Цильке обвел глазами окружающих, у всех лица являли выражение, какое обычно бывает в тот момент, когда в кинотеатре заканчивается волнующий фильм и включается свет. Все молчали и оставались неподвижны, будто боясь спугнуть нечто безмерно им дорогое, и каждый что-то все еще переживал внутри себя. Полуобнаженная, под декольтированным платьем, грудь Евы глубоко и часто вздымалась. Один только Сахиб деловито собирал свои причиндалы в портфель.
Закончив с этим, он подошел к Соднаму и тронул того за плечо. Тот встрепенулся, словно очнувшись после сна, поспешно поднялся, и они оба прошли к выходу из зала. Там они разом, словно сговорившись, развернулись и раскланялись общим поклоном на прощание всем. Только в этот момент Герман спохватился, вскочил со своего места и бросился провожать лам. Было слышно, как в коридоре он горячо благодарил Сахиба и уговаривал, чтобы домой того снова доставил автомобиль обергруппенфюрера, дежуривший у подъезда. Слышно было, как Сахиб отнекивался, мол за ним приехала его собственная служебная машина, но Фогеляйн все же убедил того ехать на его «BMW» — он бронированный, а возможны бомбежки.
В гостиную Фогеляйн вернулся минут через пять после того, как отправил тибетцев. Он катил перед собой передвижной столик с коньяком, шампанским, резаной консервированной ветчиной на широком блюде, французскими булками в соломенной хлебнице и плитками шоколада, сложенным отдельной стопочкой — не густо для такого торжественного случая. Впрочем, учитывая нынешнее положение с продовольствием в Берлине — вполне приемлемо. Фогеляйн выглядел веселым и довольным, и он поминутно в возбуждении потирал руки. Блуждающая, все та же скошенная вправо, улыбка играла на его лице, словно нарисованная. Герман подбросил пару поленьев в гаснущий камин и завел патефон, который установил на бюро. Заиграла трепетная мелодия «Красные розы», заставившая Еву томно завздыхать и начать покачиваться всем телом ей в такт.
— Господа! — обратился к оставшимся Герман. — Все прошло как нельзя лучше. Детали обсудим позже, как только Сахиб будет готов рассказать подробности. А теперь давайте немного выпьем, отдохнем, расслабимся. Нынче совсем не стало поводов для веселья. «Мартель», господа, грех отказываться! — Он стал откупоривать бутылки и разливать их по рюмкам и бокалам, поблескивая золотыми запонками «Cartier».
— Хорошо, давайте веселиться, только у меня мало времени, через час мне надо ехать в Бергхов, меня там будут ждать… — стараясь оставаться непринужденной, прощебетала Ева и многозначительно посмотрела на Фогеляйна.
Тот сразу скис лицом и втянул голову в плечи, будто кто-то хотел по ней стукнуть бутылкой шампанского. Для Цильке было ясно, КТО именно будет ждать Еву в Бергхове и почему туда нельзя опаздывать. Он поднялся.
— Мне необходимо к утру подготовить отчет директору. Дело неотложное, так что извините, но мне пора уходить, — сказал Цильке.
— Как же так, герр Цильке? — всплеснула руками Ева, нарочито огорченно поджав пухлые губки. — Давайте хоть по рюмочке за успех мероприятия!
— Да-да, непременно надо смочить это дело! — поддержал Фогеляйн и чуть ли не насильно всучил Курту бокал с коньяком.
Себе он взял еще один бокал, а Еве подал шампанское.
Все чокнулись и выпили, после чего Цильке, не закусывая, а, лишь длинно выдохнув, поцеловал Еве руку и стал откланиваться. Фогеляйн проводил его в прихожую.
— Надеюсь, что все прошло как нельзя лучше. Я теперь совсем за нас не волнуюсь, — удовлетворенно сказал Герман на прощанье Цильке, пожимая ему руку. — И вот еще что…
Фогеляйн взял с трюмо цинк из-под патронов для автомата «Schmeisser», казалось, находившейся там среди парфюма совсем неуместно, и протянул ее Цильке. Тот с недоумением принял коробку.
— Прими от меня, Курт, — сказал генерал с загадочным блеском в глазах.
Цильке открыл цинк, и у него дернулось сердце — он увидел внутри покоящийся на красном бархате золоченый пистолет «Walther P-38».
— Это наградное оружие я принял лично из рук рейхсфюрера, там выгравирована дарственная надпись с его факсимиле, — сказал Фогеляйн в ответ на немое восхищение Цильке. — Война заканчивается, и может так статься, что вскоре мы уже никогда не встретимся. Так пусть же у тебя останется обо мне память, — скорбно добавил он, чувственно тронув Цильке за локоть.
Цильке сунул коробку под мышку и обнял Фогеляйна, на его глаза навернулись слезы. За два года знакомства они как-то незаметно, из резидента и его агента из вражеского государства, превратились в настоящих друзей, и каким-то шестым чувством Курт понял, что сегодня они видятся в последний раз…
ГЛАВА 20
КАРТЫ ОТКРЫВАЮТСЯ
Сначала Николай ощутил жгучую боль в затылке, шея казалось, одеревенела, голова гудела, как готовый вот-вот взорваться паровой котел. Он хотел пощупать затылок, но почувствовал, что не может пошевелиться. Николай медленно, с трудом, из-под тяжелых, словно налитых свинцом век, открыл глаза, но в них стоял кровавый туман, мешавший что-либо рассмотреть, который, впрочем, тут же начал рассеиваться. Когда зрение прояснилось, то первое, что он увидел перед собой — это черный, похожий на полированное надгробие, стол с распечатанной бутылкой «Чинзано», и осознал, что находится на кухне в загородном доме Володи. Оглядев себя, он понял, что опутан по руками и ногам и привязан к стулу, на котором сидел.
Николай напряг все свои силы, чтобы попытаться освободиться из плена, на его лбу от напряжения появилась горячая испарина, но веревки оказались довольно крепкими и густо на нем намотаны, так что эта попытка ни к чему не привела. Он хотел окликнуть кого-либо, но его рот оказался залеплен скотчем, даже выругаться не удалось, раздалось просто натужное мычание.
Николай не понимал, как он оказался здесь и что произошло. В памяти был какой-то провал, последнее, что он помнил, так это то, как приехал на такси к Васильеву в Бугры. Шаг за шагом, постепенно его память вернула его к тому моменту, когда он вышел из машины и направился к дому. Единственное, что Николай пока не мог понять, так это то, зачем он сюда приехал.
«Может, я здесь застал грабителей, и это они со мной так? — подумал Николай. — Тогда где эти юрики? Скрылись, а меня связали, чтобы не дергался? Значит, надо ждать, когда приедет сюда Володя или появятся строители, которые где-то тут должны вести ремонт. Но сколько же так томиться? Сейчас вечер, сегодня уже вряд ли кто появится. Значит, до завтра…».
С этим невеселыми мыслями, Николай стал осматриваться, насколько это было в его положении возможно. Он оглядел кухню, часть коридора и смежной комнаты, видимые с его места. В какой-то момент времени он подумал, что следов какого-либо ремонта в доме не видно, не было и сопутствующих ему атрибутов — краски, известки, штукатурки. И это показалось ему странным. Страшно хотелось закурить — так всегда было, когда он попадал в какой-либо переплет или сталкивался с серьезными затруднениями, но и этого он не мог сделать.
Вдруг его взгляд упал на вешалку в коридоре, на приступке которой стоял какой-то, коричневой кожи, саквояж, но главное, что он бросилось ему в глаза — это висевший белый медицинский халат, а также медицинская шапочка и рыжий парик, лежащие под ним на приступке. И Николай все окончательно вспомнил. Вспомнил и услышанный им стон Ксении и то, зачем он сюда приехал вообще.
Николай утробно зарычал и попытался еще раз вырваться из своих пут. Кровь от напряжения застучала в его висках, он весь побагровел, даже из носа закапала кровь, но опять ничего не получилось. Николай завыл от безысходности и откинулся в изнеможении на спинку стула. Мысли бешено бились в его голове, словно стайка вспугнутых птиц, внезапно накрытых черным покрывалом. Теперь он окончательно утвердился во мнении, что его подозрения оказались верными.
В этот момент послышались тихие шаги. На кухне появился Васильев. Судя по походке, он был слегка пьян, на Николая взглянул мельком только раз и отвел глаза в сторону.
— Не надо было тебе приезжать сюда, Коля, ох как не надо, — глядя в пол, сказал он. — Я не хотел вот так вот. Видишь теперь, что из этого получилось?
Николай, вперившись взглядом в друга по волчьи, исподлобья, покрыл его отборным матом, но из-под заклеенного скотчем рта слышались лишь нечленораздельные звуки. Его душевное состояние было удручающим, именно сейчас он понял: нет ничего болезненней для мужского сердца, чем предательство друга.
— Я с тебя сейчас сниму липучку, и мы поговорим, — тихо проговорил Васильев после некоторого молчания. — Только ты успокойся, не кричи и не мечи, это не поможет. Но зато, может, мы поймем друг друга. Хорошо?
Володя оторвал глаза от пола, и Николай увидел в них страдание. Николай кивнул, но продолжал сверлить собеседника холодным, уничижающим взглядом.
