«Лифляндская 20-ти лет девка, искусившаяся в шитии белья, в вязании чулок, мытии шёлковых материй и прочих рукодельях, и которая при том кушанья готовит, продаётся в 4-ой Адмиралтейской части близ Никольского моста в доме под № 43, где её видеть можно во втором ярусе на левой руке».
«Предписывается всем господам инспекторам не принимать прошений о увольнении в отпуск от корнетов и прапорщиков, кои сие делают от лени…»
Много порядком устаревших новостей и канувших в Лету распоряжений правительства Павла I узнал я прежде, чем наткнулся на очень любопытное объявление.
«Желающие купить, — значилось в нём, — верные и искусно устроенные механические вокальные часы, кои играют на флейте, арфе и басе 10 разных штук и представляют: во-первых, великолепное село, на левой стороне которого находится трактир, на верх коего из трубы выходит трубочист, бьёт часы и после последнего удара прячется паки в трубу; а на правой стороне виден под деревом сидящий и на флейте играющий пастух, а неподалёко от него на лошади почталион, который соответствует пастуху игранием на роге; а во-вторых, трактирщика, стучащего служанке в окно и приказывающего подать почталиону пить, с изображением, что служанка приходит и несёт бутылку и стакан, а за служанкою бежит собачка и лает на почталиона, и попугаем, который отвечает на вопросы до 50 разных слов и поёт арии, — могут для условия в цене явиться ко вдове Миллер, живущей у Каменного моста в доме по № 121; оные же часы она и показывает с платежей по 25 коп. с персоны за вход, равно показывает она перспективную иллюминацию».
Я был горд своей находкой. Но в глубине души понимал, что ценность её может вызвать некоторые сомнения. Спору нет, «механические вокальные» часы госпожи Миллер, которые в 1799 году она готова была продать или продемонстрировать за 25 копеек вместе с «перспективной иллюминацией» каждому желающему, были уникальны. Чего стоит один лишь попугай, который поёт арии и отвечает на вопросы!
Но ведь столик в «ларце времени» предназначался не вообще для часов, пусть даже уникальных, а только для часов Кулибина.
Было, конечно, очень соблазнительно приписать мою находку Кулибину. Действительно, по яркой и озорной сказочности, столь свойственной произведениям механика-самоучки, по щедрому использованию музыки (недаром барон Ванжура собирался определить подаренные Екатерине часы в оперный оркестр) и некоторым другим характерным особенностям можно было сделать вывод, что часы вдовы Миллер сконструированы Кулибиным.
Но не следовало забывать и о другом. Творчество Ивана Петровича носило сугубо русский характер — оно, как выразился один из его почитателей, всегда щеголяло в лаптях.
А где они, эти «лапти», в «вокальных механических часах» госпожи Миллер? И в помине их нет.
На все эти «за» и «против» обратил моё внимание отец. Он же поздравил меня с успехом: как-никак, а «вокальные механические часы» с попугаем, который отвечал «на все вопросы до 50 разных слов и пел арии», были моим первым открытием (а в розыске часов Кулибина и последним).
Отец отправился в Нижний Новгород, а оттуда в Петроград.
Не знаю уж какими путями, но ему удалось установить, что часы из «Санкт-Петербургских ведомостей» были сделаны учеником знаменитого швейцарского часовщика Пьера-Жака Дроза Августом Штернбергом, который в 1770 году переехал в Россию, где работал в механических мастерских Российской академии наук под началом Ивана Петровича Кулибина.
Кулибин многим помог Штернбергу и в разработке конструкции часов, известных тогда под названием «Говорящий попугай», и в их изготовлении. Об этом свидетельствовала надпись, выгравированная Штернбергом на часах.
«Говорящий попугай» в 1782 году был куплен академиком Миллером, который год спустя скончался.
Кто приобрёл эти часы у вдовы академика, неизвестно. Но, пройдя через какое-то число рук, они (вернее, не сами часы, а только механический попугай: почтальон, трактирщик и служанка приказали долго жить) оказались у выдающегося русского скульптора Михаила Осиповича Микешина, создавшего проекты памятников «Тысячелетие России» в Новгороде, Богдана Хмельницкого в Киеве, короля Педро IV в Лиссабоне. Микешин охотно откликнулся на просьбу отца о встрече. Выяснилось, что он тоже коллекционирует часы.
— Моим героем, Петр Никифорович, — говорил он отцу, — был некогда император Священной Римской империи Карл V. В молодости он коллекционировал королевские и герцогские короны, а когда поумнел то поселился в монастыре святого Юста в Испании и стал коллекционировать часы. Его любимым занятием было сидеть в комнате, заставленной и увешанной часами. Он считал, что люди и часы очень похожи друг на друга: некоторые опережают своё время, другие не поспевают за ним, но и те и другие идут не вперёд, а по кругу…
Микешин показал отцу свою коллекцию. Попугая среди её экспонатов не было.
Ошибка? Нет. На самом деле попугай есть. Но, к сожалению, из-за какой-то поломки механическая птица отказалась и петь и говорить. Микешин приобрёл его уже в таком виде. Сейчас он отдал попугая известнейшему в Москве антиквару и специалисту по всяким диковинным старинным часам Вадиму Григорьевичу Мецнеру. Мецнер обещал ему подыскать часовщика, который сможет вдохнуть в попугая жизнь.
Отец хорошо знал Мецнера, услугами которого неоднократно пользовался. Кстати, именно у него он приобрёл часы Аракчеева, «астрономические часы» Ивана Юрина и некоторые другие экспонаты своей коллекции.
Магазин Мецнера напоминал сказочную пещеру Аладдина. Хозяин отличался не только богатством. Он был, пожалуй, самой своеобразной личностью среди московских и петроградских антикваров.
Маленького роста, почти карлик, с сонными глазами и длинными седыми бакенбардами, которые подчёркивали смуглоту его вытянутого узкого лица, он меньше всего походил на коммерсанта, стремящегося во что бы то ни стало увеличить своё богатство. Покупая вещи, Мецнер всегда назначал «справедливую цену». Продавал он тоже по «справедливой цене», точно и скрупулёзно высчитывая накладные расходы и причитающиеся ему за услуги пять процентов стоимости вещи. «Мои святые пять процентов», — любил говорить Мецнер. Но самым забавным было, пожалуй, то, что покупателем у этого антиквара мог стать не каждый. Мецнер в этом отношении был очень и очень разборчив. У него имелись любимцы, которым он мог порой продать какой-либо уникум, поступившись даже «своими святыми», и покупатели, с которыми он не желал иметь никаких дел.
Отец поддерживал с хозяином антикварного магазина постоянные дружеские отношения. Ему нравился и сам антиквар, и его страсть к часам. Его собрание часов считалось тогда чуть ли не лучшим в России. Особенно хорошо были представлены старинные настенные часы. Попадались интересные экземпляры и среди других видов часов. Так, Мецнеру удалось приобрести в Мюнхене одни из первых переносных механических часов, сделанных Питером Генлейном.
Не меньший интерес представляли в его коллекции так называемые гравитационные часы, основанные на принципе использования веса механизма часов для привода этого же механизма. Таким образом, часы не имеют ни гири, ни пружины.
Предметом зависти всех коллекционеров часов были «секретные часы», сделанные, как он охотно рассказывал всем любителям, знаменитым лондонским часовщиком Джоном Шмидтом. Это были небольшие карманные часы со стеклянным прозрачным циферблатом и одной единственной часовой стрелкой. Впрочем, назвать произведение Шмидта часами даже язык как-то не поворачивался. Механизм отсутствовал. Полностью. Ни пружинки, ни колесиков — ничего. Одна стрелка, которая вращается по окружности, показывая время. А почему эта стрелка движется — известно только лондонскому часовщику Джону Шмидту. Очень была эффектная штука. А секрет заключался в стрелке. В её удлиненной части находился маленький пружинчатый часовой механизм, который медленно вращался небольшим грузиком. Вместе с изменением его положения изменялось и положение центра тяжести стрелки, которая сама двигалась по циферблату, как и положено каждой уважающей себя часовой стрелке.
Мецнер великолепно ориентировался в часах всех эпох и всех систем. Но особое место в его душе и памяти занимал Кулибин, которого Мецнер считал не королём, а богом часового дела. Старый антиквар относился с каким-то благоговением к гениальному самоучке и его творчеству. Достаточно сказать, что легенда о часах Бомелия, которые предрекли рождение Кулибина, была записана у него в восьми или десяти вариантах.
Когда отец приехал к Мецнеру, тот сразу же догадался о причине визита.
— Насколько я понимаю, Петру Никифоровичу не даёт спать попугай?
— Не смею отрицать, — развёл руками отец.
Мецнер приказал принести птицу. Попугай оказался меньше спичечного коробка. Трудно было поверить, что внутри такой миниатюрной вещи находится сложнейший механизм.