сказано о том, что подавляющее большинство охраны этого концлагеря составляло отребье, набранное из местных. Эти полицаи и предатели в жестокости и изуверстве стремились превзойти собственных немецких хозяев, с большим удовольствием передоверявших им самые кровавые и грязные дела. Особенно «отметились» на этом поприще представители украинских националистических организаций. Я вот чего подумал: а не может случиться так, что кто-то из бывших палачей убирает свидетелей? Что на это скажешь, Семенов?
– Что ж он их специально, что ль, разыскивает по всему городу? – чуть помолчав, с сомнением переспросил Леонтий. – Как-то это не вполне соответствует твоей версии. Сорокалетняя Валентина Шишло, которую забили чугунной урной в кинотеатре «Заря», а потом проткнули горло острым предметом, приехала в город из деревни к подруге на пару дней, отлучилась в туалет – и вот, пожалуйста. А семидесятилетний Михаил Синькевич вообще был проездом через Ярославль, хотел приобрести сапоги на рынке, да там и расстался со своей головой. Разница в убийстве всех троих по времени несколько дней, а то и недель. Что-то не сходится.
– А если предположить, что убийца проживает у нас в городе, – осторожно намекнул Сиротин, не сводя пытливых глаз с озабоченного лица Семенова, которое вдруг стало заметно вытягиваться от его слов. Это однозначно говорило о том, что смысл сказанного наконец-то дошел до его сознания, что незамедлительно и подтвердилось, потому что Леонтий тотчас воскликнул:
– Точно! Ходит еще не выявленный палач по мирному городу, – начал он дальше развивать мысль, – даже, возможно, работает где-нибудь плотником и постоянно носит с собой топор, или как раз возвращался с работы и вдруг нечаянно повстречался с кем-нибудь из своих бывших заключенных. И побоявшись, что они его узнают и доложат в НКВД, убил их. А убил с особой жестокостью, чтобы удовлетворить свою звериную сущность. И вообще за то, что они, в отличие от него, не оказались трусами, подонками и мразью.
– А к нам в область переехали, чтобы быть подальше от Озаричей, забыть об этом, как о страшном сне, – твердо заключил Сиротин, уверенный, что так оно на самом деле и было. – Поэтому нам надо приложить все усилия по розыску преступника, предположительно плотника, который сейчас занимается плотницким делом. Дай ребятам задание, чтобы перешерстили всех известных плотников, которые где-либо работают. Может даже статься, на восстановлении нашего города.
Он взял со стола Семенова папку с бумагами, сел за свой стол, наугад раскрыл папку и еще раз с мучительной тоской в голосе прочитал: «Эксгумированные трупы были нагими, редко в обмундировании, подкожно-жировая клетчатка отсутствовала, в желудках обнаружены остатки травы и листьев». – Сиротин перевернул несколько страниц и вновь громко зачитал: «Повсюду лежали трупы женщин, детей, стариков – оккупанты запрещали их убирать. Есть заключенным ничего не давали. Люди питались тем, что жевали кору сосны. Ночью в лагере мороз доходил до минус 15 градусов. Мертвых просто складывали, сверху чем-то накрывали и своих детей, чтобы они не замерзли, клали на трупы. Воду не разрешали брать. Какая жижа под ногами была, ту и пили. Самый большой срок выживания в Озаричах – 3–4 дня».
– Три-четыре дня, вот так! – сказал с нажимом Сиротин и исподлобья взглянул на Семенова, который внимательно его слушал, прикусив выщербленным передним зубом нижнюю губу, нервно подрагивая припухлыми веками прищуренных, потемневших от волнения, злых глаз, раздувая крылья носа. – «Не надо забывать о том, что выдержали люди до того, как попали в болота. Из Жлобина прибыло девять составов, которые привезли тридцать тысяч человек. Из них во время транспортировки более двух тысяч умерли от тифа и давки. После предстояло преодолеть сорок километров пешком по болоту. Одна женщина несла двух детей – одного на груди, другого за спиной. Вышла на обочину, чтобы поправить свои вещи, села. Это увидел полицай и выстрелил ей в лоб. Девочка наклонилась к женщине, ручкой гладит: “Мамочка, проснись”. Полицай застрелил и старшего, и младшего ребенка и спокойно пошел дальше…» – все же дочитал страницу Сиротин и с тяжелым вздохом закрыл папку.
Он посидел какое-то время молча, задумчиво глядя перед собой в окно, где снаружи колыхались на ветру широкие листья одинокого тополя, сквозь крону которого с трудом проникали солнечные лучи, искрясь на влажной поверхности листьев серебристыми искрами, сказал, с трудом ворочая языком:
– Надобно нам, Семенов, в кратчайшие сроки этого убийцу-кровопийцу разыскать и по всей строгости советского закона наказать, чтобы не ходили эти нелюди по нашей советской стране, не пачкали своим присутствием нашу родную землю. Ну и, конечно, усилить работу по розыску бандитов, от рук которых погибли сторожиха и девушка-инкассаторша. Вряд ли тут есть какая-то взаимосвязь между серийным убийцей и налетчиками. Бандитам ни к чему с такой скрупулезной жестокостью убивать свои жертвы. Ударил по голове или пристрелил, и все дела. А здесь самые настоящие извращения, то ножом в сердце, когда уже жертва находится при смерти, то горло проткнули, а то после того, как голову разбили, еще и топором ее отсекли. Жену профессора Серебрякова просто убили, никто, скажем так, над ней больше не измывался. Почему? А потому как она не при делах, в концлагере не была, а погибла только за то, что стала случайной свидетельницей. Думаю, что преступник старается жить тихо, незаметно, затаился, чтобы про него забыли, и никто не узнал про его участие в истреблении советских людей. Просто такое стечение обстоятельств возникло, что он в большом городе встретился со своими жертвами. Трудно такого преступника вычислить, но надо. Иначе нам страна не простит.
– Я вот о чем подумал, – не сразу отозвался Леонтий, потной ладонью устало провел по лицу, как бы стирая прежние болезненные и жалостливые эмоции, обретая новый, уже более уверенный вид. – Понятно, что он не будет распространяться о том, что служил у немцев. Но он может специально податься в бандиты, так сказать, чтобы в случае ареста за участие в банде получить срок за разбой, а не виселицу за преступления против человечества. Отсидел свои пять-десять лет, и живи себе далее до скончания века. Ты уже никакой не военный преступник, а исправившийся человек, искупивший свою вину перед законом. Поэтому я бы не стал сбрасывать со счетов это обстоятельство. И потом, я не думаю, что эта мразь все время ходит с топором… Иначе он бы Елизавету не разделочной доской убил, а потом нож в сердце вонзил, а сразу бы топором херакнул.
– И то верно, – ответил
