— Не сомневаюсь. Эта женщина правдива и на редкость наблюдательна — лучшего свидетеля и пожелать нельзя.
— Похоже на то, — согласился Хью и, взглянув на Николаса, промолвил: — Мне кажется, что сейчас, пока не унялось ненастье, вам стоит подкрепиться и выпить вина. К чему опять лезть под дождь, коль скоро подозреваемый у нас под замком. А как только прекратится ливень, мы сразу же навестим Гериета, покажем ему эту безделушку и посмотрим, не удастся ли вытянуть из него что-нибудь поинтересней, чем уже порядком надоевшие байки про красоты Винчестера.
После обеда, в ожидании возвращения Хумилиса и его спутников, брат Кадфаэль, уже заприметивший признаки надвигающейся грозы, разрывался между мельничным прудом и аббатской сторожкой. Когда разразился ливень, монах укрылся на мельнице, откуда был виден и пруд, и дорога, ведущая из города. Кадфаэль предполагал, что Мадог может высадить своих подопечных во Франквилле, чтобы не огибать Шрусбери в лодке в такое ненастье. В таком случае «ловец утопленников» оставил бы братьев в каком-нибудь доме в предместье, а сам бы пешком пришел в обитель, чтобы рассказать, где они остановились.
Пора обмолота зерна миновала, на мельнице было пусто и темно, и тишину нарушал лишь монотонный стук барабанившего по крыше дождя. Здесь-то и отыскал брата Кадфаэля Мадог, и пришел он один. Чтобы сократить путь, дороге через ворота он предпочел узенькую тропку, которой пользовались порой горожане, приносившие зерно на аббатскую мельницу. Его темная тень показалась на пороге, и Кадфаэль сразу заметил, что вид у Мадога поникший, плечи бессильно опущены. Даже «ловцу утопленников», отличавшемуся невероятной выносливостью, нелегко далась борьба с разбушевавшейся стихией.
Брат Кадфаэль похолодел, предчувствуя неладное.
— Ну, — хрипло промолвил он, — что скажешь?
— Ничего хорошего. А вернее, все из рук вон плохо.
Мадог вышел на свет, и Кадфаэль увидел его мрачное, осунувшееся лицо. Лодочник был мокрым и грязным, точно водяная крыса.
— Ты, помнится, просил рассказать, если меня что-нибудь удивит. Так вот, я и припомнить не могу, когда последний раз так удивлялся, поэтому с дороги прямиком к тебе, как ты просил. — Он помолчал, отряхиваясь и выжимая мокрые волосы. — Господь свидетель, что тут поделать, я не знаю. Может, ты знаешь, ты ведь о чем-то догадывался, а я так в себя никак не могу прийти.
Он глубоко вздохнул и повел рассказ обо всем, что приключилось, — прямо и немногословно.
— …Ливень был сильный, но он бы нам не помешал. Однако вышло так, что молния угодила в дерево, как раз когда мы проплывали мимо. Ствол расщепился, обломок угодил прямо в лодку и разбил ее вдребезги. Она пошла ко дну, где теперь всплывут обломки — только Бог ведает. А эти твои два брата…
— Утонули? — прошептал потрясенный Кадфаэль.
— Старший монах, можно сказать, утонул… В общем, он мертв. Я его тело вытащил. Тот, молодой, мне помогал. Его-то мне пришлось бросить, двоих я никак не мог ухватить, ну да он и сам в конце концов выплыл. Но вернуть лорда Мареско к жизни я не сумел. Под водой-то он пробыл всего ничего и захлебнуться бы он не успел. Скорее всего у него сердце не выдержало — и так-то на ладан дышал, а тут еще угодил в сущий ад. Ну да как бы там ни было — он умер. С ним все. А вот насчет другого… Впрочем, навряд ли я скажу тебе о нем то, чего ты не знаешь. Это ведь я должен был удивляться, а не ты, верно? Ты-то все знал и раньше. Так что решай, что нам теперь делать.
Кадфаэль, который до сих пор слушал, не шелохнувшись, поежился, прикусил губу и уставился в окно мельницы. Дождь шел на убыль, небо светлело и очищалось от туч. Дальние раскаты грома доносились откуда-то с низовьев реки, которая еще бурлила и клокотала.
— Где ты их оставил?
— На самой окраине Франквилля, меньше чем в миле от моста. Там на берегу есть шалаш рыбаков. Туда мы отнесли лорда Мареско, и второй монах остался с ним. Потребуются носилки, чтобы отнести покойного в аббатство. Но с другим-то что делать?
— Ничего! Пусть думают, что он пропал, утонул, что его поглотил Северн. Но пока не поднимай тревоги, даже насчет носилок не заикайся. Помоги мне, Мадог, прошу тебя. Дело это очень непростое, но если мы будем осторожны, может, все и обойдется. Возвращайся и жди меня там. Сейчас мы вместе дойдем до города, потом ты отправишься в этот шалаш, а я к тебе приду, как только смогу. И никому ни слова. Никому, ради всего святого.
К тому времени, когда брат Кадфаэль подошел к воротам дома Хью Берингара, дождь уже прекратился. Блестели мокрые крыши, в сточных канавах журчала вода, но серые облака развеялись, и выглянуло солнышко — яркое и благостное. Совсем недавно оно отливало зловещим багрянцем, но теперь он пропал, вместе с бурей, умчавшейся вниз по реке.
Удивленная и обрадованная Элин поднялась навстречу монаху.
— А Хью еще не вернулся из замка. Он, наверное, задержался с Николасом Гарнэджем. Тот сегодня прискакал, в самую бурю. Хью дома не застал и помчался сломя голову в замок. Что у него стряслось, он не рассказывал, молвил только, что вести дурные.
— Николас? Вернулся? — Кадфаэль встревожился и даже на какой-то миг отвлекся от размышлений о своем неотложном деле. — Боже мой, что же он там выведал и куда это заведет? — Он вздохнул, а потом решительно сказал: — Что ж, коли так, время тем паче не терпит. Элин, доченька, ты мне очень нужна. Был бы здесь Хью, я бы, как положено, попросил у него разрешения обратиться к тебе за помощью, но в замок бежать уже некогда… Ты можешь отлучиться на час-другой и съездить со мной кое-куда — надо сделать одно доброе дело? Нам понадобятся лошади. Одна тебе — только чтобы съездить и вернуться, а другая для меня. Но мне придется поехать дальше, и мне нужна крепкая лошадка — такая, что в случае нужды снесет и двоих. Ты ведь не против того, чтобы я на время одолжил вашу лошадь? Поверь, у меня самая неотложная надобность.
— Конюшни Хью всегда для тебя открыты, — ответила Элин. — Я, конечно же, поеду с тобой, раз ты говоришь, что дело срочное. А ехать-то нам далеко?
— Нет, совсем рядом. Нужно только пересечь западный мост и проехать через Франквилль. А могу я одолжить кое-что из твоих вещей?
— Разумеется. Скажи, что тебе нужно, и я соберу, а сам отправляйся на конюшню. Там найдешь Джехана, нашего конюха, и скажешь ему, что я велела оседлать двух лошадей. А что все это значит и зачем я тебе понадобилась, расскажешь по дороге.
Услышав, что открывается дверь темницы, Адам Гериет вскинул глаза и насторожился — в такое время, ранним вечером, его обычно не беспокоили. Он увидел, кто вошел, и собрал все свое хладнокровие и выдержку. Адам привык к долгим и бесплодным расспросам, но сейчас почувствовал, что этот визит не сулит ему ничего хорошего. Однако самообладание не подвело бывалого воина — его грубоватое, точно из дуба вырезанное лицо, на которое обратила внимание наблюдательная жена ювелира, осталось спокойным и невозмутимым. Адам поднялся, воздавая должное шерифу как представителю закона и государя, однако нарочитая медлительность движений и отсутствующий взгляд как бы показывали, что он считает все эти разговоры пустой тратой времени. Дверь за вошедшими закрылась, но запирать ее не стали, да в том и не было нужды, ведь в коридоре стояла стража.
— Садись, Адам, — сказал Хью. — Давай-ка вернемся к твоему рассказу о прогулке по Винчестеру — никак он у меня из головы не идет. Не хочешь ли ты добавить что-нибудь к тому, о чем уже говорил? Может быть, что-то новое вспомнил?
— Нет, милорд. Я вам решительно все растолковал — что делал, куда ходил. Добавить мне нечего.
— Так уж и нечего? А может, тебя память подводит? И такое бывает. Ну, тогда я тебе подскажу. Вспомни-ка маленькую лавчонку ювелира на Хай-Стрит. Ту самую, где ты продал три серебряные вещицы — причем, заметь, вовсе не твои.
Лицо Адама не дрогнуло, и только глаза встревоженно перебегали с шерифа на молодого незнакомца.
— Вы ошибаетесь, милорд. Я никогда ничего не продавал в Винчестере. Если кто-то и говорит такое, значит, меня просто приняли за кого-то другого.
— Ты лжешь! — в ярости вскричал Николас. — У кого еще могли оказаться все эти вещи? Ожерелье из полированных камней, серебряный браслет с гравировкой, а главное — вот это!
И он поднес к лицу Адама ладонь, на которой мягко поблескивало кольцо. Кольцо столь редкостной работы, что второго такого не встретишь. А этот человек, знавший Джулиану с младенчества, не мог не видеть всех ее украшений еще задолго до поездки в Уэрвелль. Пусть только попробует отрицать это — найдется немало людей, которые смогут уличить его во лжи.
Но Адам и не пытался отрицать. Он уставился на кольцо с прекрасно разыгранным изумлением и воскликнул:
— Это же кольцо леди Джулианы! Где вы его взяли, сэр?
— Мне дала его жена ювелира. Она считает его своим, потому что купила, и она очень хорошо запомнила человека, который продал ей эту вещь. Хорошо запомнила и прекрасно описала, только что по имени назвать не могла, — произнес Николас, задыхаясь от негодования. — Теперь мы знаем, что ты сделал с вещами леди Джулианы. Сознавайся, что ты сделал с ней самой?
