Ознакомительная версия.
Громадная печь с открытой заслонкой трещала огнем.
Шустрые лакеи прямо с шестка хватали горячие блины — жирные, румяные, с различными начинками — и растаскивали их по всему залу. Сытые потные лица за низкими дубовыми столиками под чистыми скатертями — чудесно!
Сыщики проследовали дальше — на второй этаж, для более приличной публики.
Известно, что трактир Егорова пришелся по вкусу художникам, актерским знаменитостям, писателям и полицейским. На верхнем этаже в двух невысоких зальцах было пристойно, чисто, уютно. Даже курить воспрещалось: хозяин был старообрядец, часто повторял: «Терпеть не люблю всякую глупость!»
При входе висел древнего письма потемневший лик Богородицы. Возле него мерцал желтый огонек неугасимой лампады. В клетке беспокойно вертела хвостом канарейка. Стену украшало потрясающее произведение, купленное по случаю на Сушке. Картина, по мысли ее создателя, воспроизводила сцену из восточной жизни. Под кверху загнутой крышей — терраса. На ней несколько несоразмерно больших фигур желтолицых китайцев в золотых халатах и колпаках, имевших подозрительное сходство с абажурами дешевых ламп. Китайцы, как и положено, усердно дули из пиал чай ядовито-зеленого цвета. (Этот шедевр произвел такое сильное впечатление на великого Ивана Бунина, что он описал его в «Жизни Арсеньева».)
В уши ударяла разухабистая музыка: на невысокой эстраде оркестр балалаечников наяривал «Вдоль да по речке». Едва вошел Соколов, как музыка оборвалась. Но почти тут же балалаечники перешли на нечто невероятное, любимое гением сыска: с самым серьезным видом, почти не фальшивя, заиграли увертюру к «Лоэнгрину» Рихарда Вагнера.
Соколов вынул портмоне, щедро достал красненькую и приказал подскочившему половому:
Музыкантам!
Старый знакомец графа, лакей Семен, молодой ярославец, как всегда одетый в чистую кумачовую навыпуск рубаху, жестко перехваченную кушаком о двух кистях, в красных козловых сапожках, подскочил к гостям:
— Наше вам почтение за прибытие! Позвольте поместить вас сюда, в удобный уголок. Все видно? Не дует-с? Что жаждете из холодных закусок? Нынче весьма упоительна малосольная семга — не рыба, а, позвольте выразиться, — мечта-с. Мы ее подаем по рецепту самого Петра Великого, «Анна Моне» прозывается. Покойный Государь ее предпочитал.
— Семгу или Анну Моне? — расхохотался Соколов.
— И то и другое, ваше превосходительство! Затем недурен салат «Жизнь купеческая» — рыбье ассорти в корзиночке по нашему секретному рецепту. А как мыслите об сельди залом под шубой и с солеными пурмидорами?
— Мыслю! Все тащи, Семен, только скорей.
— Не замешкаюсь, ваше превосходительство! Сами про меня знаете: одна нога здесь, а вторая уже на кухне-с. Икру, понимаю, как обычно, зернистую малосольную в тарелке с деревянной ложкой? А про угорь копченый всегда, даже во сне, поверьте, помню. Как раз свежий завоз нынче, жир с него, подлеца, слезой источается.
Сахаров, внутренне содрогаясь в предвкушении обильной трапезы, спросил:
— А насчет второго горячего — имени нашего графа, имеется?
— Без этого никак нынче невозможно. Извольте в меню полюбопытствовать: называется «Граф Соколов — гений сыска». Не блюдо — сплошное упоение-с! «Графа Соколова» только тот не заказывает, кто себя не любит. Это стерлядь паровая на шампанском, фаршированная черной икрой и крабами. Затруднитесь из бассейна самолично рыбку выловить, вот, в ручки примите сачок-с. Смелее действуйте. У нас на той неделе ловил наследник купца Хлудова. С таким усердием старался, что изволил сам к рыбкам свалиться. Ей-Богу! В зале народ от хохота трясся, об том даже «Утро Москвы» пропечатало. Наследник писаке деньги заплатил: лестно, когда все знают.
Сильвестр с помощью Сахарова загнал, наконец, в сачок самую крупную и верткую стерлядь. Семен одобрил:
— Хорошая животная, норовистая, вон как хвостом полощет... Что тебе лошадь породистая. Вот мы ее этапом под конвоем — на кухню, самое приличное ей место там. А большой графинчик, самый ледяной, уже вам на стол несут. Приятного апетикта!
С наслаждением вытянули по рюмке смирновской перцовки, тридцатипятиградусной. Закусили солеными груздями — только захрустели их крепкие шляпки. На душе стало замечательно.
Соколов добродушно положил свою ручищу на костлявое плечо Сильвестра, который уже успел снять с головы повязку.
— Выпьем за примирение народов.
Сильвестр виновато опустил глаза:
— И вы, Аполлинарий Николаевич, простите мою неуместную горячность.
— Сейчас даже не верится, — вздохнул Сахаров, что где-то сидят выродки рода человеческого, готовят террористические акты, жаждут кровь пролить...
— Заметь: пролить кровь лучших русских людей, — добавил Соколов. — Кстати, этот Хорек, к которому нынче поедем, что за фигура?
Сахаров оглянулся и, хотя за соседним столом никто не сидел, наклонился к Соколову и сказал вполголоса:
— Его настоящего имени я министру не открою. Даже Сильвестр, который с ним работает, имеет об этом осведомителе лишь общие сведения.
Сильвестр согласно кивнул головой:
— И все же Аполлинарий Николаевич должен знать, что Хорьку около тридцати пяти лет. Он из семьи крупного военного. Учился в Николаевской морской академии, подавал большие надежды. Но...
— Но получил влечение к бредовым марксидовым идеям. Эсеры тут как тут, подхватили его. Их мозговой и организационный трест — Борис Савинков — стал чуть ли не другом Хорька. Особенно после того, как Савинков попался в шестом году и ждал исполнения смертного приговора. Хорек участвовал в его фантастическом освобождении. Сам Савинков дал деру за границу. Хорек ездил к нему туда раза три-четыре, провел рядом несколько месяцев. И вот теперь, — Сахаров понизил голос до шепота, задышал в ухо Соколова, — руководители партии эсеров Виктор Чернов и Борис Савинков готовят взрыв на железной дороге. Хотят пустить под откос поезд с императором и его августейшей семьей... Хорек — первая скрипка в этом деле. Уезжал в Петербург на тайное совещание, где все роли расписывались. Сегодня ранним утром вернулся поездом номер сто в семь сорок два — наружная служба проследила его до дому. Мы с помощью Хорька схватим всю банду с поличным.
— Но почему Хорек вдруг стал сотрудничать с нами?
— История обычная: мы его застукали, когда он перевозил взрывчатку. Выбор у него оказался невелик: или в петлю, или к нам. Понятно, выбрал последнее. К тому же у него произошло полное разочарование в терроре. Ведь все эти гоцы, гершуни, Каляевы, фиалки при ближайшем знакомстве вызывают лишь отвращение. Это страшные эгоисты, лишенные дара сострадать. Чтобы получить деньги на пьянство, кокаин, разврат, они готовы убивать.
— Другие — кровавые маньяки. Они прикрывают свое психическое расстройство якобы возвышенными идеями «борьбы за светлые идеи», — добавил Соколов.
— А к простому народу эти типы всегда относятся презрительно, — вставил Сильвестр.
Соколов поднял бровь:
— Хорек решил делом искупить свою вину? Или его прельстили деньги, которые он от вас получает?
— Думаю, что первое, — сказал Сахаров. — Этого человека деньги почти не интересуют. Он неряшливо одевается, питается чем придется, не курит и даже не пьет.
— Ангел небесный? — Соколов улыбнулся уголком рта.
— Нет, слабость у него, Аполлинарий Николаевич, есть, — ответил Сахаров. — Это любовь к женщинам. Но не ко всяким, а лишь к продажным. Мы поселили его на конспиративную квартиру по разным причинам. И главная: чтобы всегда был под контролем, а то прежде случалось, что неделями скрывался в каком-нибудь притоне с очерёдной пассией.
Выпили еще по рюмке.
Сильвестр произнес:
— Но теперь случай особый. Хорек втюрился по уши в знаменитую своими безобразиями Клавку по прозвищу Железная Нога. Клавка сотрудничает с нами. И — смешно сказать — тоже влюбилась, дни и ночи проводит с Хорьком на его конспиративной квартире в Большом Златоустинском переулке. Представляете, если молодые сыграют свадьбу, какие детишки у них родятся: папаша — террорист и осведомитель, мамаша — из публичного дома. Жаль, что Толстой умер: тема как раз для него, продолжение «Воскресения»... — Съел жульен, добавил:
— Их надо видеть: Хорек — довольно щуплый, с недавних пор подслеповатый, а Клавка — что тебе гвардеец: громадного роста, сисястая, зад шире телеги. Умора! Случалось, ее из заведения мадам Карской, что на Солянке, за пьянство и драки не раз в участок доставляли, грозили этапом из Москвы выслать на родину в Курск. Что в ней нашел Хорек?
В это время, ловко удерживая на поднятой руке поднос, к столу подлетел Семен.
Ознакомительная версия.
