! – засмеялся Ситонен. – Ведь ты сам же отправлял меня с ним.
– Мало ли что отправлял! На свете в наше время все может быть. Поехал с одним, приехал с другим… Что же тут особенного!
– Ну, уж ты… Что же, его подменили, что ли?
Ивинен пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он, – говорю, на свете в наше время все может быть.
Снова жизнь вошла в свое обычное русло. Толки о щедром русском хотя и продолжались, но уже не с такою горячностью.
Утро наступившего дня прошло у товарищей Ивинена в больших хлопотах. Приближался полдень. Иоганн почистился, переоделся и собрался на вокзал к поезду, приходившему около этого времени из Выборга. Карл заложил уже свой экипаж и готов был поехать, как только выйдет из гостиницы Иоганн. Наконец тот покончил со своими сборами и вышел на улицу. Оба финна добрались до вокзала, как всегда, молча. О чем им было разговаривать, когда все уже было давным-давно переговорено? Ивинен с обычным своим бесстрастным видом вошел на платформу и начал расхаживать по ней. Вдруг он заметил, что все на станции – и ее начальник, и агенты, и жандарм, и дежурный полицейский – засуетились, заволновались, забегали как-то совсем особенно, так, как они не суматошились никогда, даже перед приходом поездов с особенно важными лицами. Задумавшийся Ивинен сначала не обратил никакого внимания на эту суматоху, не имевшую, казалось, никаких видимых причин. Мало ли от чего суматошатся люди? Только крик Карла заставил Ивинена вздрогнуть и обернуться.
– Иоганн, – кричал Ситонен, – слушай! Где твои уши! Поди сюда скорее…
Ивинен лениво подошел к приятелю.
– Что еще? – спросил он.
– Как что! Разве ты не слыхал? – указал кнутом Карл на платформу. – Водопад выбросил тело…
Иоганн так и присел от такой неожиданной вести.
– Как? Тело? – восклицал он, не понимая в чем дело. – Какое? Чье?
– Ну вот! Чье! Тело человека, труп… Да ты отчего так побледнел? Смотри, поезд идет…
Ивинен кинулся на платформу. На прибывшем поезде оказались гости. Что говорил им Иоганн, он и сам не понимал в эти минуты. Вероятно, с языка у него срывались обычные заученные фразы, но мысли его были далеко.
„Тело, труп, наш гость, так быстро выздоровевший! – отрывочно думал он. – Да что же это такое! Да как это может быть?… Что же мне делать теперь?“
Последний вопрос всего более волновал Ивинена. Внутренний голос ему подсказывал, что он должен непременно рассказать о своих подозрениях, но в то же время осторожность и боязнь впутаться не в свое дело удерживали его…
Устроив своих новых постояльцев, он сейчас же отпросился у управляющего и опрометью бросился к тому месту, где собралось уже все население местечка. Труп был выброшен Иматрой на правый берег, как раз у того места, где адское стремление водопада как будто несколько стихает. Он лежал на глыбах прибрежных камней. Это была бесформенная масса изломанных, перемолотых костей, обескровленных и измочаленных мускулов, изорванной в лохмотья одежды. Иматра сделала свое адское дело. Ничего человеческого не было в этой бледно-кровавой груде останков недавно живого существа. Кругом стояли люди, смотрели молча, и каждый ясно понимал, что никогда никому не удастся узнать, что произошло в эту ночь – преступление или несчастная случайность…
Отец и дочь
Курьерский поезд Николаевской железной дороги со свистом, шипением и грохотом несся по стальному полотну. До Петербурга оставалось совсем недалеко – поезд подходил к Любани. Пассажиры в вагонах несколько оживились: станция была с буфетом, можно было выпить чаю, пройтись по дебаркадеру.
В одном купе было двое пассажиров: характерной наружности старик и молоденькая девушка. Старик был высок ростом и неуклюж фигурой. Плечи его вздымались почти в уровень с шеей, грудь была высока, длинные руки заканчивались огромными кистями с толстыми, короткими, словно обрубленными, пальцами, туловище тоже было массивно, а ноги коротки и походили на обрубки бревен. Глаза были маленькие, бесцветные, бегающие, нос и рот мясисто-крупны, щеки припухло-отвислы, и на одной из них красовался старый, давно уже зарубцевавшийся шрам, шедший через всю щеку, от уха до угла рта.
Между тем в фигуре старика все-таки было что-то привлекательное, притягивающее. Это была необыкновенная физическая мощь, которой дышало все его существо, непреодолимая энергия, могучая воля, но вместе с тем и полнейшее добродушие, которое так свойственно всем действительно сильным людям.
Молоденькая спутница старика была его дочерью. Фигура ее, правда, была стройна и изящна, но сходство между нею и стариком сказывалось в чертах ее лица. Они не были так размашисто крупны, напротив того, правильны и гармоничны; но все-таки это были те же самые черты, какие примечались и в старике. Даже выражение непреклонной воли и несокрушимой энергии было у них общее, хотя у девушки это выражалось мягко.
Оба они были одеты довольно просто, но в этой простоте крылось нечто, говорящее о том, что эти люди могли бы окружить себя всякой роскошью, какая только доступна их воображению. Поезд подошел к станции.
– Папа, я выпила бы чаю! – сказала молодая девушка, приподнимаясь с дивана.
– Так что же? И я не прочь, сейчас позову слугу, – отозвался старик.
– Нет, папа, я хочу пройтись, утро так хорошо.
– Тогда выйдем, – согласился старик.
Он последовал за дочерью. Дверь в купе осталась не притворенной.
Купе справа и слева от того, где были отец с дочерью, также были заняты. Старик, проходя, заглянул в попавшееся на пути. Там были двое – мужчина и женщина. Они, очевидно, не предполагали выходить на этой станции. Оба эти пассажира внимательно посмотрели на проходящих и даже переглянулись между собой.
Появление старика с дочерью на перроне вызвало некоторое волнение. Пред ним как-то особенно почтительно расступалось краснофуражечное начальство. Высокий, одутловатый, с физиономией отставного тапера железнодорожник даже сделал руки по швам, когда мимо, даже не замечая его усердной почтительности, прошел старик, направлявшийся в зал ожидания первого класса.
– Знаете вы, кто это? – склонился отставной тапер к своему помощнику, кивая в сторону старика и девушки.
– Нет, а кто?
– Никогда не угадаете… Простота, чуть не беднота, а между тем…
– Да кто же это? Вы меня, Виктор Павлович, положительно интригуете.
– Так знайте же, это Егор Павлович Воробьев, а девица – его дочь, Марья Егоровна.
– Да кто же это такие? Право, не знаю! Воробьевых много – и до Москвы не перевешаешь, – грубо сострил тот.
Виктор Павлович с сожалением посмотрел на него.
– Вы не слыхали ничего о Воробьеве, сибирско-китайском Воробьеве! – воскликнул он. – Егор Павлович Воробьев, это – русский набоб! Знаете вы, что такое набоб? Это… это!… Меня уведомили, мне писали, что он приедет.
Подошедший с рапортом старший обер-кондуктор прервал разъяснения краснофуражечника.
– Я вам после, на свободе все это разъясню, – крикнул он, прислушиваясь в то же время одним ухом к докладу обера.
Между тем Воробьев с дочерью уже выпили чаю и вышли из зала на перрон.
– Через полтора часа, Маша, – сказал дочери Воробьев, – мы в Петербурге. Я уверен, что он нас встретит…
