Ароматный был табак и не отдавал плесенью.
«Хорош», — подумал он, но виду не подал.
Яакко наблюдал.
Малисон положил свёрток на чашку весов.
— Ты с «Лоры»? — как бы невзначай спросил он, чтобы матрос не загонялся мыслью о высоком качестве товара.
— С «Лоры».
— Как там капитан Парсонс? — Малисон деловито ставил на другую чашу гирьки. — На борту или в «Медном эре»?
— Вчера вернулся.
— Как его самочувствие?
— Капитан в добром здравии, — матрос наблюдал, как уравновешиваются плечи весов.
Табак потянул на английский фунт. После короткого торга Малисон благодушно отсчитал монеты. Беспошлинный товар, продавать который моряк опасался и в то же время алкал возлияния, самим присутствием своим грел душу купца.
Когда матрос отчалил, Малисон лучезарно улыбнулся и предложил:
— Не желаешь ли раскуриться, Яакко?
— Ещё как желаю! — оживился бобыль.
Они набили трубки. Яакко высек и раздул огонь, а потом услужливо подал трут хозяину. Малисон примял табак в яблоневой чашечке, опустил на него пламя, затянулся несколько раз и вернул трут бобылю. Они стояли в лавке и курили, овеянные прозрачными клубами голубоватого дыма, пронизанного утренним солнцем через открытую дверь.
День начинался хорошо!
— Возьми-ка, Яакко, — достал Малисон свой кисет, пересыпал остатки старого табака бобылю, а себе набрал нового, хорошего.
— Вот благодарю, — от чистого сердца ответствовал бобыль. — А то мы с солдатом скурили всё давеча.
Свёрток с добрым табаком Малисон убрал в укладку, окинул хозяйским взором лавку напоследок.
— Пройдусь, поговорю с людьми, — как обычно сказал он.
Застегнул кафтан, поправил пряжку на пузе и отправился по делам самым важным — разговаривать.
Кабак или по-шведски — кроге назывался «Медный эре», потому что эту монету никогда не брали на таможне. Там было принято расплачиваться серебром. Кроме того, кружка доброго пива стоила медный эре, а кружка лёгкого пива и того вполовину — фюрк. Малисону шведская система нравилась, легко было считать по пальцам. Два медных эре составляли серебряный эре или восемь медных пеннингов. В марке было восемь эре серебром, а в далере — четыре марки. Попадались весомые монеты риксдалеры, за которые давали шесть марок и один эре серебра, но в Ингерманландии они были редки.
На рынке поговаривали, что ночью приехал большой обоз с хлебом из Москвы. Купец поспешил до кабака в надежде повидать знакомых с русской стороны, поговорить по душам, а то и выгоду какую извлечь. «Медный эре» был заведением справным. Длинный, обширный, с двумя печами и слюдяными оконцами, пропускающими много света, кроге предоставлял ночлег всем желающим, когда питейное дело в позднее время закрывалось. Малисон вошёл и сразу увидел гостей. За длинным столом сидели мужики в поддёвках. Лица не новгородские, круглые. Говор протяжный, московский. Они вылупились на подошедшего к ним дородного рослого купчину в немецком платье, не признавая в нём даже помора, и удивились, когда он заговорил по-русски.
— Утро в радость, добрые люди, — приветствовал Малисон. — Из Москвы к нам пожаловали?
Мужики негромко загалдели, отвечая приветом, но самый здоровый, с бешеным взором, прогудел с усмешкою:
— И тебе не хворать, уважаемый. С какой целью интересуешься?
— Без интереса, — миролюбиво объяснил Малисон. — Знаю, что вы хлеб привезли, а хлеб государев, его король купит. Мне тут никакого интереса нет, — и со значением добавил: — Хочу узнать, что за город такой Москва?
Сидевший рядом с диким мужиком ладный и не пашенного вида москвич внятно ответил:
— Никогда там не бывал.
Москвичи засмеялись — кто негромко, кто от души, кто взаправду скалил зубы, а кто по простоте радовался, что старший уел латыша.
— Нишкни, Тимошка, — осадил старшина дикого, который собрался вновь надерзить, и с ожиданием вперился в купца умными глазами.
— Я — Егор Васильев сын, — представился купец. — А ещё меня зовут Малисон.
— Иван Якимов, — спокойно сказал ладный москвич и поднялся с лавки. — А это Тимошка Зыгин, ты на него не серчай. Пойдём, выпьем, я тебе расскажу про Москву.
Ушли в дальний угол за пустой в неурочный час стол, куда Малисон распорядился подать снапса да закуси. Кабацкие смекнули, что купец пошёл обделывать дела, и не мешкали с яствами, рассчитывая на его щедрость.
Опрокинули по чарке за встречу. Потом Якимов спросил:
— Уверен, что место надёжное?
Он был русским, только что приехал в Ниен, знал ответ на тайные слова, то есть с ним можно было говорить. Малисон обвёл взглядом просторный кабак.
— Вечером, когда рынок закроется, приходи ко мне. Дом в конце Выборгской улицы, в нём рама со стёклами. Он один такой, ты его сразу найдёшь. Или спросишь, где Малисон живёт. На нашем конце по-русски понимают. Я тебе всё обстоятельно обскажу.
— Приду, — сказал Якимов и негромко прибавил: — Как там?
— Воюют, — совсем тихо ответил купец. — Но меж собой. Не про нас. Пока что.
ДЕВИЦА С ФИГУРКОЙ ДРАКОНА
Труп находится на дороге в Нарву и Дудер-хоф в семи шагах от перекрёстка с дорогой в Спасское и к переправе на Хирвисаари. На вид девице около 15–16 лет, рост около двух альнов и одного фута, среднего сложения, волосы светлые, заплетены в косу, глаза приоткрыты, платка нет. Одета в шерстяную кофту коричневого цвета, на кофте грязные вытянутые пятна, похожие на следы пальцев. Одета также в рубаху белёную, юбку голубую поношенную, на юбке красные пятна, расплывшиеся от середины к низу подола. На ногах чулки вязаные серые, покрытые расплывшимися красными пятнами, похожими на кровь, и коричневые туфли, полностью покрытые грязью. Труп лежит на спине наискось дороги, головой к северо-востоку. Ноги вытянуты ровно, расстояние между пятками примерно квартер. Правая рука прямая, лежит на земле ладонью вверх. Левая рука подогнута в локте, лежит на земле ладонью вниз. Под трупом в области головы и верхней части спины имеется лужа жидкости бурого цвета, похожая на кровь, вытянутая вдоль колеи с дождевой водой. На шее имеется глубокая резаная рана с краем на два дюйма ниже мочки правого уха и примерно на дюйм ниже мочки левого уха. На теле и одежде не обнаружено каких-либо предметов. На левой обочине дороги, в трёх футах по направлению к Нарве обнаружен белый головной платок женский. Под трупом обнаружено украшение в виде змеи, литой из меди и посеребрённое, серебрение частично стёрто, на серебряной цепочке, цепь разорвана пополам на звене.
Тело убитой опознано присутствующими юстиц-бургомистром Карл-Фридером Грюббе и ленсманом Игнацом Штумпфом как Ута, дочь бюргера Тилля Хооде, шорника.
Писал Клаус Хайнц, письмоводитель магистрата города Ниена.
Переписанная начисто бумага лежала перед бургомистром юстиции, отодвинутая им, чтобы располагаться на равном удалении от присутствующих в ратуше должностных лиц для доступности,
