— Вы хотели со мной конфиденциально встретиться? — спросил попечитель. — Насколько я припоминаю, вы новый учитель рисования?
— Ботаники и географии, ваше превосходительство, Иван Карлович Лямпе, — почтительно ответил я. — В младших классах я преподаю географию, а в старших — ботанику.
— Это все равно, — бросил он. — Рассказывайте, зачем вам понадобилось меня видеть?
— Боюсь, ваше превосходительство, что скоро вы захотите меня видеть почаще, так как у меня есть к вам очень интересное предложение, — сказал я и достал из кармана изящные пакетики, в которые было упаковано снадобье.
— Что это, кокаин? — брезгливо наморщил нос попечитель. — Уберите немедленно! Какая наглость! Вы, милостивый государь, человек sans foi ni loi![15] Я немедленно подам прошение о вашем увольнении из института. Мне не нужны развратники в учебном заведении!
— Что вы! Это не кокаин. Совсем наоборот! Не знаю, известно ли вам, ваше превосходительство, я много лет послужил отечеству на географическом поприще. Долгие годы я ходил в экспедиции с покойным колежским асессором Авиловым…
— Вы надоели мне своими побасенками, месье Лямпе, — раздраженно оборвал он меня.
— Прошу только одну минуту, ваше превосходительство, я не задержу вас.
— Вы испытываете мое терпение!
— И вот однажды в джунглях мы увидели чудное дерево, — продолжал я, не обращая внимания на его окрики, так как знал, что все равно победа останется за мной. — Его листья были величиной со сковороду, а на верхушке распустился огромный алый цветок! И аромат вокруг был, как у юной девушки, когда она только просыпается.
— Что за чушь вы порете? Êtes-vous indispose?[16]
— А вы сами понюхайте, увидите, — я вытряхнул крупинки на листок белой бумаги, и протянул попечителю.
— Довольно! — он отвел мою руку в сторону. — Я не желаю вас больше слушать! Убирайтесь вон отсюда, сумасшедший! Завтра же подниму вопрос о вашем увольнении.
— Ваше превосходительство, — я поспешил привести последний довод, — если вы примете хотя бы одну крупинку и запьете ее половиной стакана воды, ни одна девушка не сможет устоять перед вами. Она будет поражена вашей мужской мощью и не променяет вас ни на одного зеленого вертопраха! Вот смотрите, я глотаю, и никакого вреда, одна польза. Вы не подумайте, я не хочу вас отравить, наоборот, я испытываю к вам безграничное почтение!
Попечитель заколебался. Мои слова затронули некую болезненную часть его души. Он протянул руку, взял пакетик, высыпал на руку крупинки и пробурчал: «Что ж мало так?». Потом ссыпал их в рот, налил из графина воды и залпом выпил. Потом посмотрел на меня и спросил:
— И что? Я ничего не чувствую.
Кланяясь и пятясь, я спиной пошел к двери, открыл ее и за руку втащил в комнату Любу, одетую институткой.
— Я оставлю вас, ваше превосходительство.
Дело было сделано. Через два дня попечитель приехал в Институт благородных девиц с внеочередным осмотром и в конце своего визита пригласил меня в кабинет.
— Сколько вы хотите за ваш препарат? — спросил он и, когда я ответил, заплатил, не торгуясь. С тех пор у меня были деньги, а у Григория Сергеевича мужская сила и непоколебимое чувство уверенности в себе. Первая половина дела — добыча денег — была сделана. Теперь надо было подумать о том, как пополнить запасы порошка. Я не верил, что у вдовы географа ничего не осталось — ни один человек не откажется от такого сокровища. Мне надо было подружиться с Авиловой и разузнать как можно больше о путешествии ее мужа. Я продолжал навещать Марию Игнатьевну, и однажды она рассказала мне о том, что граф Кобринский предложил ее племяннице издать книгу путешествий ее мужа и что для книги необходим некий дневник, который глупая Полина прячет, никому не дает его почитать и тем самым, на корню рубит задумку графа об издании книги.
И тут я понял — вот она, удача! Сама просится в руки. Ведь Авилов писал именно этот дневник, когда возвращался домой из Кейптауна — я сам видел. Наверняка он занес туда координаты места, где нашел это чудесное вещество. А вдова не хочет отдавать сокровище графу, дабы не выдать тайну места.
Мне захотелось немедленно найти и забрать себе дневник, но я не знал, где точно искать — в доме вдовы Авилова или в доме ее отца, адвоката по уголовным делам Лазаря Петровича. Я навещал Марию Игнатьевну, но глупая старуха говорила только о графе Кобринском, а о Полине даже не упоминала. Нельзя было привлекать к себе внимание, не зная точно месторасположение дневника.
Однажды Ефиманов внезапно вызвал меня к себе: мы встречались раз в месяц для пополнения его запасов, а тут не прошло и недели, как он послал за мной и приказал явиться в гостиницу «Провансаль». Было это перед Рождеством.
— Я давно хотел вас спросить, Иван Карлович, почему вы до сих пор не предоставили попечительскому совету ваши рекомендательные письма. Вы допущены до преподавания временно, до получения нами ваших документов, а их все нет.
— Не могу знать, ваше превосходительство, — ответил я. — Может, затерялись где-то? Почта плохо работает.
— Почта работает как надо, а ваших документов нет, — он сделал паузу, нахмурился и добавил: — и не будет. Нет у вас никаких документов. Я сделал запрос в Саратов, в отдел образования. Никакого Ивана Карловича Лямпе не существует. Нет такого учителя. И никогда не было. Что скажете, милейший?
— Это фатальная ошибка! — воскликнул я. — Я предоставлю все документы, дайте только время!
— Три дня. Я даю вам три дня. Скоро рождественский бал у институток, я буду там присутствовать. Перед уходом я зайду в классную комнату, ближайшую к выходу из института — там преподаются естествознание и ботаника, вы должны знать лучше меня. Принесете документы. Не принесете — отдадите мне весь ваш запас этого лекарственного средства, и тогда я, может быть, буду к вам снисходительнее. Идите! — он указал мне на дверь.
Меня охватила невероятная злость! Этот грязный старикашка, растлитель невинных девушек, осмеливался грозить мне только потому, что не хотел платить денег. Отдать ему все, что у меня было! Никогда!
Всю ночь я метался по комнате, как загнанный зверь, а наутро решил убить попечителя. Я принес в класс большой булыжник и спрятал его в минералогической коллекции среди других камней. Никто не обратит внимание на появившийся вдруг лишний камень.
Наступил день бала. Я нервничал, но старался держать себя в руках — шутил с учителями, раскланивался с классными дамами и родителями учениц, расшаркался с Maman — мадам фон Лутц. Все шло так, как должно было идти.
Когда попечитель сказал на прощанье: «Не надо меня провожать, я знаю дорогу», я выскользнул из бального зала и поспешил в ту классную комнату, где была назначена наша встреча. Мне не повезло. В комнату вбежала девушка, мадемуазель Губина, в классе которой я преподавал географию. Она отодвинула пюпитр и стала что-то искать в парте. Я спрятался за дверь. Вошел попечитель, и, увидев наклоненную девушку, подошел сзади и стал хватать ее за ягодицы. Впервые мне удалось увидеть его настоящее обличие. Губина взмолилась, стала просить оставить ее, а он стал ей указывать на ее плохое поведение. Они говорили о каких-то фигурках, а я все стоял не дыша за дверью. И вдруг девушка оттолкнула его, он пошатнулся, но удержался на ногах, а она опрометью бросилась бежать бегом из класса.
Я вышел из-за двери, Ефиманов даже не смутился.
— Где вы ходите? Принесли?
— А что бы вам больше хотелось? — спросил я. — Бумаг или снадобья?
В его глазах загорелся алчный огонек:
— Не морочьте мне голову, давайте или то, или другое, иначе завтра же вылетите из института!
Не глядя, я схватил с полки камень и с размаху опустил его на голову попечителя. Она треснула, как спелый арбуз. Попечитель упал, я наклонился над ним, и тут мадемуазель Губина снова вбежала в класс. Мне еле удалось спрятаться под парту. Там я нашел фигурку ферзя из шахмат, которые я сам подарил Авилову! Я не знал, что девушка имеет отношение к семье, к которой я проявляю превеликий интерес. Тем временем мадемуазель Губина наклонилась над телом и, поняв, что попечитель мертв, собралась закричать, но я вылез из-под парты, зажал ей ладонью рот и глаза и приказал молчать. Мне не хотелось убивать такую славную девушку, и я быстро убежал, пока она, по моему приказанию, лежала, уткнувшись носом в мундир попечителя.
Мне удалось незамеченным выбраться в сад. Там я обтер снегом камень и закинул его далеко в сугроб, а после, вместе с другим учителем, будто после прогулки, прошел по заснеженной тропинке и вошел в зал.
Несколько дней я ждал, что за мной придут. Меня мучила бессонница, не помогали ни капли, ни мой порошок. Я был взвинчен и боялся любого шороха. И я решил пойти к мадам Блох, рассеяться, так как моя возбужденность требовала выхода.
