Ознакомительная версия.
Ахимас с любопытством смотрел в багровое лицо миллионера. Было видно, что этот человек не привык проявлять эмоции. Например сейчас, в момент сильнейшего потрясения, его толстые губы расползались в нелепой улыбке, а из одного глаза стекала слеза. Это было интересно: непривыкшее к экспрессивной мимике лицо не умело изобразить гримасу скорби. «Сколько?» — спросил Ахимас. Фехтель судорожно сглотнул. «Если мальчик останется жив — полмиллиона франков. Не бельгийских, французских», — поспешно добавил он, когда собеседник ничего не сказал.
Ахимас кивнул, и в глазах банкира вспыхнул безумный огонек. Точно таким же огоньком загорались глаза тех сумасбродов, кто ставил у рулетки все свои деньги на зеро. Этот огонек назывался «а вдруг?». С той лишь разницей, что у господина Фехтеля деньги явно были не последние. «Если же вам вдруг… — голос банкира дрогнул. — Если вам удастся не только спасти Пьеру жизнь, но и вернуть ему свободу, вы получите миллион».
Такой гонорар Ахимасу еще никогда не предлагали. Он по привычке перевел сумму в английские фунты (без малого тридцать тысяч), в американские доллары (семьдесят пять тысяч) и в рубли (вышло больше трехсот тысяч). Много, очень много.
Чуть прищурившись, Ахимас медленно проговорил: «Пусть ваш сын откажется от психиатрической экспертизы, объявит себя невиновным и потребует суда присяжных. А ваших дорогих адвокатов увольте. Я сам найду адвоката».
3
Этьен Ликоль жалел только об одном — что матушка не дожила. Как она мечтала, что ее мальчик выучится на адвоката и облачится в черную мантию с белым прямоугольным галстуком. Плата за учение в университете съедала всю ее вдовью пенсию, матушка скупилась на докторов и лекарства и вот не дожила — умерла прошлой весной. Этьен стиснул зубы, не дал себе расклеиться. Днем бегал по урокам, учебники штудировал по ночам, и доучился-таки — заветный диплом с королевской печатью был получен. Матушка могла гордиться своим сыном.
Прочие выпускники, новоиспеченные адвокаты, звали его в загородный ресторан — «обмыть мантию», но Этьен отказался. У него не было денег на кутежи, а главное — хотелось в такой день побыть одному. Он медленно спускался по широкой мраморной лестнице Дворца Правосудия, где проходила торжественная церемония. Весь город с его шпилями, башнями и статуями на крышах лежал внизу, у подножия холма. Этьен остановился, наслаждаясь пейзажем, который казался ему приветливым и гостеприимным. Брюссель словно раздвигал объятья навстречу новоиспеченному мэтру Ликолю и сулил ему множество самых разных сюрпризов — в основном, конечно, приятных.
Кто спорит, диплом — это лишь полдела. Без связей и полезных знакомств хороших клиентов не найти. Да и все равно нет средств обзавестись собственной конторой. Придется идти в помощники к мэтру Винеру или к мэтру Ван Гелену. Ну да это ничего — хоть какое-то жалование все равно ведь положат.
Этьен Ликоль прижал к груди папку, в которой лежал диплом с красной печатью, подставил лицо теплому сентябрьскому солнцу и зажмурился от полноты чувств.
В этом нелепом положении и застал его Ахимас Вельде.
Паренька он присмотрел еще в зале, когда звучали скучные напыщенные речи. По типажу юнец подходил идеально: миловидный, но не красавчик. Тоненький, узкоплечий. Широко раскрытые честные глаза. Когда вышел произносить слова клятвы, голос тоже оказался подходящий — звонкий, мальчишеский, дрожащий от волнения. Лучше же всего было то, что сразу видно: не какой-нибудь барчук, а плебейская косточка, работяга.
Пока длилась бесконечная церемония, Ахимас успел навести справки. Рассеялись последние сомнения: идеальный материал. Оставались пустяки.
Он неслышно приблизился к худенькому юноше и откашлялся.
Этьен вздрогнул, открыл глаза, обернулся. Перед ним стоял невесть откуда взявшийся господин в дорожном сюртуке, с тросточкой. Глаза у незнакомца были серьезные, внимательные. И цвета не совсем обычного — очень уж светлые. «Мэтр Ликоль?» — спросил человек с легким акцентом. Этьена впервые назвали «мэтром», это было приятно.
Как и следовало ожидать, мальчик сначала просиял, узнав, что ему предлагают вести дело, а когда прозвучало имя клиента, пришел в ужас. Пока возмущался, размахивал руками, твердил, что этого негодяя, это чудовище никогда и ни за что защищать не станет, Ахимас молчал. Заговорил лишь тогда, когда Ликоль, исчерпав запас негодования, промямлил: «Да и не справиться мне с таким делом. Видите ли, мсье, я пока еще очень неопытен, только что получил диплом».
Тут настал черед Ахимаса. Он сказал: «Вы хотите двадцать, а то и тридцать лет работать за гроши, добывая деньги и славу для других адвокатов? Да, году этак в 1900-ом вы, наконец, накопите нужное количество сантимов, чтобы открыть собственную практику, но к тому времени вы будете лысым, беззубым неудачником с больной печенью, а главное, из вас вытечет весь жизненный сок. Он по капле прольется у вас между пальцев, дорогой мэтр, — в обмен на скопленные гроши. Я же предлагаю вам гораздо большее, и прямо сейчас. Уже в свои двадцать три года вы получите хорошие деньги и громкое имя. Причем даже в том случае, если процесс будет проигран. Имя в вашей профессии еще важней, чем деньги. Да, ваша слава будет с привкусом скандала, но это лучше, чем всю жизнь прозябать на побегушках. Денег же вы получите достаточно, чтобы открыть собственную контору. Многие вас возневавидят, но будут и такие, кто оценит мужество молодого адвоката, не побоявшегося идти наперекор всему обществу».
Ахимас минуту выждал, чтобы у паренька было время осознать сказанное. Потом перешел ко второй части, которая, по его разумению, должна была оказать на мальчишку решающее воздействие.
«А может быть, вы просто боитесь? Я слышал, вы только что клялись „отстаивать справедливость и право человека на судебную защиту невзирая на любые препоны и давление“? Знаете, почему из всех выпускников я выбрал именно вас? Потому что вы единственный, кто произнес эти слова с настоящим чувством. Во всяком случае, так мне показалось».
Этьен молчал, с ужасом ощущая, что его подхватывает стремительный поток, которому невозможно противиться. «И главное, — значительно понизил голос незнакомец. — Пьер Фехтель невиновен. Он никакой не Крысолов, а жертва стечения обстоятельств и неуемного полицейского рвения. Если вы не вмешаетесь, невинный человек пойдет на эшафот. Да, вам будет очень трудно. На вас обрушится поток оскорблений, никто не захочет давать показания в пользу „чудовища“. Но вы будете не одиноки. Вам буду помогать я. Оставаясь в тени, я стану вашими глазами И ушами. У меня уже есть кое-какие доказательства, если не полностью подтверждающие невиновность Пьера Фехтеля, то по крайней мере ставящие под сомнение улики обвинения. И я раздобуду еще».
«Какие доказательства?» — слабым голосом спросил Этьен.
4
В маленьком зале мерленского городского суда, рассчитанном всего на сто мест, набилось по меньшей мере человек триста, а еще больше народу толпилось в коридоре и под окнами, на площади.
Появление прокурора Ренана встретили громом оваций. Когда же привезли преступника, бледного тонкогубого мужчину с близко посаженными черными глазами и некогда ухоженными, а теперь растрепанными и неровно отросшими бакенбардами, в зале сначала воцарилась мертвая тишина, а потом грянула такая буря, что судья, мэтр Виксен, сломал колокольчик, призывая собравшихся к порядку.
Судья вызвал представителя защиты, и все впервые обратили внимание на щуплого молодого человека, которому просторная адвокатская мантия была явно велика. То бледнея, то краснея, мэтр Ликоль лепетал что-то едва слышное, а на нетерпеливый вопрос судьи, признает ли себя подзащитный виновным, вдруг звонко пискнул: «Нет, ваша честь!» Зал снова взорвался негодованием. «А такой с виду приличный юноша!» — крикнул кто-то из женщин.
* * *
Процесс продолжался три дня.
В первый день выступали свидетели обвинения. Сначала — полицейские, обнаружившие страшную комнату и потом допрашивавшие арестованного. По словам комиссара, Пьер Фехтель дрожал, путался в показаниях, не мог ничего объяснить и сулил огромные деньги, если его оставят в покое.
Садовник, донесший в полицию о подозрительных криках, в суд не явился, но он был и не нужен. Прокурор вызвал свидетелей, которые живо описали беспутство и развратность Фехтеля, вечно требовавшего в борделях самых молоденьких и субтильных девушек. Мадам одного из домов терпимости рассказала, как обвиняемый мучил ее «дочурок» раскаленными завивочными щипцами, а бедняжки терпели, потому что за каждый ожог негодяй платил по золотому.
Зал разразился аплодисментами, когда человек, видевший, как уезжала в карете цветочница Люсиль Лану (чью голову с выколотыми глазами и отрезанным носом нашли потом в бочке), опознал в Фехтеле того самого господина, что расписывал чудесные возможности механического пианино.
Ознакомительная версия.
